Чтение 39–й страницы книги ~В поисках Белой ведьмы~

одной из комнат занимали целую стену, был также бар с винами и ликерами, а
кровать покоилась на спинах четырех лежащих женщин-львов. В Бар-Айбитни
нет ничего простого: не бывает ни статуи льва без женской головы и грудей,
ни лошадей без крыльев, ни человека без двойственности в душе.

Я потерял голову. Я был молод и глуп. Я уселся на прелестную кушетку,
выпил рома и красного вина и опьянел. Раньше не удавалось напиться, так
как мне требовалось совсем мало еды и питья, а если их было чуть больше -
мне становилось плохо, как стало и сейчас. Потом я спрятал свой разум от
мира и уснул.

Проснулся я утром. Птички пели в клетках на ветвях дерева. Я был в
оцепенении, совершенно не зная, что делать, но слишком долго я об этом не
беспокоился. Итак, я лежал в постели, глядя в небо за окнами, через
железные решетки, и это напомнило мне Эшкорек и мое пребывание в тамошней
тюрьме. И, как и тогда в Эшкореке, я встречал свою смерть болезненно
слабым, почти бессильным.

Все средства были бесполезны. Даже поединок с использованием
колдовских сил, который я задумал, мог прийти только к одному концу. Я не
пойду на болото, чтобы встретить свою смерть, когда с большим комфортом
можно дождаться ее и здесь.

Я задремал.

В полдень один из охранников Малиновой гвардии принес мне поесть. Он
боялся меня и изо всех сил старался показать, что за дверью еще пять его
товарищей. Я соскочил с кушетки - а он отшатнулся и выхватил меч из ножен.

- Успокойся, друг мой, - сказал я. - У чудотворца вырвали зубы.

Но он бросился вон, и они быстро задвинули засовы. Если бы я приложил
свою Силу к этим засовам, охрана оказалась бы в некотором замешательстве.

Еда была превосходной, и я немного поел и выпил воды; от одного
воспоминания о вине в животе у меня заурчало.

Я не верил, что Сорем применит к Малмиранет хоть часть того, что он
осмелился применить ко мне. Все это время я понимал, что его злоба и
подозрительность были вызваны нашептываниями других людей вокруг него, а
также его ревностью к матери, страхом перед моей Силой и тем, что в ту
ночь пожара я оказался впереди него.

Этот день он должен был провести в храме Масримаса в посту и молитве.
Нет сомнения, его благородное сердце было полно многим другим помимо
завтрашней коронации. Вспомнив нашу коротко дружбу, я вдруг загрустил.
Сорем, в конце концов, был единственным человеком, к которому я мог
повернуться спиной.

Я нашел трехструнную восточную виолу среди других вещей в комнате и
уселся ее настраивать, не видя, к чему бы еще приложить руки в этой башне.
Около полуночи заскрипели засовы и в комнату вошел Сорем.

Он был одет в желтую рясу паника, но капюшон откинул. Он жестом
показал, чтобы закрыли дверь, а после того, как это было сделано, подошел
ближе к светильнику и стал смотреть, как я развлекаюсь с виолой. Я
подумал: "Боже мой, неужели он опять пришел просить у меня прощения?"

- Я вовсе не здесь, Вазкор. Я в храме, перед алтарем Королей.
Понимаешь?

Я посмотрел на него и ответил:

- Я понимаю, что наши шутки кончились.

Озадаченный, он своим любимым жестом вытянул руку.

- Я не знаю, как с тобой поступить, вот в чем дело. Не хочу тебя
убивать, - добавил он.

Я, должно быть, улыбнулся, настолько абсурдной была угроза, которую
он отвел. У него перехватило дыхание.

- Не смейся надо мной, Вазкор. Ты обманывал меня, ты сделал из меня
ничто в моих собственных глазах. Хватит.

- Принц, - сказал я, - я устал.

- Послушай. Завтра в сумерках тебе будет обеспечена возможность
покинуть город. Возьмешь с собой свои богатства - все, что можно увезти. Я
не накладываю ограничений на твои заработки.

- Значит, на закате. Так и простимся.

Его губа дрогнула. Наверное, он видел, что так делал какой-нибудь
актер.

- Раз уж ты не спрашиваешь о ней, могу сказать, что моей матери не
причинено никакого вреда и она пребывает в своих апартаментах со всеми
удобствами, какие я только мог ей предоставить.

- Зачем же мне спрашивать о ней, принц, если вы утверждаете, что я
воспользовался ею лишь как средствам захватить трон? А что до удобств,
принц, думаю, она вряд ли их заметила.

Он так шарахнул кулаком по столу, что разбрызгалась вода из винной
чаши.

- Завтра, - проскрежетал он, - ты с моим кортежем отправишься в храм.
Люди ожидают тебя там увидеть. Тебя будут охранять, будут и жрецы на
случай, если ты попытаешься применить колдовство. После церемонии ты
дождешься заката, и эскорт проводит тебя из Бар-Айбитни.

- Хорошо, - ответил я, - одним днем больше, одним меньше, какая
разница?

- Ты говоришь так, как будто завтра наступит конец света, - сказал он
едко. - Уверяю тебя, не наступит, несмотря на все твои грязные колдовские
трюки.

Лампа светила очень тускло, и в комнате было почти темно. Внезапно он
вздрогнул, затем подошел ко мне и положил руку мне на плечо.

- Вазкор, - сказал он очень мягко, - эта вражда смешна. Если ты
поклянешься своими богами, что ничего не замышлял против меня...

Я посмотрел ему в глаза и сказал:

- Хватит с меня твоего царства, Сорем. А богов у меня нет. Поступай
как хочешь.

Его глаза затуманились, он схватился за мое плечо, как будто не мог
устоять на ногах, затем пошел к двери. Но я уже видел то, что по слепоте
своей не мог увидеть раньше - думаю, потому что не хотел.

- Много лет я буду сожалеть о том, что ты не дал клятвы и не очистил
себя от подозрений, - сказал он.

Он постучал в дверь, и его выпустили.

Я закрепил последний колок на виоле. Где-то пели соловьи, но даже от
соловьев можно устать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОБЛАКО

Наступило утро, и в комнату налетели мухи, разбудив меня своим
жужжанием. Они бились об оконные стекла за решеткой, ползали по столу -
штук десять или двенадцать, а может, и больше. Их назойливый шум сильно
докучал, поэтому пришлось на некоторое время превратиться в убийцу мух,
пока в комнате снова не воцарилась тишина.

Девушка принесла мне масрийский завтрак - фруктовый салат с медом,
сдобные булочки и все в этом роде. В отличие от вчерашнего охранника, она,
казалось, не испытывала страха; возможно, она не знала, кто я такой. Ставя
на стол серебряные блюда, она увидела убитых мух и испуганно вскрикнула.

- Что случилось? - спросил я.

Мне было ее жаль; там, где она стояла, я видел лишь гниющие кости -
символ приближающейся смерти. Таким я тот день я видал весь город.

- Мухи, - сказала она, - повсюду. Они заполонили Лошадиный рынок,
животные сходят с ума. Я сегодня проснулась на рассвете, оттого что муха
заползла мне в ухо.

- Всему виной, несомненно, летняя жара, - сказал я, но она приложила
руку к губам и произнесла:

- Слепой жрец, который просит милостыню у Ворот Крылатой лошади, он
сказал, что это бог хессекских рабов, тот, черный, которого называют
Пастырем мух. Желая отомстить, он наслал насекомых.

- Ну, бывают вещи и пострашнее мух, - сказал я. - Посмотри, я же их
убил.

Но есть после этого мне уже не хотелось.

В Пальмовом квартале звонили колокола. В этот день - день коронации -
солнце блистало ярко, как кинжал. Через час мне принесли праздничную
одежду - светло-коричневую тунику, расшитую золотом и серебром, накидку с
темно-лиловой полосой по диагонали, белые сапоги с бронзовыми пряжками. На
меня надели воротник из золота и драгоценностей, окаймленный полоской из
красного шелка, по которому серебряными, золотыми и синими нитями была
вышита сцена охоты на кабана. Все было при мне, даже меч с мягким лезвием
из золота и жемчужной рукояткой, служивший лишь для украшения. Я должен
был в полном блеске предстать перед людьми, как брат Сорема, волшебник. Он
был в своем роде довольно хитер. Интересно, что он сочинит для них, чтобы
объяснить мой внезапный отъезд сегодня вечером? Во всяком случае, у него
есть время поразмыслить.

Невидимый меч, висящий над городом, упадет сегодня.

Я испытывал такое тошнотворное онемение и полное безразличие, какие
может чувствовать только человек, идущий на смертную казнь.

Все дороги и мостовые, ведущие к великому южному храму Масримаса,
были устланы алым шелком. Казалось, перед нами - река из цветов мака. Под
тяжелыми сапогами, колесами, копытами лошадей шелк превращался в лохмотья,
но, тем не менее, люди хватали эти лохмотья, разрывали их на части и