Чтение 39–й страницы книги ~Левая рука Тьмы~

тут же сила дотхе уходила из меня, как вода из треснувшего кувшина. Но
все-таки шел дальше; и сила моя меня не подвела: я достиг тайника у подножия
гор, поставил палатку и сделал все, что мог, для Аи -- открыл коробку
сверхпитательных кубиков, большую часть проглотил сам, но и ему влил в рот
немного бульона. Выглядел он так, будто вот-вот умрет от истощения. На руках
и на груди у него были ужасные язвы, которые еще больше воспалились от
прикосновений грубого вонючего спального мешка. Когда я обработал эти
страшные раны, уложил Аи в теплый меховой спальник и замаскировал палатку
так, как лишь зима и дикие края могут спрятать человека, не осталось больше
ничего, что я смог бы еще для него сделать. Наступила уже ночь, но на меня
надвигалась иная тьма -- расплата за самовольное вызволение всех сил и
возможностей своего тела; и тьме этой должен был я доверить теперь и себя, и
его.

Мы спали. Падал снег. Всю ту ночь и день и еще ночь моего тангенсна,
видимо, непрерывно шел снег. То была не какая-нибудь пороша, а настоящий
мощный первый снегопад новой зимы. В конце концов я очнулся и, чуть
приподнявшись, заставил себя выглянуть наружу: палатка наполовину была
засыпана снегом. Солнечные пятна и голубые тени от сугробов чередовались на
белоснежном покрывале, укутавшем землю и все вокруг. Далеко на востоке, в
вышине, висело небольшое серое облачко, смущая ослепительную яркость небес:
дым над вулканом Уденушреке, ближайшим из Огненных Холмов. Вокруг крошечного
горбика палатки лежали снега; холмы, горные вершины, пропасти, склоны -- все
было белым-бело, все было покрыто девственно чистым снежным ковром.

Я медленно восстанавливал силы, испытывая постоянную сильную слабость и
желание спать; но когда все-таки заставлял себя подняться, то непременно
давал Аи немножко питательного бульона; и к вечеру второго дня нашего общего
забытья он очнулся, хотя и не совсем сознавал, что с ним. Он сел, громко
вскрикнув, словно от ужаса, а когда я опустился перед ним на колени,
почему-то стал вырываться изо всех сил, однако такой расход энергии был для
него чрезмерен, и он снова потерял сознание. В ту ночь он без конца бредил
на каком-то абсолютно неведомом мне языке. Очень странно было в темной
неподвижности этих диких гор слушать, как он бормочет слова того языка,
который был для него родным в совсем ином мире. Следующий день оказался еще
труднее: когда я пытался хотя бы покормить его, он, видимо принимая меня за
кого-то из этих мерзавцев с Фермы, приходил в ужас от того, что ему снова
могут дать какой-нибудь наркотик. Он разражался бурными мольбами на жуткой
смеси кархайдского и орготского, жалобно просил: "Не надо!" -- и с
паническим упорством сопротивлялся мне. Это тянулось без конца, а я все еще
пребывал в состоянии танген, по-прежнему ощущая не только физическую, но и
душевную слабость, так что порой был просто не в силах заботиться о нем. В
какой-то момент я подумал, что они не только без конца кололи его
наркотиками, но и давали ему специальные препараты, подавляющие интеллект. И
тогда я решил, что если это так, то лучше бы он умер во время нашего
путешествия через лес, и лучше бы мне никогда больше так. не везло, и
лучше бы меня самого арестовали, когда я бежал из Мишнори, и отправили на
какую-нибудь Ферму, чтобы там я отрабатывал свое проклятое везенье.

Очнувшись ото сна, я заметил, что он глядит прямо на меня, и, видно,
давно.

-- Эстравен? -- изумленно прошептал он.

И тут у меня с души будто камень свалился. Я заверил его, что я -- это
я, немного покормил, уложил поудобнее, и в ту ночь впервые мы оба спали
спокойно.

На следующий день ему стало значительно лучше, он начал нормально есть.
Раны на его теле подживали. Я спросил, откуда они.

-- Не знаю. Мне кажется, это из-за уколов; они все время делали мне
какие-то уколы(

-- Чтобы предотвратить кеммер? -- Мне уже приходилось слышать подобное
от бывших заключенных -- тех, кто либо сбежал, либо был освобожден по
закону, отработав свое на Добровольческой Ферме.

-- Да. И еще другие. Не знаю, что они мне кололи, по-моему, какой-то
"эликсир правды" или что-то в этом роде. Я совсем раскис от этих уколов, но
они все равно продолжали колоть. Что они хотели узнать? Что такого
особенного мог я им сказать?

-- Они не столько пытались что-то выяснить у вас, сколько хотели вас
приручить.

-- Приручить?

-- Сделать вас послушным, насильно приучив к одной из разновидностей
оргриви, наркотика. В Кархайде это тоже практикуется. А возможно, они
просто ставили на вас, как и на всех остальных, какие-то опыты. Мне
рассказывали, что на этих Фермах испытывают, например, препараты, способные
подавлять интеллект. Я, когда впервые услышал об этом, еще сомневался,
теперь больше не сомневаюсь.

-- В Кархайде у вас тоже такие Фермы есть?

-- В Кархайде? -- переспросил я. -- Нет.

Он в волнении потер лоб рукой.

-- В Мишнори мне тоже говорили, помнится, что в Оргорейне таких ужасных
мест нет.

-- Наоборот! Они своими Фермами даже хвастаются; они любят
демонстрировать фотографии и прослушивать записи, сделанные на
Добровольческих Фермах, где досрочно освобожденные преступники якобы "вновь
привыкают" к нормальной жизни, а вымирающие племена находят надежное
убежище. Они вполне могли бы показать вам, например, Добровольческую Ферму
первого Округа -- это совсем рядом с Мишнори, чудесное место, прямо веди
кого хочешь. Если вы думаете, что в Кархайде тоже есть подобные Фермы, то
явно переоцениваете нас: мы не настолько изощренный народ.

Он долгое время лежал, глядя на светящуюся печку Чейба, которую я
включил на такую мощность, что сам вскоре начал задыхаться от жары. Потом
снова посмотрел на меня:

-- Вы, кажется, уже говорили мне утром, но голова у меня, видно, совсем
не соображала, и я ничего не помню... Где мы, как мы сюда попали?

Я снова рассказал ему.

-- Значит, вы просто... вышли оттуда и вынесли меня?

-- Господин Аи, любой из заключенных в одиночку или вместе с другими
может выйти оттуда в любую ночь. Если бы вас настолько не заморили голодом,
если бы вы все не были так измучены, запуганы и отравлены наркотиками, если
бы у вас была нормальная зимняя одежда, если бы вам было куда пойти... В
этом-то все и дело. Куда бы, например, пошли вы? В город? Но у вас нет
документов -- так что это тупик. В дикие края? Но там вам негде укрыться --
так что это смерть. Летом скорее всего они значительно увеличивают число
охранников. Зимой же Ферму охраняет сама зима.

По-моему, он совсем не слушал меня.

-- Но вы бы не смогли пронести меня на спине и тридцать метров,
Эстравен. Не говоря уже о том, чтобы бежать со мной по холмам в темноте
десятки километров(

-- Я был в состоянии дотхе.

Он все еще сомневался.

-- Это вариант самовозбуждения?

-- Да.

-- Так вы... вы один из ханддаратов?

-- Я вырос в вере Ханддара и целых два года провел в Цитадели Ротерер.
В Керме большая часть жителей -- ханддараты.

-- Я полагал, что после дотхе, этого почти немыслимого выброса энергии,
возникает некий коллапс(

-- Да, у нас это называется танген, "темный сон". Он длится значительно
дольше, чем дотхе, и если танген уже начался, то сопротивляться этому сну
очень опасно. Я проспал две ночи подряд и все еще нахожусь в тангене. Сейчас
я бы не смог и вокруг этого холма обойти. А страшный голод -- вечный спутник
релаксационного периода; я уже съел большую часть припасов, которых в
обычном состоянии мне должно было хватить на неделю.

-- Ну хорошо, -- с какой-то сварливой поспешностью проворчал он. --
Ладно, я верю вам... что мне еще остается, как не верить вам. Вот он я, вот
вы... Но я все-таки не понимаю! Не понимаю, зачем вы это сделали.

Тут терпение у меня лопнуло. Я уставился на ледоруб, что все время был
у меня под рукой, и постарался не смотреть на Аи и не отвечать ему, пока не
усмирил свой бешеный гнев. К счастью, мой энергетический баланс еще не
восстановился, и на слишком быстрые действия способен я не был. А еще я
сказал себе: он ведь ничего не понимает, он чужой на этой земле, с ним очень
плохо обращались, его запугали. И постепенно справедливость
восторжествовала. Я наконец смог выговорить:

-- Отчасти есть и моя вина в том, что вы попали в Оргорейн и на Ферму
Пулефен. Я пытаюсь искупить свою ошибку.

-- Но вы же никак не связаны с приездом в Оргорейн.

-- Господин Аи, мы с вами все время смотрим на одно и то же, но очень
разными глазами; я ошибался, полагая, что мы можем видеть что-то одинаково.
Позвольте напомнить вам прошлую весну. Тогда я как раз начал уговаривать
Аргавена немного подождать, не принимать никакого решения относительно вас
или вашей миссии -- еще за полмесяца до церемонии Возложения замкового
камня. Ваша аудиенция тогда была запланирована, и, как казалось, это было к
лучшему, хотя особых результатов ожидать не следовало. Я полагал, что вы все
это понимаете, но я ошибался. Я слишком многое принимал на веру и не хотел
вас обижать своими советами; я думал, вам и так ясно, какую опасность
представляет и сам Пеммер Харге рем ир Тайб, и его внезапное возвышение и
доминирующее положение в киорремии. Если бы Тайб знал, по какой причине вас
следует опасаться, он бы непременно обвинил вас в поддержке какой-либо из
оппозиционных фракций, и Аргавен, преследуемый бесчисленным множеством
фобий, скорее всего приказал бы вас уничтожить. Я хотел, чтобы вы, потерпев
поражение, остались в живых, хотя у власти пребывает Тайб. Случилось так,
что вместе с вами потерпел поражение и я. Это должно было случиться, хоть я
и не предполагал, что именно в ту ночь, когда мы с вами беседовали у камина.
Никто не задерживается на посту королевского премьер-министра слишком долго.