Далеко внизу бешено, в такт с раскачиванием и пением толпы, сотрясалось здание таверны. Вся Сальзкахенгассе пылала в огне — казалось, мы заглянули в самый Ад.
Клостергейм поднялся еще на несколько футов. Дыхание его обратилось в скрежещущий звук кости, трущейся о кость. Его призрачно–бледное лицо будто бы накалилось в жарких отсветах пламени. Я невольно поежился. Казалось–неумолимо приближается сама Смерть, чтобы потребовать наши души, обреченные вечному проклятию.
А потом Либусса выхватила из ножен шпагу и — прежде чем Сент–Одран понял ее намерение — единственным ловким движением перерезала веревку!
Клостергейм закричал, но крик его не был воплем ужаса. В нем звучала ярость хищника, которому помешали добраться до жертвы!
Он кричал, падая вниз, к жадному пламени и мерзкому хору проклятых. Мне показалось, что в какой–то момент, все еще продолжая кричать, завис в воздухе, замерев на невидимой точке опоры. В это мгновение я почти поверил в то, что он остановится в воздухе и возобновит свой подъем. Взгляды наши встретились — глаза его полыхали ненавистью. Меня передернуло.
Но его пальцы — костлявые, цепкие — не нашли опоры в холодной пустоте.
Клостергейм падал вниз точно так же, как бывший его господин–Люцифер, низвергнутый с Небес. С последним воплем яростного бессилия, с проклятием, застывшим на губах, он упал, корчась, в пламя, и пламя поглотило его.
Либусса, удовлетворенная, улыбнулась и убрала шпагу в ножны, безучастная к ужасу Сент–Одрана. — Он, наверное, прятался в дымоходе, — сказала она. — Вы обратили внимание, как он испачкал сюртук?
ГЛАВА 18
Знак века девятнадцатого. Либусса демонстрирует свое приобретение. Неофициальное предложение. Еще несколько Предзнаменований. Кража в ночи.
Атмосфера на борту Даноса пропиталась напряжением. Госпожа моя принялась что–то тихонько нашептывать князю Мирославу, который склонился к ней. Его волосы и борода развевались на ветру, точно у какого–нибудь древнерусского боярина. Сент–Одран вообще не желал с ней разговаривать, но мнение шевалье ничуть не волновала Либуссу. Герцогиня просто не обращала на него внимания. Так что именно мне пришлось объяснять Сент–Одрану, почему убийство Клостергейма было оправданным и справедливым. Друг мой принял это объяснение пожав плечами.
— Во всем этом запутанном деле каждый, похоже, вел двойную игру, так что теперь невозможно уже догадаться, кто — друг, а кто — враг!
Он смягчился в конце концов и принялся объяснять мне с нарастающим энтузиазмом, как принц Мирослав усовершенствовал конструкцию летающего корабля, оснастив его механизмом, движущим гребной винт. Мы пошли на корму осмотреть винт во всей красе: громадных размеров четырех–лопастное приспособление, крутящееся на оси. Русский алхимик также снабдил Сент–Одрана газом собственного изобретения, не столь легко воспламеняющимся в отличие от водорода, названным им на русский манер «водородием».
Механизм, что приводит в движение винт, как объяснил мне Сент–Одран, работает на энергии, высвобождаемой при воспламенении серии пороховых зарядов, установленных в крошечных цилиндрах, и хотя это устройство не слишком надежно, оно позволяет направлять корабль против достаточно сильного ветра. Это чем–то похоже на опыты с паровыми двигателями, которые проводит одна новая школа британских инженеров. Только механизм не такой громоздкий.
Сама же штуковина трещала, пыхтела и время от времени содрогалась. Она представляла собою систему стержней, цилиндров и зубчатых колес, абсолютно для меня непостижимую. Русский явно гордился своим детищем и с удовольствием принялся мне объяснять принципы работы устройства. И хотя энтузиазм князя вдохновял, речь его, состоящая из одних технических терминов, звучала словно бессмысленная тарабарщина. Я испытал несказанное облегчение, когда все внимание князя вновь обратилось к герцогине Критской.
— Все готово, — сказал он ей.
— И астрологи согласны? — спросила Либусса. Они говорили понизив голос, едва ли не шепотом.
— Все как один. Согласие Светил свершится чуть больше чем через двадцать четыре часа.
— Значит, нам остается только продумать ритуал. — Она сияла от возбуждения, улыбка ее обратилась в гримасу предвкушения. Но князь Мирослав проявлял явное беспокойство.
— Если можно достичь трансмутации без ритуала, мадам, я убежден, шансы наши на успех только повысятся…
— Чепуха! — Она отвернулась от него с рассерженным видом.
— Я все же считаю, что ритуал извращает наши идеи!
— Думайте как вам угодно, сударь!
Не прошло и четверти часа, как воздушный корабль вылетел за пределы Нижнего Града и воспарил над Верхним. Вскоре мы уже опускались на зеленую улочку, где располагалась скромная резиденция Мирослава. Туманная дымка, что просеивала звездный свет, на мгновение раздалась: мы спускались в лучах раннего рассвета. Я едва сознавал окружающую реальность. Мне до сих пор еще как–то не верилось в то, что мы спаслись. Ужас бойни переполнял мой разум, и в конечном итоге я впал в оцепенение.
Воздушный корабль мы привязали к высокой трубе дома князя Мирослава. Мы вышли на крышу, потом — через световой люк — спустились на верхнюю площадку внутренней лестницы, где нас уже ждали слуги с ромовым пуншем, нагретыми кирпичами, пледами и полотенцами, словно мы прилетели не по воздуху, а потерпели кораблекрушение где–нибудь в океане. Мы прошли прямо в гостиную и расселись у разожженного камина, где так уютно трещало пламя. Скоро все приключившееся в таверне стало казаться кошмарным сном, от которого мы только что пробудились…
Если бы не горящий взор и не пылающие щеки Либуссы, я бы с радостью погрузился в эту уютную домашнюю атмосферу, по крайней мере — на пару часов, но Либусса моя напоминала запаленную пушку, только и ждущую того момента, когда канонир — разрешит ей поразить цель. Ей не сиделось на месте. Устроившись в уголке, она разложила карты и диаграммы на рабочем столе князя Мирослава. Она то и дело задавала ему какие–то невразумительные вопросы и получала не менее таинственные ответы. Разговор шел на профессиональном жаргоне алхимиков и философов. Они вели какие–то математические расчеты, говорили об утробах и колыбелях и о соединении элементов, при этом упоминались философский камень, мужской элемент — сера и женский — ртуть, магические формулы и заклинания, тинктуры и эликсиры, горнила и тигли, и свадьба как завершение — венец всему. Мне доводилось уже присутствовать при подобных беседах, но я никогда их не понимал. Для меня это всегда звучало как смешение различных противоречивых дисциплин — когда бреши в ясной логике заполняются витиеватой абстракцией.
Я дремал, сидя в кресле рядом с Сент–Одраном, и, периодически просыпаясь, рассказывал шевалье о том, что приключилось с нами, начиная с того момента, как мы расстались с ним у Обелиска. Я умолчал, правда, о встрече своей с Люцифером и об обстоятельствах, при которых приобрел я меч. Но сам клинок вызвал у моего друга неподдельное восхищение.
— Этот орел, он почти как настоящий, фон Бек! Действительно можно поверить, что бедная птица и вправду кричит, требуя освобождения. — Он рассмеялся. — Но я бы не рискнул ее выпустить, а как вы, фон Бек? Такая в одно мгновение клюет печень!
— Может быть, Парацельс для того ее и использовал — когда отваживал кредиторов.
Мы с шевалье всесторонне обсудили эту догадку, наслаждаясь мирной беседой, но тут Либусса поднялась из–за стола и, пройдя через комнату, положила руку мне на плечо.
— Нам пора отдыхать, сударь, — объявила она. — Мне хотелось бы, чтобы завтра был день нашей свадьбы.
— Свадьбы?! — Я был несказанно удивлен. Никогда еще герцогиня не говорила со мной так прямо. К тому же я как–то привык, что о подобных вещах объявляют не так вот с ходу, а по прошествии месяцев, может быть, лет. — К чему эта спешка? Или это необходимо?
— Сударь, я не ношу в своем чреве ноши, но все знамения предвещают благоприятный исход. По всем признакам, ничто не должно помешать нам слиться воедино.
Я, кажется, отупел от такой несказанной радости.
— Теперь у меня есть повод, мадам, заказать себе новое одеяние! Вы уже выбрали священника?
Она улыбнулась.
— Да… и хор тоже.
— Церковь?
— Все устроено.
Сент–Одран изо всех сил старался отнестись к нашей беседе с надлежащей благовоспитанностью, однако было заметно, что все это ему очень не нравится. Может быть, он ревновал, опасаясь, что женитьба моя положит конец нашей дружбе? Или, может, Сент–Одран и сам был влюблен в герцогиню? Или ему не понравилось то, с каким хладнокровием убила она Клостергейма?
— И вот эта вещь сольется с нами в нашем священном супружестве. — Либусса подняла с пола мешок, который она забрала из таверны: тяжелый мешок, заполненный порохом и картечью. Она развязала его и достала старый шлем, побитый временем chapelle–de–fer из железа и меди — незамысловатую полусферу с плоской каемкой по окружности. Она водрузила его на буфет. Сент–Одран молча наблюдал за ней, не делая никаких замечаний. Как я понял, Либусса считала, что завладела вожделенным Граалем. Она спустилась обратно в подвал, притворившись, что услышала шум новой атаки, и схватила первый же старый шлем, который попался ей на глаза. — Оказалось, что это вполне терпимо — прикасаться к нему, — заметила Либусса.
Мне не без труда удалось сохранить серьезное выражение на лице, и я лишь кивнул, надеясь, что мой вялый отклик удовлетворит ее. Однако странности ее и заблуждения, граничащие с помутнением рассудка, не изменили моего к ней отношения. Я любил ее.
И она выразила желание стать моей женой! Если во время свадебной церемонии мне придется нахлобучить на голову старый шлем или даже носить его вечно, я был готов сделать это, лишь бы доставить ей удовольствие!
— Что это, мадам? — невинно спросил Сент–Одран. — Какая–нибудь реликвия вашего семейства — память о славных битвах?
— Скорее, реликвия рода фон Беков, — отозвалась она.
— Он похож на те шлемы, которые были у валлийских лучников при Айинкорте, — заметил Сент–Одран. — Ему, должно быть, как минимум две сотни лет. — Шевалье притворялся беспечным. — С ним что, связана какая–то древняя церемония?
— Да, сударь, тут подразумевается некая церемония. — Милое невежество Сент–Одрана доставляло Либуссе явно немалое удовольствие. Она полагала, что обладает неким тайным знанием, и это приводило ее в восторг, тогда как я оставался в твердой уверенности в том, что «реликвия» эта не более чем старенький боевой шлем из заваленных всяким хламом подвалов О'Дауда. Вещь, испускавшая потусторонний свет, и вправду могла быть Святым Граалем… но никак уж не этот побитый шлем.
«Это уж слишком, — подумал я , — даже для того пресловутого глубинного сродства с Граалем, которым, как предполагается, наделены мы, фон Беки». Ни этот шлем, ни все остальное, увиденное мною в подвале таверны, не затронули никаких струн души моей. Однако я не хотел портить Либуссе мгновения торжества, и особенно теперь, когда мое необдуманное вмешательство могло бы привести к тому, что она передумает насчет нашего грядущего бракосочетания. Я готов был потакать ей во всем, согласиться признать любую фантазию, вступить в любое сообщество, колдовской ковен, клику, секту извращенцев или тайное братство, лишь бы это доставило ей удовольствие. Я принадлежал ей весь, целиком. И теперь она тоже станет моею! Союз в вечной радости! Я начал уже потихонечку привыкать к ее изменчивому легкомыслию. Все решения она принимала спонтанно, по наитию. И меня вовсе не удивляло, что она избрала такой нетрадиционный способ, чтобы объявить о желании своем стать моею женой. Сам факт, что она заявила об этом, уже отметал всяческие размышления. Я, кажется, опьянел от восторга.
— И в какой же, вы говорите, церкви произойдет церемония, мадам? — вежливо полюбопытствовал Сент–Одран. — Я так понял, что вы уже выбрали.
— Таинство совершится в плавильном тигле, — отозвалась она.
— Ага! — Он поднял бокал, словно провозглашая тост. — Гражданский брак, стало быть? Насколько я знаю, сейчас это модно во Франции?
Пошатываясь, как пьяный, я шагнул к Либуссе. Она улыбнулась.
— Вы уверены в том, что желаете стать со мной одной плотью?
— Мадам, я не смог бы придумать ничего более желанного, даже если бы прожил целую вечность!
— Сейчас я как раз рассматриваю эту возможность. — Она заговорщически мне подмигнула.
Понял ли я ее? Я так устал — буквально валился с ног от изнеможения. Не вложила ли герцогиня в незамысловатые слова мои некий глубинный смысл? Или, быть может, она так любила меня, что любые слова мои, даже самые незначительные, принимала за великолепное красноречие? Могло быть такое? Каким бы ни был я опьяненным, меня все равно одолевали сомнения. Когда нужно, я мог быть любезным и милым. Всегда отличался умом и сообразительностью. Одевался прилично. Был достаточно мужественным человеком. Но, на мой взгляд, только этого недостаточно. Что же было во мне такого, что явилось решающим для Либуссы? Похоже, когда дело касалось моей персоны, она мыслила исключительно в алхимических терминах: она верила, что мы с ней совместимы на уровне элементов. Моя сера — с ее ртутью. Адам и Ева!
Или ее просто тянет к противоположности? Быть может, ее привлекает мысль о соединении рода благопристойных саксонских землевладельцев с титулованным родом интеллектуалов Средиземноморья? Мне показалось, я слышу рык Зверя, но это всего лишь прокашлялся князь Мирослав, прочищая горло.
— Еще двадцать часов, — проговорила Либусса. — Сможете вы подождать, сударь?
— Думаю, да, мадам.
Во взгляде ее читалось ликование, пока еще сдерживаемое, — безумный, подозрительный блеск. Ее губы слегка приоткрылись в предвестии вожделения, но вожделения, подразумевающего нечто большее, чем просто радости плоти. То было устремление к вышней мудрости, заключенной в самой ее крови. Мудрости новорожденной, подобно Земле в Бытии, и древней, как пыль погибшей вселенной, породившей Осенние Звезды. Мудрости, вызывающей восторг тела и усладу для разума. К ней, к этой мудрости, устремлялось все существо Либуссы. Поэтому губы ее приоткрылись, а дыхание стало тяжелым и сбивчивым, пока она оценивающе изучала меня из глубин своих темных и жарких глаз.
— Это будет предельно совершенный брак, — проговорила она.
Сент–Одран, либо не заметив этого едва ли не физического напряжения между нами, либо же просто игнорируя то, чего одобрить никак не мог, выступил с предложением:
— Если вам нужен шафер, фон Бек, можете рассчитывать на меня.
— Спасибо, любезный друг. — Я был искреннее ему благодарен.
Либусса покачивалась, точно змея, захваченная мелодией флейты факира. Князь Мирослав шагнул вперед и прикоснулся рукой к ее руке:
— Мадам.
Она моргнула. Чары не рассеялись, но отступили. Я тоже вернулся, нормальное состояние, хотя некая обескураженность все же осталась. Сент–Одран слегка насупился.
— Женитьба — приключение для самых храбрых, — изрек он. — Это не для меня. У меня на такое не хватит мужества. Но я желаю вам всего наилучшего. Он отвернулся, будто бы для того, чтобы скрыть удрученное выражение.
Либусса и князь Мирослав вновь стали о чем–то шептаться, но герцогиня быстро закончила эту «тайную» конференцию, едва ли не прокричав во весь голос:
— Это должно совершиться! — При этом она одарила князя недовольным сердитым взглядом. Не возражал ли он против нашего соединения? Может быть, он был опекуном ее или наставником, у которого ей надлежало спросить разрешения? Нет, это просто немыслимо, чтобы Либусса моя у кого–то испрашивала благословения! Если бы Всевышний вдруг снизошел на землю, она бы, наверное, стала повелевать и им. В своей божественности она превосходила Его — богиня, которая правила еще до того, как Юпитер швырнул первую молнию! Зверь заходился ревом в самом сердце Лабиринта, но его укротили. Она обуздала его, подчинила себе, и он стал ее могучей силой, высвобождаемой только в последний момент отчаяния. И я молился о том, чтобы этот момент не настал никогда. Разве то не измена — позволить Зверю продолжать жить? Я вдруг осознал, что у меня слипаются глаза, и, поднявшись с кресла, пожелал всем спокойной ночи. Слуга проводил меня в мою спальню.
Засыпая, я все еще предавался восторженным мечтаниям. Либусса обещала, что придет за мною и мы с нею отправимся на церемонию бракосочетания. Я буду одет в парчу и гирлянды из белых и алых цветов. Я сольюсь со своей судьбой и с герцогиней Критской. Разве это не трусость позволить Зверю жить? Надо было оставить его умирать. Там, где оставил его Тезей. Но пусть Зверь умрет в своем зловонии. Я никогда бы не поверил в то, что Зверю позволят жить. Она говорила, он — только угроза, которую никогда не приведут в исполнение, но зачем же вести его, пусть даже на золоченой веревке, привязанной к золотому кольцу, что продето сквозь алую плоть его раздувающихся ноздрей, в наш земной рай? Или она хочет таким образом защитить этот рай? Может быть, это сам Иегова подрядил Змея, чтобы тот охранял Сад Эдема?
Постичь этого я не мог. Я пребывал в смятении. И все же я знал: я пойду за нею, подобно Зверю, даже если нос мне проткнут рабским кольцом, ноги скуют цепями, а все естество мое будет биться, стремясь разорвать эти оковы. Как Предтеча — к Соломее, как Самсон — к Далиле… нет безумия сильнее, ничего нет такого, что превосходило бы это стремление, чем бы ни завершилось оно: смертью или триумфом!
Лежа в постели один, я предвкушал исполнение своих мечтаний. Это будет не простая свадебная церемония. Быть может, некий языческий обряд. Или же византийский. Кто станет свидетелем нашего брака, нашего вселенского единения? Все? Или это будет тайный брак? Мне было все равно. — Ах, мадам, — бормотал я точно в бреду, — ваша алхимия изменила меня. Ваша женственность обратила весь мир в текучую ртуть». Что будет с нами, когда трансмутация совершится? Хаос ждет нас в грядущем, абсолютный хаос… Неужели действительно нам предначертано — сотворить заново мир! Может быть, наконец все обретет совершенство. Это все, чего мы хотим. И устремление это не назовешь недостойным, ведь правда? Разве Господь не сотворил первого человека андрогином! И только потом человек разделился надвое, и так появились мужчина и женщина. А позже явился Змей, которого еще именуют Зверем. Кто принес откровение это! Бог? Сатана? Человечество?
Зверь рванулся, натянув железную узду. Безумные алые очи его пылали. Дыхание его разносилось зловонием, заражающим Землю и отравляющим Рай. Дерево умирало. Корни его загнили.
Мы были единою плотью и не могли быть ничем иным.
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лондон Джек
Витковский Евгений