тем, кто проиграл, пощады нет? Он вспомнил, как Фиверстоун произнес "от
романтики не вылечишь". Да, вот почему он поймался - Уизера хвалил
Фиверстоун. Как же он поверил ему, когда у него акулья пасть, и он такой
наглый, и никогда не глядит тебе в лицо? Джейн или Димбл раскусили бы его
сразу. На нем просто написано: "подлец"! Купиться могут только марионетки,
вроде Кэрри и Бэзби. Но ведь сам он, Марк, до встречи с Фиверстоуном не
считал их марионетками. Очень ясно, сам себе не веря, он вспомнил, как
льстило ему, что он стал для них своим. Еще труднее было поверить, что
раньше, в самом начале, он глядел на них чуть ли не с трепетом и пытался
уловить их слова, прячась за книгой, и мечтал, всей душой мечтал, чтобы
кто-нибудь из них сам подошел к нему. Потом, через несколько долгих
месяцев, это случилось. Марк вспомнил, как он - чужак, стремящийся стать
своим - выпивает и слушает гадости с таким восторгом, словно его допустили
в круг земных царей. Неужели этому не было начала? Неужели он всегда был
болваном? И тогда, в школе, когда он перестал учиться и чуть не умер с
горя, и потерял единственного друга, пытаясь попасть в самый избранный
круг? И в самом детстве, когда бил сестру за то, что у нее есть секреты с
соседской девчонкой?
мысли часто стучались к нему, но он не впускал их, ибо тогда пришлось бы
переделать заново все, с самого начала. Сейчас запреты эти исчезли, потому
что уже ничего нельзя было сделать. Его повесят. Жизнь окончена. Паутину
можно смахнуть, ведь больше жить не придется, уже не нужно платить по
счету, предъявленному истиной. Вероятно, Фрост и Уизер не предвидели, что
испытание страхом смерти даст такой результат.
стыдился своей жизни, он сердился на нее. Он видел, как сидит в кустах,
подслушивая беседы Миртл с Памелой и не разрешая себе думать о том, что
ничего интересного в них нет. Он видел, как убеждает себя, что ему очень
весело со школьными кумирами, когда ему хотелось погулять с Пирсоном,
которого так больно было бросить. Он видел, как прилежно читает похабщину
и пьет, когда тянет к лимонаду и классикам. Он вспомнил, сколько сил и
времени тратил на каждый новый жаргон, как притворялся, что ему что-то
интересно или известно, как отрывал от сердца почти все, к чему был
действительно привязан, как унизительно уверял себя, что вообще можно
общаться с теми, школьными, или с теми, в Брэктоне, или с этими, в ГНИИЛИ.
Делал ли он когда-нибудь то, что любил? Хотя бы ел, пил? Ему стало жалко
себя.
жизнь, и успокоился. Но сейчас ему не припомнилась ни система, ни комплекс
неполноценности, в котором виноваты родители, ни нынешнее время. Он
никогда не жил своими взглядами, они были связаны лишь с тем внешним
обличьем, которое сейчас с него сползало. Теперь он знал, сам о том не
думая, что он и только он выбрал мусор и битые бутылки, пустые жестянки,
мерзкий пустырь.
когда он умрет. Четыре раза в его жизни пустырю угрожало вторжение извне:
Миртл в детстве, Пирсон в школе, Деннистоун в университете, и наконец -
Джейн. Сестру он победил, когда стал гениальным братом, у которого такие
друзья. Ее восторги и вопросы подстегивали его; но, пересадив этот цветок
на пустырь, он утратил возможность мерить себя другой меркой. Пирсона и
Деннистоуна он бросил. Теперь он знал, что собирался он сделать с Джейн:
она должна была стать дамой из дам, к которой вхожи только самые
избранные, да и те заискивают перед ней. Что ж, ей повезло... Теперь он
знал, какие родники, и ручьи, и реки радости, какие лощины и луга, и
зачарованные сады были от него скрыты. Он и сам не мог теперь проникнуть к
ней, и ее не мог испортить. Она ведь из таких, как Пирсон, Деннистоун,
Димбл - из тех, кто умеет просто любить, ни к чему не подлаживаясь. Она не
похожа на него. Хорошо, что она от него избавится.
мысли исчезли, остался только ужас. Марк вскочил и прислонился к стене
рядом с дверью, словно мог спрятаться от того, кто войдет.
пенсне скрыли его взгляд. Марк его узнал. Теперь он не сомневался, что
находится в Беллбэри, но не это потрясло его. Профессор Фрост стал совсем
другим. Все было прежним - и бородка, и белый лоб, и четкие черты, и
холодная улыбка. Но Марк не мог понять, как же он не видел того, от чего
убежал бы с воплем любой ребенок, а собака, глухо рыча, забилась бы в
угол. Сама смерть была не так страшна, как мысль о том, что несколько
часов тому назад он, в каком-то смысле, верил этому человеку, искал его
общества и даже убеждал самого себя, что с ним интересно.
Вон, наверху.
утоптанную землю у костра. - Зачем бродяге их разбрасывать?
из пятого века!
Макфи...
Димбл. - Куда вы смотрите, Артур?
- Он посветил фонариком. - Здесь было несколько человек. Нет, не идите,
затопчете. Смотрите. Неужели не видите?
Если следы оборвутся, вернемся на дорогу, будем искать ворота.
лощину, не нашли ничего и вернулись на дорогу. Было очень красиво, в небе
сверкал Орион.
снотворное, но такое случалось нечасто, ибо и днем, и ночью он жил жизнью,
которую трудно назвать бодрствованием. Он научился уводить куда-то большую
часть сознания и соприкасался с миром едва ли четвертью мозга. Цвета,
звуки, запахи и прочие ощущения били по его чувствам, но не достигали
души. Манера его, принятая с полвека тому назад, работала сама собой, как
пластинка, и он препоручал ей и беседы с людьми, и рутину заседаний. Так
слагалась изо дня в день знакомая всем личина, а сам он жил другой,
собственной жизнью. Он достиг того, к чему стремились многие мистики - дух
его освободился не только от чувств, но и от разума.
заглянул бы в его кабинет, увидел бы, что он сидит за столом, склонив
голову и сцепив руки. Глаза его не были закрыты. Но не было и выражения на
лице, ибо находился он не здесь. Мы не знаем, страдал ли он там,
наслаждался или испытывал что-либо иное, что испытывают такие души, когда
нить, связующая их с естественным течением жизни, натянута до предела, но
еще цела. Когда у его локтя зазвонил телефон, он сразу снял трубку.
возвышение, вроде кровати или алтаря.
не было?
по нему пролезли. Он выходит наружу далеко, уже за лесом.
или дверь?
Похоже, что их взорвали. Точнее, вид такой, словно кто-то оттуда вылетел.
Мы совсем замучились.