Чтение 39–й страницы книги ~Пелагия и белый бульдог~

этого бороться с водой стало легче. Сестра забарахталась в обволакивающих
объятиях стремнины, оттолкнулась от нее и пошла вверх, вверх, вверх.

Снова принялась глотать воздух, а Река несла свою добычу куда-то во
тьму и, словно забавляясь, поворачивала то по часовой стрелке, то против.
Близко - рукой не дотянуться, но разглядеть можно - торчало и подрагивало
что-то светлое, двигающееся в том же направлении и с той же скоростью.
Пелагия не столько увидела, сколько угадала очертания обломанных сучьев и
поняла - это ее береза, подруга по несчастью.

Преодолеть те две сажени, что отделяли инокиню от дерева, оказалось ох
как не просто. Река, кажется, вообразила, что Пелагия хочет с ней поиграть,
и охотно откликнулась на приглашение. Стоило монахине приблизиться к березе
так, что пальцы уже доставали до скользкой коры, как поток легко и весело,
будто щепку, отбрасывал ствол в сторону. Один раз уволок его далеко, и
Пелагия потеряла спасительный силуэт из виду. Самой ей на плаву долго было
не продержаться - слишком уж швыряло ее то вправо, то влево, слишком
крутило, да еще время от времени накрывало волной, так что недолго и
захлебнуться.

А когда Пелагия уже смирилась с исчезновением дерева, оно само выплыло
из мрака и еще стукнуло сзади веткой по затылку.

Сначала обессилевшая монахиня просто держалась за подводный сук,
наслаждаясь тем, что можно больше не барахтаться и не биться. Немножко
передохнув, стала карабкаться на ствол. Несколько раз соскальзывала,
оцарапала плечо, но все-таки влезла и уселась на березу верхом.

Когда-то давно, в другой жизни. Пелагия была неплохой наездницей и
любила ранней порой пронестись по лугу, чтобы внутри все замирало от
скорости. Нечто подобное испытала она и сейчас, но о движении можно было
догадаться разве что по обдувавшему лицо ветру, ибо Река вдруг двигаться
перестала. Пелагия превратилась с ней в одно целое, стала ее частицей.
Просто сидела на неудобной деревянной скамье, которая никуда больше не
неслась, а лишь слегка поворачивалась на месте.

Теперь исчезло не только время, но и пространство. Зато появился холод,
которого Пелагия раньше не замечала. Снова стал заметен ливень, бивший
тяжелыми каплями по лбу и щекам.

Сначала застучали зубы, потом затряслись плечи, и совсем скверно
сделалось, когда утратили чувствительность руки. Дальнейшее угадывалось
вполне ясно: вот разожмутся пальцы, выпустят сук, и незадачливую наездницу
скинет в Реку, а сил бороться с течением уже не останется.

Все будет именно так, не иначе, потому что другого исхода быть не
может.

Решение получалось только одно, страшное. Самой броситься в воду и,
пока не вконец одеревенели мышцы, попробовать достичь берега. Но в какую
сторону плыть - вправо или влево? Она упала в Реку с высокого левого берега,
но сколько с тех пор прошло времени, неизвестно. Ее вполне могло отнести на
середину, а то и вовсе увести под правый берег. Долго плыть она не сможет.
Если ошибется в направлении - все, со святыми упокой.

Что же, коли так, стало быть. Господь решил призвать рабу свою Пелагию.
Стыдно монахине бояться смерти. Когда Костлявая выпрыгивает, как тать из-за
угла, и пышет в лицо своим жарким смрадным дыханием - ничего, извинительно и
испугаться. Но если есть время подготовиться и собраться с духом, то
страшиться смерти глупо и грех.

Сестра решительно соскользнула в воду слева от ствола и посильней
оттолкнулась от него ногами. Течение здесь было уже не таким бешеным -
очевидно, теснина осталась позади и Река вывернула на равнину. Плыть в
полной темноте неведомо куда было странно, и вскоре Пелагия уже не знала,
держит ли она направление или сбилась. Руки и ноги ритмично делали свою
работу, но ужасно мешала длинная рубашка, липшая к коленям. Сбросить и ее?
Пелагия представила, как Река выбрасывает на берег ее труп: голый, с
распущенными волосами. Ну нет. Уж тонуть, так в рубашке.

А по всему выходило, что тонуть придется. Руки уже почти не слушались,
а берега все не было и не было. Прости, Господи, устало подумала Пелагия. Я
честно сделала все, что могла. Перевернулась на спину, отдалась воле
течения. Жаль только, в небо было не посмотреть - хорошо бы напоследок хоть
малую звездочку углядеть, да какой там.

Когда голова и плечи ткнулись во что-то неподатливое, Пелагия не сразу
поняла, что это песок.

x x x

Берега было не видно, но можно было потрогать его руками.

Пелагия так и сделала: опустилась на колени и погладила ладонями
холодную, размокшую землю. Помолившись о чудесном избавлении, выжала рубаху
и села, обхватив себя за плечи. Все равно было непонятно, где она и куда
идти. Дождь шел еще какое-то время, потом кончился. Сестра снова выжала
рубашку и, чтобы согреться, принялась прыгать то на одной ноге, то на
другой. Посидит - попрыгает, посидит - попрыгает, а рубаха смутно белеет,
растянутая на утонувшей в иле коряге.

В очередной раз скача и звонко хлопая себя по бокам, монахиня вдруг
заметила, что тьма поредела. Вон кромка воды, и дохлая чайка на песке, а
если сзади все сливается в единую массу, то это не из-за ночи, а потому, что
над узкой полосой отмели вздымается высокий обрыв. Если приглядеться,
просматривался и край обрыва, и серое небо над ним.

Пелагия испуганно присела на корточки. Не дай Бог, выйдет какой-нибудь
бессонный человек прогуляться по предрассветной свежести, глянет вниз с
бережка и увидит картину: прыгает простоволосая ведьма нагишом, руками
размахивает. Страх-то какой.

Натягивая мокрую, холодную рубаху, впервые призадумалась о своем
положении. Во-первых, вынесло течением невесть куда - может, тут и жилья
никакого нет. А во-вторых, если есть жилье, то тоже все не просто. Статочное
ли дело чернице в этаком виде перед людьми показываться?

Походила под обрывом, высмотрела едва приметную тропку, что вела
наверх. Подъем был крут, под ногами то и дело попадались острые камни, и
потому Пелагия больше смотрела не вверх, а вниз, но когда все-таки задрала
голову, чтобы проверить, далеко ли еще, - ахнула. Над обрывом белело что-то
диковинное, чего снизу было не видно: стройное, вытянутое, неподвижное.
Очертания странного предмета показались монахине знакомыми. Она поднялась
еще немножко, теперь уж глядя не под ноги, а вверх.

Беседка. С белыми столбиками, ажурной решеткой и закругленной крышей.
Знакомая беседка - та самая, откуда так хорошо было любоваться на Реку из
дроздовского парка.

Пелагия еще не решила, хорошо это или плохо, что течение вынесло ее
именно к Дроздовке. Конечно, знакомые люди помогут охотней, чем незнакомые,
но зато и сраму перед ними больше.

Деревья в парке стояли вымокшие, унылые. От земли подплывал белесый
туман, пока еще негустой, но понемногу плотнеющий. Зябко, промозгло. А до
настоящего рассвета оставалось все-таки еще далековато. Что делать?

Пелагия вприпрыжку, стуча зубами, бежала по аллее к дому. Как-нибудь
досидеть до утра, затаиться во дворе, и когда Таня или кто другой из женской
прислуги выглянет, тихонько позвать. Больше ничего и не оставалось. Не
врываться же в таком непристойном виде, со слипшимися рыжими космами, к
генеральше среди ночи.

Пристроилась возле баньки. Подергала дверь - жалко, заперта, а то все
потеплее было бы. Под открытым небом что-то уж совсем пробирало, и прыжки не
помогали.

И тут сестра вспомнила про будку садовника. Уж та-то точно не
закрывается.

Побежала обратно по аллее. Сырая рубаха противно липла к ногам.

Вот и домик. Так и есть - дверь не заперта.

Пелагия вошла в темный закуток. Осторожно, чтобы не наступить на
острое, добралась до угла и села. Хоть сухо, и то слава Тебе, Господи.

Мало-помалу рассветало. Стало видно щели в дощатых стенах, инвентарь:
грабли, лопаты, тяпки, топор, мотыги.

Мотыги? Как сказала Наина Георгиевна? Живая осина и мотыга?

Это в каком же смысле?

Поскольку заняться все равно было нечем, Пелагия принялась вертеть
странные слова и так, и этак. Стало быть, на фотографии под названием
"Дождливое утро" была запечатлена какая-то мотыга и еще осина. Живая. А
какие еще бывают осины, мертвые, что ли?

Должно быть, умирающая барышня бредила. Хотя нет - слова были
произнесены в ответ на заданный Пелагией вопрос.

Осин в парке достаточно, и все одна живее другой.

Ах нет! Сестра аж привстала. Одна-то точно была неживая - та, возле
которой лежал невинно убиенный Закусаюшка. Может быть, княжна говорила про
это деревце? Мол, на снимке оно еще живое? Но что в этом особенного, и при
чем здесь мотыга?

Пелагия уже не могла сидеть на месте, одолеваемая самыми различными
предположениями. А зачем сидеть на месте, если можно пойти и посмотреть?

Она выбралась из будки, побежала рысцой туда, где торчало из земли
засохшее деревце. Здесь, в парке, все ей было знакомо, не мешали ни сумерки,
ни туман, и через минуту монахиня оказалась у достопамятного английского
газона, рядом с которым съежилась мертвая осинка.

Что же в ней такого?

Пелагия присела, потрогала сморщенные листочки, провела ладонью сверху
вниз по гладкому стволу. Что это тут, у корней, подрыто? Ах да, это Закусай
лапами разгреб.

Да нет, пожалуй что одному щенку столько было не нарыть.

Инокиня уткнулась носом в самую землю, разглядывая ямку.

Вспомнилось, как в самый первый день садовник Герасим сказал, что
несмышленыша Закусая тятька с дедом приучили землю жрать. Уж не здесь ли?

Если приглядеться, и трава с этой стороны от осины была не такая, как
вокруг, - пониже и пожиже.