Чтение 39–й страницы книги ~Азеф~

получил. Деньги вышлите немедленно. Ради Бога, будьте осторожны. Один
неосторожный шаг и провал мой.

Жму руку, ваш Иван".

Над Женевским озером рассвет был полновластен. По озеру уходили лодки
рыбаков в далекую красноватую синеву. Не раздеваясь, в черном костюме, Азеф
спал на диване, стоная, скрипя зубами, вскрикивая, словно что-то хотел
рассказать и не мог.

На утро Савинкову сказали, что Татаров приехал. Татаров - большого
роста русак, с квадратной крепковьющейся бородой, коротковатыми ногами,
темными волосами, распадающимися на стороны. Татаров костист, широк, шагал
шумно, говорил громко, напоминая расстриженного дьякона.

Савинков знал его с детства, вместе играли в лапту и в рюхи. Узнав, что
Савинков в Женеве, Татаров сразу пришел к нему. Сейчас друг друга бы они не
узнали. Савинков - европеец, чересчур элегантен для революционера. Татаров
хоть и любил завязать модный галстук, надеть новомоднейший костюм, но был
поповен, мужиковат. Стуча башмаками, громко крича, Татаров чувствовал себя
прекрасно.

- Давненько, давненько, Борис Викторович, не видались! Ну расскажите,
как живем? Вы откуда сейчас? Из Москвы?

- Из Киева.

- Как из Киева? Мне сказали из Москвы?

- Может быть из Москвы.

- Ха-ха-ха! Все-то у вас тайны да тайны! Законспирировались до ушей!
Чай не с провокатором говорите, а с товарищем постарше вас стажем-то!

- Не виноват, начальство свирепое, Николай Юрьевич.

- Это кто-де начальство-то? Тоже поди - печать на устах моих. Главное -
все сам знаю. Заграницей - Мишка Гоц! В России сами своей персоной боевикам
начальство! Мне очки тоже втираете, ну да ладно. - Татаров громко ходил, мял
в руках широкополую светлую шляпу, какие часто носят плохие художники.

Татаров был неумен и нечуток. Растабаривая, даже не глядел на
Савинкова. - "Вот этого большого человека убью, за то что гадина, за то что
глуп, за то что бездарно накрутил пестрый галстук, убью, как быка. Но какой
громадный? Зашумит, когда упадет", - думал Савинков.

- Страшно рад вас видеть, - говорил Татаров. Тютчев здесь, с ним ведь
вместе в ссылке в Сибири жили! Вообще в Женеве куда ни сунься - наши. Только
Баску вот хотел повидать. Не знаете, где она?

- А кто эта "Баска"?

- Да Якимова!

- Ааа слышал, не знаю. А скажите, Николай Юрьевич, у вас кажется теперь
издательство будет?

- Как же, как же, будет, будет, а что? Есть у вас что-нибудь для
издания, вы ведь пишете, кажется?

- Есть кой что.

- Давайте, с удовольствием, с удовольствием. "Убью", - думал Савинков.

- Если позволите, я передам вам на днях.

- Мемуары?

- Не совсем. Почти.

- Очень интересно, очень. Вы вот что, Борис Викторович, ко мне в
воскресенье товарищи на обед соберутся, а то ведь скоро дальше еду,
приходите и вы, и рукопись с собой захватите, ладно?

-- Воn, - сказал Савинков, ударяя ладонью по ладони Татарова и пожимая
ее крепче обыкновенного.

Обед Татаров давал на 15 персон в кабинете ресторана "Англетер". Азеф
прислал извинение. За столом присутствовало 14 человек головки партии.
Седовласый Тютчев сидел с Брешковской. Трепыхая рыжей шевелюрой, в новом
воротничке, подпиравшем толстую шею, смеялся Чернов. Был Савинков, старый
Минор, Ракитников, Бах, Натансон, Авксентьев, Потапов. Только трое - Тютчев,
Савинков, Чернов - знали уже, что обед дает провокатор. Стол был сервирован
пестро, красиво, с серебром, цветами, винами, деликатесами. Татаров
вспоминал, как 8 лет назад основал группу "Рабочее Знамя". Товарищи
напомнили ему за обедом, как объявил он голодовку в Петропавловской
крепости, проголодав 22 дня. Татаров лишь отмахнулся, проговорив:

- Что там, 22, другие больше голодали, - и подняв бокал, встал.

- Товарищи, выпьем за революцию, которая близка, поступь которой мы
слышим! Выпьем за партию, водительницу революции, и в первую очередь за
товарищей боевиков - ура!

Узкие бокалы зазвенели разным звоном, чокались, а бокалы были наполнены
по разному. Чокнувшись с последним - Черновым, Татаров залпом выпил свой
бокал, чувствуя приятную хмельную теплоту. Кто-то быстро поднял ответный
тост, и махая бокалом прокричал:

- За счастливый отъезд Николая Юрьевича! За удачу его работы в России -
ура!

После обеда, когда все шумели, были веселы, оживлены, Чернов подошел к
Татарову, улыбаясь, крутя на его пиджаке большую пуговицу, сказал:

- Когда ж едете, Николай Юрьевич? Взяв Чернова за бицепсы, и притягивая
его к себе, Татаров проговорил:

- Сегодня вечером, 11.30, Виктор Михайлович.

- Невозможно.

- Почему?

- У ЦК к вам дело.

- Я должен ехать. Какое дело? Чернов говорил, улыбаясь: - Я уполномочен
ЦК просить вас остаться на день.

- Ну, хорошо, - пожал плечами Татаров, - если дело, останусь. До
завтра?

- До завтра.

Чернов сказал просто, задушевно.

Проходя мимо Савинкова, бросил:

- Остается. Следите.

Расправляя смявшуюся от ветра бороду, Татаров вошел веселый.

- Здравствуйте, - говорил свежо, полнокровно, переходя от Тютчева к
Савинкову, от Савинкова к Баху. В Тютчеве показался ему из-под бровей
холодок. "Он всегда такой", - успокоился Татаров и встал рядом с Савинковым
у стола. На столе в золотенькой раме была карточка полной брюнетки. Оба
посмотрели на нее, хоть брюнетки не знали.

- В чем же дело?

- Да вот ждем Чернова, он председатель.

В этот момент отворилась дверь, вошел улыбающийся Виктор Михайлович.

- Совет да любовь, - проговорил он с порога, - погода-то, кормильцы,
пушкинская! Прозрачность, ясность, шел по рю де Каруж - не воздух, зефир. А,
Николай Юрьевич, здравствуйте, грехом думал, не дождался, поди, уехал. Ну,
прекрасно, прекрасно, так что же, товарищи, никак меня только и ждали? Не
посетуйте, - подкатил удобное кресло, с большими ручками, Виктор Михайлович.

Савинков, Тютчев, Бах, Татаров садились, Рассыпал по креслу дряхлые
кости Минор. Но по тому, как садились, Татаров уже почувствовал недоброе.
"Зачем не уехал?" - подумал он. Но, не подавая виду, проговорил поглаживая
бороду:

- Какой вопрос, Виктор Михайлович? - и голосом остался вполне доволен,
прозвучал без волненья.

- Одну секунду, Николай Юрьевич, - проговорил Чернов, быстро пиша
кругленькими буковками - Вопрос? - откладывая перо, поднял Чернов один глаз
на Татарова, а другой пустил куда-то в сторону, - видите ли, очень
серьезный, то есть не так чтоб уж очень, но ЦК сейчас занят ревизией
партийных дел, и вот от имени ЦК я просил вас остаться чтоб при вашей помощи
выяснить финансовую и цензурную сторону предпринятого вами издательства. Вы,
конечно, поймете желание ЦК взять издательство под свое руководство?

Татаров посмотрел на свою руку, лежавшую на столе. Было ясно: -
подозревают. "Надо, главное, держаться с абсолютным спокойствием", - сказал
он себе внутренне, когда Чернов говорил:

- Но прежде, чем перейти, Николай Юрьевич, к этому вопросу, мне бы, то
есть, не мне, а всей комиссии, хотелось бы выяснить некоторые детали...

Татаров силился понять: о чем? Плотно свел брови над цыганскими
глазами. Расправил рукой бороду, не догадался.

- Прошу вас ответить по первому, так сказать, пункту, - глаза Чернова
разбежались еще больше, - кто дал вам деньги на издательство? Только уж,
Николай Юрьевич, - задушевно сказал Чернов, - знаете народную мудрость, кто
правды не скажет, тот много свяжет, режьте нам, кормилец, все правду-матку,
прошу вас.

- Конечно, Виктор Михайлович, - засмеялся Татаров, - вы наверное просто
не осведомлены, я говорил Гоцу: - деньги в размере 15 тысяч рублей дал мне
Чарнолусский, а дальнейшую помощь обещали Чарнолусский и Цитрон, это
одесский издатель, - добавил Татаров.

Это было только мгновение. Мутноватый глаз Чернова замер где-то под
потолком. Тряхнув рыжей шевелюрой и пригладив ее, Чернов протянул:

- Так, так, видите, я вот этого, например, не знал, а скажите, - вдруг
кинулся он на Татарова и в голосе прозвучала резкость, - остановились вы
сейчас в Отель де Вояжер под фамилией Плевинского?

Татарову надо было расхохотаться, ударить кулаком по столу, закричать -
что за безобразие! Но Татаров увидел, глаза товарищей режут. "Провал", -
пронеслось. И он почувствовал, как дважды перевернулось у него сердце и,
показалось, что упало на подошву ботинка.

- Под фамилией Плевинского.

- А номер комнаты?

- Кажется 28.

Совсем близко проплыло лицо Чернова. Улыбалось, перекашивалось.
Отчеканивая слога, раздались слова: - Это неправда. Мы справлялись: ни в
номере 28, ни вообще в Отель де Вояжер Плевинского нет.

Слышно было чье-то дыхание. Заскрипев, Минор переложил ногу на ногу.