углубились в краях рта.
дзотов испугались? Вперед! Мы первые должны ворваться в город! Иначе - грош
нам цена!..
ответил Гуляев.
связным. Я вижу эти дзоты, - сказал озабоченно Алексеев. - Я отсюда хорошо
их вижу.
плащ-палатки. Она мешала ему. Алексеев кинул ее на солому траншеи, сказал
молоденькому конопатому связному:
трамвайную насыпь и сбежал в поле, хорошо заметный по росту в своей узкой
длинной шинели не серого, а темного цвета. Он носил постоянно эту шинель, и
в батальонах его узнавали по ней.
за сдержанность и интеллигентность, то есть за те качества, которых не
хватало ему самому, и, глядя на полковника, он невольно пригибал голову.
телефонист. - Честное слово, срежут его!
накрыло дымом. Все ждали, что они встанут, меряя взглядом то пространство,
которое отделяло их от батареи. Но встал один Алексеев; он склонился над
неподвижно лежащим меж воронок связным, затем нетвердо пошел к огневой
позиции.
скомандовал он телефонисту
приказ: открыть огонь по дзотам, срочно отозвать взвод танков из приданного
дивизии подразделения. Ему ответили, что танки пошли по шоссе, прорвались к
западной окраине поселка, ведут бои с немецкими танками; соседние дивизии,
встретив сильное сопротивление, обходят Днепров в северо-западном
направлении.
стремительно приблизился к Гуляеву, синие глаза его вспыхнули гневным
горячим блеском.
испортит все! Понимаете, что мы сдерживаем соседей, именно мы!.. Нельзя,
нельзя ждать! Ни минуты, ни секунды!.. А ну! Автомат мне!..
прислоненный к стене окопа автомат, и в то самое мгновение, почувствовав в
руках ледяное, обмытое дождем железо, ощутил в себе силу, злость и
уверенность в том, что сам сейчас подымет залегший батальон, хотя сознанием
понимал, что делать это командиру дивизии совсем неподобает. ("Это безумие!
Зачем это я?") Но будто разжатая гневом стальная пружина толкнула его к
действию, и он уже не искал оправдания тому, что делает, когда быстро пошел
по ходу сообщения, возбужденный, неся свое большое тело с той нетерпеливой
готовностью и яростной верой, которые возникают только в моменты
непреклонной слепой решимости.
буграм окопов, где под огнем лежали люди.
земля катится, ныряет, падает под его ногами, мелькает и мчится вместе со
свистом пуль, летевших ему в грудь. Лицо и шею его осыпало дождем, и он
мгновенно взмок, но не от дождя, а от жаркого пота, облившего его.
- и не простят ничего!.."
слышал ее тонкий железный голос, - он горячо убеждал себя, что его не сразит
пуля, и в голове ударами билась мысль о том, что не должен, не имеет права
умереть в этом бою.
непрерывными трассами застегали по земле, под ногами его, лицо Иверзева,
потное и гневное, было страшно, он, чудилось, увидел себя со стороны.
новые обмотки на их ногах, новые зеленые вещмешки на спинах, промелькнуло
меловое лицо незнакомого капитана, выскочившего из траншеи с группой солдат,
и тотчас появилась сбоку от капитана узкоплечая фигура в темной шинели, и
зовущий крик прорезал треск пулеметов:
головой, наклонился вперед, подавая команду и не узнавая накаленный свой
голос:
что люди бежали за ними, бежали, не пригибаясь к земле, раскрыв перекошенные
криком рты, выставив строчащие автоматы в ту сторону, где вокруг
перевернутого трамвая взлетали столбы артиллерийских разрывов, вдруг
порывистые слезы радостного отчаяния заклокотали у Иверзева в горле.
туманно видевшего, что зачем-то бежит он прямо на пулемет, в упор плещущий
ему в лице. - Вот оно как, вот оно...".
злобой наблюдавший за неприцельной стрельбой полковой батареи, перестал
следить за точностью огня. Вся артиллерия, что стояла на участке наступления
полка, теперь била прямой наводкой по двум дзотам, задерживавшим продвижение
батальона. Дым заволок половину поля, в прорехах мельтешили силуэты солдат,
краснело пламя - горел перевернутый трамвайный вагон.
за спиной, произнося фамилию командира дивизии, однако и без того было ясно,
что Иверзев убит или ранен.
и я хорошо понимаю, почему он сам повел в атаку батальон...".
воронок, неярко горящего трамвайного вагона за насыпью, тел убитых и
санитарной повозки, мчавшейся по полю.
танки. Слева тяжелые "студебеккеры" тянули по дороге орудия. К траншеям
подкатили открытые, без брезента, "катюши" и с оглушающим скрипом,
окутываясь желтыми тучами дыма, выметнули молнии в дождливое небо.
вызывавшему капитана Стрельцова, поторопил полуласково:
в первом батальоне... И пусть сообщат об Алексееве и Иверзеве.
очередью в руку.
построить первый батальон. Люди с осунувшимися лицами, мокрыми от потеков
горячего пота, с расстегнутыми воротниками грязных, захлюстанных шинелей
устало строились под соснами, пинками отшвыривая немецкие противогазы,
железные коробочки сухого спирта, разбросанные на желтой хвое. Занимали
привычные места неуверенно, оглядываясь по сторонам: не находили недавних
соседей. И солдаты теснились, перекликались между собой нетвердыми голосами.
Потом все утихло. Алексеев стоял поодаль - шинель внакидку, в голове жарко и
туманно. После только что пережитой атаки было одно желание - лечь на землю
и лежать без движения в состоянии полной опустошенности. Но батальон был
построен, и Алексеев, бессознательно-возбужденно улыбаясь, крутил в кармане
пустой серебряный портсигар, искренне завидуя верткому низкорослому солдату,
украдкой докуривавшему на левом фланге цигарку.
стремительно шел вдоль строя, прижимая к груди раненую руку в бинтах,
побуревших от крови.
очевидно, память его выбирала то лицо, которое запомнилось во время атаки.
Алексееву, глаза его были опущены.
наградить. Всех! До одного солдата! Распорядитесь, Евгений Самойлович!
вернулся к Иверзеву, с усталым наслаждением дымя цигаркой непомерной
величины, сказал:
исподлобья глядел на растянувшийся поредевший батальон, который скорым
маршем двигался по дороге полуразбитого нашей артиллерией поселка, и,
казалось, до его сознания не дошли слова замполита. "О чем он думает? -
спросил себя Алексеев. - После вот этой атаки?"
снарядами; зияли пустыми провалами разрушенные дзоты, и тут же, среди
вспаханных огневых позиций, торчали колченогими станинами разбитые немецкие
гаубицы, тучный артиллерист лежал, придавив животом снарядный ящик, прямые
пепельные волосы свесились на его мертвое лицо. Везде белели стволы