исчезла тревожная угодливость искривленных движений, гнилые зубки, похожие
на заискивающий оскал маленькой собачонки, скрылись под тонкими губами
еврейского юноши, и его черные глаза смотрели печально и серьезно.
поставил на место стол и аккуратно расставил стулья. По комнате волнами
ходил жидкий табачный дым, на полу было много сору, растоптанных окурков
папирос и обгорелых спичек. Соловейчик немедленно принес метлу и подмел пол,
как всегда со странною задумчивой любовью стараясь сделать красивее и
изящнее место, где жил. Потом достал из чулана старое ведро с помоями,
накрошил туда хлеба и, перегибаясь всем телом, семеня ногами и размахивая
рукой, пошел через темный двор.
было пусто и жутко, и Соловейчик был рад, когда добежал до конуры Султана.
вылез ему навстречу и печально и дико загремел железною цепью.
вскричал Соловейчик. Султан впотьмах тыкался ему в руку холодной мокрой
мордой. Ну, на... сказал Соловейчик, подставляя ведро.
и грустно улыбался в темноту.
так, как они хотят?.. Я сам думал, что мне скажут, как надо жить и как
думать!.. Бог не дал мне голоса пророка!.. Так что же я могу исделать?"
немножечко погулять, но у меня нет ключа, а я слабый!
Христа, а... Или, может быть, я сам виноват: надо было сказать одно слово, а
я не умел сказать такого слова!
голову и прислушался. Слышно было, как крупные капли звонко падали с его
морды в ведерко.
движение.
громко заговорил Соловейчик, грустно пожимая плечами.
выходящих из тьмы и уходящих во тьму. Ряд веков без начала и конца и цепь
страданий без просвета, без смысла и окончания. Там, вверху, где Бог, там
вечное молчание.
замахал хвостом.
почувствовал под рукой живое, ласково изгибающееся тело, и пошел к дому.
оттого только еще чернее и страшнее казалось огромное черное здание
мельницы, с ее вытянувшейся к небу трубой и узкими, похожими на гробы,
амбарами. Длинная полоса света тянулась из окна через палисадник, и в ней
виднелись неподвижные таинственные головки прекрасных и слабых цветов,
пугливо замерших под буйным черным небом, зловеще развертывающим свои
нескончаемые темные знамена.
потери, Соловейчик пришел в комнату, сел у стола и стал плакать.
XXVII
обточенное почти насильственными наслаждениями, мучительно отзывалось на
самое слово "женщина". Неизменно голая, неизменно возможная, она стояла
перед Волошиным во все мгновения его жизни, и каждое женское платье,
обтянутое на гибком, кругло полном теле самки, возбуждало его до болезненной
дрожи в коленях.
женщин, еженощно мучивших его тело исступленными нагими ласками, и впереди
вставало перед ним сложное и большое дело, от которого зависела жизнь
множества людей, работавших на него, Волошину прежде всею и ярче всего была
откровенная мечта о молоденьких, свежих самочках провинциальной глуши. Они
рисовались ему робкими, пугливыми, крепкими, как лесные грибки, и еще издали
он слышал их раздражающий запах молодости и чистоты.
Волошин как только освободился от голодных, грязных и тайно гневных людей,
сейчас же освежил духами и белоснежной чистотой светлою костюма свое
худосочное дряблое тело, взял извозчика и, содрогаясь от нетерпения, поехал
к Зарудину.
наслаждением дышать мягкой вечерней прохладой, наплывающей из темного сада.
ему было неловко, страшно и стыдно.
рисовалась совсем не такою, какою отдавалась ему.
разделаться с младенцем... Или плюнуть?" - робко спрашивал себя Зарудин.
крепко сжатыми тонкими губами и загадочными темными глазами.
Надо бы как-нибудь...
Зарудиным, и сердце его трусливо сжималось.
тогда в его мозгу что-то прояснялось, становилось просто и ничуть не тяжело.
Утопиться?.. Ну и черт с ней... я ее силой не тянул ведь!.. Скажет, что была
моей любовницей?.. Так что ж!.. Это только свидетельствует о том, что я
красивый мужчина... Жениться я на ней не обещал!.. Странно, ей-Богу! -
пожимал плечами Зарудин и в ту же минуту чувствовал, как темный жуткий гнет
опять давит его душу. - Сплетни пойдут, никуда показаться нельзя будет!" -
думал он и слегка дрожащей рукой машинально подносил ко рту стакан с
холодным, приторно-сладким чаем.
казалось, что на нем, на всем - на лице, на белоснежном кителе, на руках и
даже на сердце - лежит какое-то грязное, все больше и больше расплывающееся
пятно.
но что-то внутри не хотело этому поверить.
зубы, и сразу вся комната наполнилась запахом духов, табаку и мускуса,
сменившего запах прохлады и зеленого сада.
самоуверенный, по мнению Зарудина, изящный и чистый, что офицер ощутил
легкую зависть и изо всех сил постарался принять такой же беззаботный и
самоуверенный вид. Но глаза его все время беспокойно бегали: с тех пор как
Лида крикнула ему прямо в лицо "скотина!", Зарудину все казалось, что каждый
человек знает про это и в душе смеется над ним.
пустяках, но ему было трудно выдержать взятый тон, и нетерпеливое желание
слова "женщина" быстро стало пробиваться сквозь все его остроты и рассказы о
Петербурге и забастовавшей фабрике.
выразительно поглядел в глаза Зарудину.
они поняли друг друга. Волошин поправил пенсне и улыбнулся, оскалив зубы. И
сейчас же эта улыбка отразилась на красивом, онаглевшем от нее лице
Зарудина.
определенно прищуривая глаз.
жилка судорожно билась под его левой коленкой, а перед Зарудиным мгновенно
промелькнули подробности не того, чего хотел Волошин, а того, что так мучило
его все эти дни.
попасть в нужный ему тон.
жителям, кажется, что здешние женщины что-то особенное. Горько ошибаетесь!
Правда, у них есть свежесть, но нет шику... нет, как бы это сказать... нет
искусства любить!..
петербургжанок нет тела... Вы понимаете?.. Это комок нервов, а не женское
тело, а здесь...
стал крутить усы.
вам... Вы знаете новый анекдот? - внезапно перебил себя Волошин.
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Лондон Джек
Маккэфри Энн