сегодня, горчило и хмель от него был тяжелый, судя по тому, что посетители,
пившие его, только мрачнели. Вино мосье Дефаржа не искрилось буйной
вакхической радостью: оно жгло каким-то скрытым огнем, тлеющим в его осадке.
спозаранку. Это началось с понедельника, а сегодня была среда. Пили,
впрочем, не так много, больше сидели и помалкивали, потому что среди этих
ранних посетителей немало было таких, у которых гроша не было за душой, и,
однако, они забрались сюда, едва только стали пускать, и с тех пор так и
сидели здесь, слушали, перешептывались. И, по-видимому, они чувствовали себя
здесь вполне на месте, как если бы могли заказать по меньшей мере бочку
вина; они сновали от стола к столу, присаживались то там, то тут, и с
горящим взором жадно упивались не вином, а тем, что им рассказывали.
Его отсутствия не замечали; никто из переступавших порог не искал его
глазами, не спрашивал о нем, никто не удивлялся, видя за стойкой одну только
мадам Дефарж, которая отпускала вино и бросала в стоящее перед ней глубокое
блюдце мелкие монетки, стертые, потемневшие, захватанные и совершенно
утратившие свой первоначальный вид, так же, должно быть, как и та
человеческая мелочь, которая извлекала их из своих оборванных карманов.
здесь людьми, и, должно быть, это замечали и королевские шпионы, снующие
здесь так же, как и в других местах, начиная с королевского дворца и кончая
темницей. Карточная игра шла вяло; люди, игравшие в домино, надолго
задумывались и, машинально перебирая костяшки, складывали из них домики и
башни; те, что сидели за стаканом вина, рассеянно чертили какие-то фигуры,
размазывая оставшиеся на столе капли и лужицы: даже сама мадам Дефарж,
рассеянно обводя зубочисткой узор на своем рукаве, вглядывалась во что-то
незримое и прислушивалась к чему-то надвигавшемуся издалека, чего еще не
было слышно.
погребке, сидели до полудня. В двенадцать часов дня по улице
Сент-Антуанского предместья под длинным рядом висячих фонарей прошли два
человека, покрытые с ног до головы пылью, - один из них был мосье Дефарж,
другой - знакомый нам каменщик в синем картузе. Усталые, наглотавшиеся пыли,
истомившиеся от жажды, они вдвоем вошли в погребок. С их появлением словно
пожар охватил Сент-Антуанское предместье, и огонь побежал, перекидываясь из
дома в дом, вспыхивая багровыми отсветами на лицах людей, толпившихся у
каждых ворот, выглядывавших из каждого окна. Но никто не последовал за ними,
когда они вошли в погребок, никто не проронил ни слова, только глаза всех
присутствующих устремились на этих двоих.
хором: "Добрый день!"
поднялся и вышел.
несколько миль с этим добрым каменщиком, он чинит дорогу, а зовут его Жак.
Мы встретились с ним случайно - в полутора днях ходьбы от Парижа. Он добрый
малый, этот Жак. Налей-ка ему выпить, жена!
каменщиком Жаком, а тот, сняв свой синий картуз, поклонился честной компании
и отхлебнул глоток. За пазухой у него был припрятан кусок черствого темного
хлеба; он уселся возле стойки мадам Дефарж и, прихлебывая вино, закусывал
хлебом, пил и жевал. Третий человек поднялся и вышел.
налили этому чужому - для него ведь это не было чем-то таким редкостным, - и
теперь он стоял и ждал, когда малый кончит закусывать. Он не смотрел ни на
кого из присутствующих, и на него тоже никто не смотрел, даже мадам Дефарж,
которая опять взялась за свое вязанье и углубилась в работу.
хорошо будет, отлично устроишься.
верхнюю площадку и прошли на чердак - тот самый чердак, где когда-то на
низенькой скамейке сидел согнувшись седовласый человек и прилежно тачал
башмаки.
один за другим поодиночке покинули погребок. Между ними и тем седовласым
человеком, который был далеко отсюда, только и была та неощутимая связь, что
они когда-то приходили сюда смотреть на него украдкой через щель в стене.
свидетель, с которым я, Жак Четвертый, встретился, как было уговорено. Он
вам сейчас все расскажет. Говори, Жак Пятый!
загорелый лоб и спросил:
каретой маркиза, на тормозной цепи. Стало быть, дело так было: кончил я свою
работу, собрался уходить, вижу - солнце уже садится, а тут карета маркиза
едет, медленно подымается в гору, а он сзади под ней - повис на цепи - вот
так...
неизменным успехом занимал этим представлением всю деревню и, должно быть,
весьма усовершенствовался в этом.
раньше этого человека.
каменщик, приложив палец к носу. - Когда господин маркиз спросил меня в тот
вечер: "А какой же он из себя?" - я ему так и сказал: "Длинный, как
привиденье".
Второй.
мне хоть слово сказал! Вы поймите, как оно все получилось, разве я сам вылез
показывать на него? Господин маркиз остановил карету у водоема и прямо на
меня пальцем тычет и говорит: "А ну сюда! Приведите ко мне этого олуха!" Вот
вам крест, господа честные, ведь не сам я вызвался!
дальше!
долговязый пропал. Искали его, уж не знаю сколько месяцев, девять, не то
десять или одиннадцать.
попался. Рассказывай дальше!
садится; я стал домой собираться, - дом-то у меня внизу, в деревне, а там
уже темнеть начало. Только я глаза поднял, гляжу - конвой идет - шесть
солдат, а посередке между ними рослый человек, и руки у него к бокам
прикручены, вот так!
по рукам человека.
арестанта ведут, - наши места глухие, редко когда кто пройдет или проедет,
как же на такое не поглядеть? И пока они еще не подошли, вижу только: идут
шесть солдат, посреди высокий связанный по рукам человек, и в сумерках
только и видно, что черные фигуры движутся, а с той стороны, где солнце
садится, красные лучи их будто каймой обвели. И тени от них такие длинные
через дорогу ползут, и по ту сторону обочины тянутся, и дальше по склону
холма, громадные, черные, ну прямо как тени великанов. И еще я вижу - пыль
над ними облаком висит, и так за ними это облако и движется, и уже слышно,
как они шагают - трамп, трамп! И когда они уж почти поравнялись со мной, я
смотрю - а это он самый долговязый, и он тоже узнал меня. Эх, и рад бы он
был теперь прыгнуть головой вниз прямо с горы в овраг, как в тот вечер,
когда мы с ним в первый раз встретились, да чуть ли не на этом же самом
месте.
сейчас стоит у него перед глазами; должно быть, ему не так много пришлось
видеть на своем веку.
тоже не подает виду, что узнал меня, мы только глазами говорим друг другу,
что узнали. "А ну прибавь шагу, - командует начальник конвоя и показывает
вниз на деревню. - Живей пошевеливайтесь, скорей бы уж сдать его в могилу!"
И они прибавляют шагу. А я иду за ними следом. Руки у него распухли, так
туго затянуты веревки, на ногах огромные деревянные башмаки, нескладные, еле
держатся, и он не может идти быстро, потому как он хромой, спотыкается, а
они его мушкетами подгоняют - вот так!
подталкивают.
к нему, тычут его прикладами, хохочут, поставили на ноги. Лицо у него все в
крови, грязное, и утереться нельзя, а они прямо от хохоту надрываются. Ведут
его в деревню, вся деревня высыпала смотреть, ведут дальше, мимо мельницы,
туда на гору, в тюрьму; вся деревня видит, как уж совсем в темноте ворота
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Корнев Павел
Шилова Юлия