дело летело в Москву с референтом от наркомата.
данной республики, на заседании ОСО.
перебрасывали страницы, заглядывали в меморандумы, переговаривались,
запивали разговоры нарзаном. Смеялись. Острили. Представитель республики
докладывал им дело и зачитывал проект решения. Потом председатель
спрашивал мнение референта и проводил опрос ("Ну как, товарищи,
согласимся?"), а утром машинистка уже печатала на бланке "слушали -
постановили"...
Буддо, да, кажется, так оно и было в действительности.
передовую журнала "Советское государство и право" за 1959 год - номер
первый).
что подсудимый вовсе не заинтересован в том, чтобы доказать свою
невиновность. Ну скажем, суд заворотит его дело на доследование. Ну и что?
Подержат его еще месяца два и отошлют дело в Особое совещание. И так суд
бы дал ему по материалам лет пять или шесть и отправил бы в местную
колонию на бахчи, а по меморандуму ему всыпят в Москве всю десятку и
погонят "в Колыму, Колыму, чудную планету" - вот и все! А вот вы знаете,
что рядом с нами, в другом коридоре, есть камера оправданных по суду?
Сидят и ждут, когда им всыпят по ОСО десятку! И всыпят, и дай Бог как
всыпят!
неясно. Он теперь был готов поверить во все. Вот он попал в машину, колесо
завертелось, загудело, заработало, и нет уже ни входа, ни исхода. И ничто
больше не имеет значения. Ни ложь, ни правда, ни стойкость, ни мужество -
ничто! Нелепый случай его отметил, а остальное доделают люди, к этому
призванные и приставленные. И нечего винить ни случай, ни людей.
волокнистую вату. Больше всего хотелось лечь и вытянуться. Он лег и
вытянулся.
место. - А потому, дорогой, драгоценнейший мой Георгий Николаевич, что
осужденный по ОСО - это поручик Киже - арестант секретный, фигуры не
имеющий. У всех порядочных заключенных статьи, а у этого буквы, у всех
преступников на руках приговор, где видно, за что про что он страдает, и
он - пожалуйста! - его всегда может предъявить, а у этого выписка. Все
порядочные люди - воры, убийцы, насильники, спекулянты - в свободное время
строчат кассации, а ему и писать некуда и не про что. Всех преступников
освобождают по звонку, а этого - еще бабушка надвое сказала - то ли
освободят, то ли нет. Придет из Москвы бумажка "слушали - постановили", и
сиди еще пять лет. Я одного такого знаю, который уже 15 лет сидит и вот
теперь кончает и новый срок ждет, а о воле он и думать забыл, когда с ним
о ней говорят, он только рукой махнет. Вот начальство и понимает: все
преступники как преступники, а этот какой-то черт в образе человека. Какая
вина за ним - не поймешь, а опасен пожизненно, и чем скорее он концы
отдаст, тем для человечества лучше. И вот гоняют его в тайгу, под землю,
на Чукоткин Нос - лес сводить, тачки гонять, золото рыть. Вот помантулят
его эдак года три, и конец ему - бирка на ногу и в вечную мерзлоту. Одним
словом, не дай Бог вам во всем оправдаться! Берите богему! Берите, пока ее
вам предлагает добрый человек. Искренне, искренне советую!
4
грек. Он жил у моря в какой-то развалюхе и ловил всякую всячину: таскал
курортникам звезд, морских ежей, змей, скорпионов, крабов. Когда мы
подошли к его лачуге, он как раз возвращался с ловли. В одной руке у него
была острога, в другой жестяное ведрышко. Увидев нас, поставил ведрышко,
вытянулся и козырнул острогой. Высокий, загорелый, почти совершенно черный
грек с острым лицом и усами.
теперь так не говорят? Да, граждане, граждане теперь говорят! - Он,
видимо, уже здорово хватил и теперь смотрел на нас влажными веселыми
глазами. - Здравствуйте, граждане, чем могу услужить?
Сатириади. - Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, пожалуйста, Иван
Никанорович. Вот по вашей-то части ничего что-то и не попадалось! Так,
черепки всякие нестоящие есть. Зайдите, загляните?
разве мало? Вон их сколько там, любого хорошего бери, хошь красного, хошь
желтого.
донышко. На донышке лежали две красных гальки, вот и все.
двинулось, поднялась муть, я увидел, что черное - это не дно, а спина
краба. Он был страшно большой и плоский, и, наклонившись, я разглядел на
нем бугры и колючки, какие-то швы, края панциря, зубчатые гребешки.
одном месте, очевидно возле усов, вдруг закрутились песчинки, словно ключ
забил.
а ведь он, пожалуй, больше моего.
Видишь, как палец проколол! Наскрозь! Теперь неделю ни за что не возьмусь!
- Большой палец его, верно, был обмотан серой тряпицей. - А вам что, для
себя или еще куда требуется?
- В Москву хочет увезти. Для науки. Если не очень подорожишься, конечно.
надо! Конпрессы спиртовые на палец буду класть. Может, разобьет кровь, а
то - беда! - Он поднял ведрышко. - Ну, пойдем, коли так, в хату, не на
пороге же рядиться!
еще у директора призанял полтинник. Но все равно мы считали, что сделали
хорошее дело, и обратно не шли, а летели.
каждый год такие попадаются, тут он вам не соврал! Ладно, а что вы с ним
делать-то будете? Ну, положим, вылущить я вам его помогу, а вот как его
усыплять? Эфир ведь, пожалуй, его не возьмет - уж больно здоров! Придется
хлороформировать, а где хлороформ взять? Может быть, у ваших докторов он
есть?
казалось легче легкого), - я вот сейчас его посажу под кровать, а к утру
он сдохнет. Они же без воды не живут.
Лина. Ты была в белом платье и черных очках, помнишь? Какая же ты была, а?
Ах, Лина, Лина!
белый, ужасный свет наотмашь ударил его по лицу. Под утро свет этот
набирал силу и становился таким пронзительным, что пробивал все: веки,
ладонь, подушку - все, все! Зыбин ненавидел его. Сон был волей, а свет
тюрьмой, и тюрьма эта присутствовала во всех его снах. Вот и сейчас -
счастливые, свободные, веселые, они стояли на высоком берегу над морем,
болтали, смеялись, а белый мертвенный свет, пробившийся из яви, горел над
ним, и он все равно был в тюрьме.
перебивали друг друга, разрывали его на части, и он бился, бредил и
вскакивал. Но сейчас он не бредил, сейчас он просто стоял и смотрел на
Лину. А Лина взяла его под руку и сказала:
от разбойников и увозил ее к себе. А этот вот рыцарь спас от разбойников и
смылся! Слушайте, спаситель, ведь это же бессовестно, а?
глаза. Это было так хорошо, что он опять тихонько захихикал в подушку.
лежала как мертвая, на боку; вот так она лежала, смотрите, Александр
Иванович, я покажу, вот так она лежала, и руки у нее были раскинуты,
видите как? Как-то через голову. И такая восковая выгнутость и
неестественность. Ведь и мертвые тоже лежат так. Вот почему я ее принял за
Лондон Джек
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Куликов Роман
Акунин Борис
Шилова Юлия