Бени.
надо думать, господин адмирал. Вы, конечно, заметили, какое благотворное
влияние оказывает она на раненых.
- Как мало вы еще меня знаете, если пытаетесь меня обмануть!
мог вам внушить...
ее любите?
приходится мне дядей, от него ничего не скрыто при дворе. Король
рассказывает все госпоже де Пуатье, а та передает все услышанное господину
Монморанси. И так как со всем этим делом связаны, по-видимому, крупные
интересы нашей семьи, то мне сразу же приказано было держаться настороже и
поддерживать планы моей знатной родни. Я еще и дня не пробыл в Сен-Кантене,
как уже ко мне явился от дяди экстренный курьер. И вы думаете, что курьер
этот привез мне сведения о передвижениях противника или о военных планах
коннетабля? Ничуть не бывало! Пробившись через множество опасностей, он
доставил мне письмо, в котором говорилось, что в Сен-Кантенской обители
скрывается под вымышленным именем герцогиня де Кастро, дочь короля, и что
мне надлежит внимательно следить за всеми ее поступками. Вот и все... Затем
вчера меня вызвал к южному потайному ходу шпион господина Монморанси. Я
надеялся, что он мне скажет от имени дяди, чтобы я бодрился, ждал от короля
новых подкреплений и что мне лучше погибнуть в проломе стены, чем сдать
Сен-Кантен. Но нет, я снова ошибся! Этому человеку поручено было
предупредить меня, что виконт д'Эксмес, пробравшийся на днях в город, любит
госпожу де Кастро и что сближение влюбленных могло бы нанести урон великим
замыслам моего дяди. А поскольку я комендант Сен-Кантена, то мой долг - во
что бы то ни стало отдалить друг от друга герцогиню Диану и Габриэля
д'Эксмеса и, главное, препятствовать их свиданиям, тем самым содействуя
возвеличению и усилению моего рода! Все это было сказано в тоне неприкрытой
горечи. Но Габриэль понял только одно: его надеждам снова нанесен удар.
он, ослепленный гневом, - и, по-видимому, намерены во исполнение
предначертаний вашего дяди отнять у меня всякую возможность отыскать Диану и
встретиться с нею!
гордостью. - Впрочем, я вас прощаю, - продолжал он спокойнее, - вас
ослепляет страсть, и вы еще не знаете Гаспара де Колиньи.
доброты, что все подозрения Габриэля мгновенно улетучились. Ему стало стыдно
за свою невоздержанность.
что вы причастны к подобного рода интригам! Еще раз простите меня, господин
адмирал!
в стороне от таких махинаций, я презираю и сами эти махинации, и тех, кто их
затевает. Я вижу в них не славу, а позор нашей семьи. Я стыжусь их! Все это
требует строгости к самому себе и справедливости к другим.
горько раскаиваюсь, что на какое-то мгновение мог принять вас за одного из
ненавистных мне бесчестных и бессовестных придворных.
слепые паписты скорее достойны жалости. Впрочем, я забываю, что говорю не с
одним из моих братьев по вере. Но все равно, вы достойны быть и рано или
поздно будете нашим, Габриэль. Да, неравная борьба, в которой ваша любовь
разобьется об интриги растленного двора, в конце концов приведет вас в наши
ряды.
партии гугенотов [Гугеноты - сторонники кальвинистской веры, одной из
разновидностей протестантской религии; протестанты выступали против
католической религии и церкви], - заметил Габриэль, - и я умею уважать тех,
кто подвергается гонениям. Но я чувствую, что моей верою неизменно будет
вера Дианы.
единоверцам, пылом проповедничества. - Если госпожа де Кастро исповедует
веру в добродетели и в святые истины, то она - нашей веры. И вы тоже будете
к ней принадлежать, ибо этот распутный двор, с которым вы неосторожно
вступаете в борьбу, разобьет вас и вы захотите мщения. Неужели вы думаете,
что господин де Монморанси, задавшись целью женить сына на королевской
дочери, уступит вам такую богатую добычу?
верен своему священному долгу...
того, кто, повелев парламенту обсуждать в его присутствии вопрос о свободе
совести, послал на костер Анн Дюбура [Анн Дюбур (1521-1559) - советник
Парижского парламента (королевского суда). Склонялся к протестантской вере и
защищал гугенотов; был обвинен в ереси и сожжен на костре] и Дюфора только
за то, что они, доверившись монаршему слову, отстаивали дело Реформации?
говорите, что король не сдержит торжественного обещания, данного мне! Ибо
тогда - и это страшно! - восстанет не только моя вера, но и шпага. Не
гугенотом я стану, а убийцей!
можем быть мучениками, но убийцами - никогда!.. Но ваша месть, не будучи
кровавой, будет от этого не менее страшна. Своей дерзновенной отвагой, своей
пылкой преданностью вы поможете делу обновления, которое, быть может, будет
для короля пострашнее, чем удар кинжала. Не забывайте, Габриэль, что нам
хотелось бы лишить его незаконно присвоенных прав и чудовищных привилегий...
Вы могли судить сами, люблю ли я Францию, служу ли ей! Так знайте: я на
стороне гугенотов потому, что вижу в Реформации величие и будущность родины.
Габриэль, если бы вы хоть разок заглянули в книги нашего Лютера [Мартин
Лютер (1483-1546) - основоположник протестантской религии в Германии], вы
почувствовали бы, как дух пытливой мысли и свободы, которым они дышат,
обновляет вашу душу, открывает перед вами новую жизнь! Познакомьтесь и с
другими нашими книгами... вот с этой, например. - Он взял со стола лежавшую
открытой книгу. - Вы поймете тогда эти смелые, суровые и вместе с тем меткие
и прекрасные слова молодого парламентского советника в Бордо Этьенна Ла
Боэси [Этьенн Ла Боэси (1530-1563) - писатель-гуманист. В своей книге "О
добровольном рабстве" развивал передовые для того времени взгляды, обличая
тиранию во имя свободы человека. Мысли Боэси, направленные против гнета
королевской власти, использовали гугеноты в своей борьбе с
королями-католиками], которые мы недавно прочитали в его книге "О
добровольном рабстве": "Как прискорбно или как позорно видеть бесчисленное
множество не подданных, а лишь рабов, принадлежащих одному человеку, который
суть не правитель, а тиран, и притом не Геркулес [Геркулес - герой греческих
мифов], не Самсон [Самсон - библейский герой, обладавший богатырской силой],
а чаще всего самый подлый и слабый человечишко... "
- Впрочем, вы правы, господин адмирал. Возможно, что гнев меня и толкнет
когда-нибудь в ваш стан, в стан угнетенных. Пока же, должен признаться,
жизнь моя слишком полна и в ней не найдется места для новых мыслей, которые
вы мне внушаете...
доктрины, бродившие в нем, словно молодое вино, и беседа между пылким
молодым человеком и убежденным зрелым мужем затянулась далеко за полночь.
Первый был решителен и порывист, как действие; второй - глубок и серьезен,
как мысль. Адмирал, впрочем, почти не ошибся в своем мрачном пророчестве.
Несчастье действительно уже готовилось взрастить семена, зароненные этой
беседой в восприимчивую душу Габриэля.
XXXIII. СЕСТРА БЕНИ
усеянном звездами небе, ласкавшем взгляд глубокой и спокойной синевою.
Таинственная, чарующая ночь невольно располагала к мечтательности. И странно
было ощущать это мягкое ночное спокойствие после бурного движения и шума,
которыми преисполнен был ушедший день. Испанцы дважды шли на приступ и
дважды были отброшены, но потери французов были слишком велики для
небольшого гарнизона крепости. Неприятель же, наоборот, располагал мощными
резервами и всегда мог пополнить свежими отрядами свои поредевшие ряды.
Поэтому предусмотрительный Габриэль боялся, что испанцы предприняли эти два
дневных штурма лишь с одной целью: изнурить силы, притупить бдительность
осажденных и тем самым облегчить третий штурм, ночной. Однако на соборной
церкви пробило уже десять, и ничто пока не подтверждало его опасений. В
лагере испанцев не видно было ни единого огонька. Слышалась только заунывная
перекличка часовых. Лагерь и город отдыхали после трудного дня.
отдохнуть от своего неусыпного бдения. Уже четыре дня провел он в
Сен-Кантене, и город пока держался. Выстоять еще четыре дня - и обещание,
данное королю Габриэлем, будет выполнено, а королю останется только
выполнить свое.
После вчерашнего неудачного визита к настоятельнице он начинал сомневаться
если не в преданности, то, по крайней мере, в сметке Мартен-Герра, а поэтому
поостерегся сообщить ему сведения, полученные от Жана Пекуа, и мнимый
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман