Чтение 39–й страницы книги ~В дебрях Севера~

Она привстала на цыпочки и поцеловала его.

- Я хочу жить возле Желтой Птицы и Солнечной Тучки... Ну, пожалуйста,
мистер Веселый Роджер! И отец Джон поедет с нами. И мы будем так счастливы
там все вместе: Желтая Птица, Солнечная Тучка, Жизель и я... Ай!

Роджер внезапно обнял ее так крепко, что она невольно вскрикнула.

- Но прежде нам, наверное, придется расстаться, Нейда. Правда,
ненадолго. Что такое пять лет, когда перед нами вся жизнь? Ничего... И они
пройдут быстро...

- Да, они пройдут быстро, - повторила Нейда так тихо, что он с трудом
расслышал ее слова.

Но он ясно расслышал рыдание, которого она не сумела сдержать. Правда,
она тотчас же попробовала улыбнуться, и Роджер, зная, что так ей будет
легче, сделал вид, будто ничего не заметил.

Вот так, пока в хижине их терпеливо ждали отец Джон и Питер, Нейда с
Роджером под звездным небом обдумывали свое будущее.

20

Воскресенье выдалось удивительно ясное и тихое. Над Бернтвудом
поднялось золотое теплое солнце, звонко распевали птицы, и когда отец Джон
вышел на заре из хижины, воздух показался ему необыкновенно душистым и
свежим. Он очень любил эти ранние часы пробуждения природы, сонные шорохи
еще сумрачного леса и особую тишину, в которой звуки разносятся
удивительно далеко.

В это утро он услышал собачий лай, хотя собака была по крайней мере в
миле от него, и Питер, который его сопровождал, немедленно поставил уши
торчком. Миссионер не в первый раз замечал эту вечную готовность Питера
встретить опасность, настороженность, с которой он то и дело нюхал воздух,
и постоянную бдительность его глаз и ушей. Мак-Кей объяснил ему, почему
Питер стал таким. Но теперь, пока они с Питером спускались к заводи, отец
Джон как-то по-новому воспринял все это. Ночь напролет миссионер, забыв о
словах надежды и утешения, которые сам же произносил так недавно,
раздумывал об угрозе, нависшей над Мак-Кеем, - угрозе страшной и
неотвратимой.

И все же... пять лет - это такой короткий срок! Любое пятилетие его
собственной жизни теперь, когда он вспоминал их, казалось не длиннее пяти
минут. Восемь пятилетий назад он впервые увидел ту девушку с милым лицом,
которая стала для него всем миром, как Нейда для Роджера, и хотя с тех
пор, как он ее потерял, прошло тридцать лет, время пронеслось так быстро,
что ему порой чудилось, будто всего несколько часов назад он держал ее в
объятиях и слышал ее голос. Однако будущие пять лет, в отличие от
прошедших, были вечностью, и отец Джон думал о них с тоской, глядя в
зеркало заводи, в котором отражалось небо, розовевшее над верхушками
сосен.

Пять лет! А ведь он уже старик. Для него это время ожидания будет
невыносимо долгим и тягостным. Но Роджер и Нейда так молоды! И эти пять
лет, когда они будут вспоминать про них потом, покажутся им совсем
коротенькими. Отец Джон продолжал размышлять о долгой жизни, которую он
прожил, и о том недолгом сроке, который ему еще осталось прожить, и им все
сильнее овладевало яростное желание оградить эти пять лет от оскверняющего
вторжения закона - и не только ради Нейды и Роджера Мак-Кея, но ради себя.
На закате своей печальной жизни он обрел радость и утешение в их любви, и
мысль о том, как безжалостное и заблуждающееся правосудие расправится с
этой любовью, пробуждала в нем гнев и протест, которые более
приличествовали бойцу, чем смиренному служителю божьему.

Миссионер тщетно боролся с этим, как он считал, греховным чувством. А
когда позднее за завтраком он смотрел на счастливые лица Нейды и Роджера,
его томил стыд, словно он обманул их. И он не мог избавиться от тайного
страха и тревоги, которые грызли его сердце.

Миссионеру казалось, что весь этот день любое произнесенное им слово
было ложью - например, когда он читал проповедь окрестным жителям,
собравшимся в молельне, которую они помогли ему построить. Миссионер
говорил на языке кри и по-английски; он говорил о благости надежды и о
том, что в каждом несчастье можно найти свою светлую сторону. Мак-Кей
слушал его, сжимая руку Нейды, и был преисполнен умиротворения. Если бы в
эту минуту в открытую дверь вошел Брео, он встретил бы полицейского
спокойно, потому что отец Джон убедил его в необходимости такой жертвы.

Позднее, когда прихожане разошлись и они опять остались одни, отцу
Джону пришлось вновь выслушать историю Желтой Птицы, потому что Нейда не
уставала расспрашивать про индианку. Однако миссионер впервые узнал, какую
нравственную поддержку черпал Веселый Роджер в ее пророчествах.

- Конечно, это было глупо, - с виноватым видом признался Мак-Кей, хотя
и видел по глазам Нейды, что она свято уверовала в колдовские способности
Желтой Птицы. - Я знал, что обманываю себя, но мне от этого становилось
легче.

- Нет, вовсе не глупо! - заспорила Нейда. - Желтая Птица приходила ко
мне, теперь я это знаю. И ей все было известно наперед.

- Веру никогда не следует называть глупостью, - мягко сказал отец Джон.
- Желтая Птица верила, и это главное. Она ни в чем не сомневалась, она
верила, а это, возможно, придает мысли особую силу. Я верую в могущество
мысли, дети мои. Я верую, что наступит день, когда она откроет нам даже
тайну самой жизни. За сорок с лишним лет, прожитых мною в лесных дебрях, я
видел немало странных вещей, и среди них не последнее место занимают
замечательные способности людей, еще сохраняющих единство с природой. Мне
кажется, Роджер, что Желтая Птица дала тебе много полезных советов. Не
приходило ли тебе в голову...

Миссионер умолк, понимая, что говорит все это под влиянием все той же
безотчетной тревоги, почти страха.

- Что вы хотели спросить, отец Джон? - сказала Нейда, наклоняясь к
нему.

- Это только праздное любопытство, моя дорогая, и вы лишь посмеетесь
надо мной. Я подумал, не приходило ли в голову Роджеру, что таинственный
Далекий Край, который пригрезился Желтой Птице, - это просто какая-нибудь
страна за пределами Канады. Ну, например, Соединенные Штаты.

Он говорил почти против воли и сразу же заметил, что Нейда уловила
скрытый смысл его слов. Ее глаза широко раскрылись. Их синева потемнела, и
Роджер, когда она повернулась к нему, увидел, что ее пальцы стиснули
оборку платья.

- Или, скажем, Китай, Африка, Южные Моря, - засмеялся он, вспомнив свои
мечты. - Да любая страна подальше отсюда!

Губы Нейды полураскрылись, она словно хотела что-то сказать, но
промолчала, сжимая руки на коленях, а когда все-таки заговорила, миссионер
понял, что она не решилась произнести вслух то, о чем думала на самом
деле.

- Я очень люблю Желтую Птицу и когда-нибудь скажу ей об этом, - сказала
Нейда.

Следует упомянуть, что с тех пор как Питер пришел с хозяином к
Бернтвуду, ему все время казалось, будто он потерял что-то очень важное:
занятый своим счастьем Мак-Кей почти не обращал на него внимания, да и
Нейда теперь не возилась и не играла с ним, как в прошлые дни. Он лежал в
стороне, изнывая от одиночества, но тут Нейда вдруг подбежала к нему и
позвала за собой в частый ельник. Питер затявкал от восторга, как щенок, а
Нейда даже не взглянула ни на мужа, ни на отца Джона. Однако миссионер все
же успел заметить выражение ее лица.

- Я был неосторожен, - сказал он, тяжело вздохнув. - Я поступил
нехорошо, ибо теперь ей по моей вине захочется бежать с вами туда... на
юг. Она поверила Желтой Птице, потому что Желтая Птица помогла вам
вернуться к ней. Она верит...

- Я ведь тоже верил, - ответил Роджер, глядя на стену зеленых елок.

- Да... и все же вам лучше остаться. Счастье не приходит без
искупления. Такова воля божья.

Веселый Роджер встал и посмотрел на юг.

- Это большое искушение, отец Джон. Я не знаю, хватит ли у меня сил
расстаться с ней. Если бы Брео подождал хоть несколько месяцев! Но
теперь...

Он медленно пошел туда, где за завесой из еловых ветвей скрылись Нейда
и Питер. Отец Джон смотрел ему вслед, и на его губах дрожала улыбка. В
глубине души он понимал, что он трус и что эти молодые люди сильнее его
духом. Они были счастливы, потому что он ложными доводами внушил им веру в
будущее, и они смирились с неизбежным, и вот теперь он сам в минуту
слабости подверг их искушению. Он глядел им вслед; он не раскаивался в
этом - наоборот, с его души спала большая тяжесть.

Несколько минут в сердце миссионера длилась борьба простых человеческих
чувств и того отречения от себя, которого требовала проповедуемая им
религия. Он никогда еще не испытывал такого состояния. В нем вдруг
проснулась надежда. Пять лет были долгим сроком для него. Он снова и снова
возвращался к этой мысли, а она привела за собой и другую: инстинкт
самосохранения - это первый закон существования и, следовательно, не может
быть греховным. Так отец Джон про себя отрекся от всего, что говорил
раньше, хотя его спокойное улыбающееся лицо не выдало этого, когда час
спустя Нейда и Роджер вернулись в хижину с охапками первых цветов.

Щеки Нейды разрумянились, а глаза были синими, как пучок фиалок,
который она приколола у себя на груди.

Отец Джон почувствовал, что Веселого Роджера больше не угнетает
сознание своей беспомощности перед лицом неотвратимой опасности - в его
глазах, когда он смотрел на Нейду, светилась неколебимая уверенность.

Когда наступил вечер, Питер оказался единственным свидетелем весьма
таинственного события. Он сидел у Нейды в комнате. И Нейда была совсем