Чтение 39–й страницы книги ~Когда пал Херсонес~

ты с коня упал? Кто тебе разорвал корзно? В роще, видимо, еще продолжали
нас разыскивать, потому что там не умолкали глухие звуки рогов.

- Пить! - произнес князь одно только слово.

Добрыня крикнул отрокам, и двое из них побежали за водой, хранившейся в
глиняном кувшине в прохладном месте, под развесистой рябиной, уже покрытой
красными ягодами.

Утолив жажду, князь протянул сосуд мне. Потом сказал, вытирая светлые
усы рукой:

- Если бы не патрикий, мне было бы плохо.

- И чепрак разорван! - изумлялся Добрыня.

- Рысь бросилась на меня с дуба. Но патрикий поразил ее мечом.

Отроки смотрели на нас широко раскрытыми глазами.

Обращаясь ко мне, Владимир сказал:

- Когда мы возвратимся в город - лучший мех тебе, и в серебряных ножнах
меч, и конь, и золотая чаша. Всегда пей из нее за мое здоровье.

Я, как приличествует в подобных случаях и ни на минуту не забывая, что
передо мною супруг Анны, данный ей волей небес, поклонился придворным
поклоном, касаясь рукою земли, и благодарил в немногих словах за щедрую
награду.

Турьи рога уже были полны пенного меда, который не казался мне теперь
варварским напитком, так как веселит человеческое сердце. Нет ничего
приятнее, как вкусить зажаренного на вертеле под открытым небом мяса,
когда усталость и свежий воздух служат лучшей приправой для пищи. Впрочем,
ловчие оказались неплохими кухарями, и мясо было сочным и чрезвычайно
нежным на вкус. Мы сидели на разостланном ковре и насыщались. Ни на минуту
не умолкали разговоры и рассказы о сраженных оленях. Князь был весел,
любезен и говорил мне лестные слова, а у меня, как обычно это бывает от
хмеля у людей, которые редко держат в руках чашу с вином, родилась опять
неисторжимая, но приятная грусть. Добрыня обнажил мой меч, примерил его в
руке и похвалил дамасский черный клинок, хотя сказал, что для него он
слишком легок. Сквозь винные пары, которые очень быстро овладели усталым
телом, я видел перед собой Анну, и мне казалось, что она благодарила меня
за спасение супруга. Разве могло быть иначе? Не раб ли я ее до конца своих
дней?

Поев, мы отправились в обратный путь, и позади отроки везли добычу
охоты - вепрей и оленей. На свежесрубленном шесте покачивалась туша рыси,
привязанная за передние и задние лапы. Клыкастая морда трагически повисла,
и капельки крови падали иногда из разверстой пасти на дорогу. Я попросил
князя, чтобы он позволил мне увезти эту шкуру в Константинополь.

Вечером, едва я вернулся домой и хотел прилечь, чтобы отдохнуть после
всего, что пережил в тот день, и еще раз перебрать в памяти все
подробности сцены под дубами, как явился золотоволосый княжеский отрок и,
сверкая белыми зубами, объявил, что князь зовет греков на пир. Леонтий
закряхтел и стал жаловаться на недуги, но все-таки решил облачаться и
надел поверх домашнего хитона магистерский серебряный скарамангий и
красный плащ. Я тоже набросил на плечи присвоенную моему званию друнгария
царских кораблей черную хламиду с вышитым на ней золотым орлом, красотой
которой я некогда так гордился, а с летами понял, что блистающая
украшениями одежда часто скрывает под собою печаль, душевную
неудовлетворенность и сомнения. Так было теперь и со мной. Впрочем, нам
ничего не оставалось, как поспешить на пир, потому что всем был известен
вспыльчивый и не терпящий возражений характер русского князя.

В тот вечер я впервые побывал в княжеском доме. Конечно, по сравнению с
Большим константинопольским дворцом он представлял собою довольно скромное
здание, но возвышался среди хижин, как некий храм. В первом зале, в
котором мы очутились, довольно обширном и украшенном фресками,
изображавшими всадников и охотников на туров и медведей, находились
княжеские мечники, несшие охранную службу. Особого внимания они на нас не
обратили, так как были заняты рассматриванием какого-то меча, но один из
них охотно показал, как пройти в пиршественную залу. Она была значительно
больше первой, потолок ее поддерживался двумя рядами деревянных столбов, а
все стены покрыты прихотливой резьбой по дереву. Освещение составляли
многочисленные свечи в железных паникадилах под потолком и факелы в углах,
стоявшие в светцах.

Один стол находился на некотором возвышении, очевидно предназначенный
для князя и его супруги, а три другие - внизу. За ними уже сидели люди, а
другие гости все время входили в залу, и среди этой шумной толпы суетились
отроки, заканчивая приготовления к пиру. На полу была набросана пшеничная
солома, тихо шуршавшая под ногами, что придавало зале сельский вид. Так
было и на пиру в Херсонесе, потому что таков обычай в северных странах.

Никого за княжеским столом еще не было. Я спрашивал себя с волнением,
увижу ли сегодня Анну.

Все было просто вокруг: украшенные резьбой деревянные стены, накрытые
грубыми скатертями столы и длинные скамьи. Отроки ходили между ними и со
звоном ставили одну за другой тяжелые серебряные чаши. Но, очевидно, и в
этом уже было новшество, потому что какой-то седоусый воин ворчал:

- Раньше было просто. Пировали как братья. Теперь княжеский стол в
стороне. Посуда всякая! Приходилось мне бывать в Царьграде. Это все оттуда
идет. Где князь?

Приглашенные рассаживались на скамьях, стараясь сесть поближе к
княжескому столу.

- Подожди, скоро придет с царицей, - успокоил его один из них.

Анну здесь все называли царицей, а к новому титулу своего князя еще не
привыкли. Но, получив звание кесаря во время бракосочетания, Владимир стал
также называть себя царем, что было равно императорскому титулу и являлось
явным нарушением самых основных положений Священного дворца. Но что мы
могли сделать с этими варварами, которые не признавали никаких традиций и
забавлялись титулами и инсигниями, как детскими игрушками?

Я подумал, что, может быть, и Анна старалась научить мужа ромейскому
этикету и придать жизни в киевском дворце некоторое благолепие. Кажется, я
не ошибался.

Некоторых из руссов, сидевших за столами, я знал еще по Херсонесу или
по совместному путешествию через пороги. Но вокруг меня было много и
незнакомых лиц, княжеских мужей и старцев, не принимавших участия в походе
на Херсонес. Тут собрались военачальники, мечники, вирники, княжеские
дружинники. Одному было доверено хранение княжеской печати, другой ведал
княжескими конями, третий собирал мыто на торжище. Рядом со мной сидел
человек, в котором я не мог не признать вкусившего от просвещения. В
ожидании начала пира он первый обратился ко мне с каким-то вопросом, и я
узнал, что это врач Владимира, по имени Иванец Смер, изучавший медицину у
арабов и армян, родом половчанин. Мне везло на таких людей. Еще раз я
встретил на своем жизненном пути человека, который много путешествовал,
бывал в Иерусалиме и Антиохии, жил одно время в Александрии. Попал он туда
чуть ли не по поручению князя Владимира, который отличается необыкновенным
любопытством и посылает всюду, в Рим и в Багдад, своих людей, чтобы узнать
из их рассказов, как живут там люди. За столом князя вообще сидело немало
иноземцев, торговых людей всякого рода и бродяг. Так оно и должно было
быть в этом городе, где перекрещиваются торговые пути и куда со всех
сторон стекаются путешественники и наемники. Среди них я узнал ярла
Сигурда, сына Эрика, и его племянника Олафа, с которыми встретился на
охоте. Были тут и другие скандинавы, искатели золота и удачи в стране
руссов.

В зале было шумно от разговоров и смеха. Потрескивали в паникадилах
восковые свечи. Присутствующие выражали нетерпение. Наконец явился
Добрыня, и его засыпали вопросами. Где князь и царица? Почему не начинают
пир? Почему не подают вино? Люди кричали, что у них уже пересохло в горле.
Добрыня заявил, что князь сейчас появится. Действительно, вскоре вышел к
гостям и Владимир. Он надел на этот раз лазоревый скарамангий и пурпурную,
вышитую жемчугом хламиду. Однако диадемы на его голове не было. За ним
шествовала с большим достоинством Анна, в серебряном парчовом наряде,
опоясанная лором, но тоже без диадемы, простоволосая, со сложной
прической, украшенной жемчужными нитями. Потом мы увидели Анастаса в
епископском домашнем облачении, с множеством маленьких пуговиц на черном
длинном одеянии, и за ним пять или шесть приближенных женщин Анны, из
которых одна носила звание магистриссы, а две были лоратными
патрикианками. С ними сел за стол Добрыня.

Мы с Леонтием встали, когда появились Владимир и Анна, и остальные
невольно последовали нашему примеру, хотя такое здесь, видимо, было не в
обычае. Но это выражение почтения явно понравилось Анне, потому что она
окинула пиршественную залу благосклонным взором, и мне показалось, что на
мгновение ее глаза остановились на мне. Добрыня велел, чтобы отроки начали
разносить яства и пития.

Как всегда в таких случаях у руссов, столы были завалены мясом домашних
и диких животных. На вчерашней охоте Добрыня затравил двух вепрей, отроки
- нескольких зайцев, а другие убили стрелами множество уток и гусей. Пища
была обильно приправлена перцем и какими-то ароматическими травами,
растущими на здешних полях. За столом много пили из серебряных чаш и
окованных серебром турьих рогов, которые невозможно поставить на стол и
поэтому приходилось выпивать до конца, если человек не хотел обидеть
угощающего. Надо было проявлять очень много ловкости и лукавства, чтобы
уклоняться от этих потоков хмеля. Леонтий, человек скупой, даже скаредный,
не прочь был на чужих пирах съесть и выпить лишнее и потом хворал. Я
старался незаметно выливать вино, чтобы не опьянеть и не потерять ясность
мысли и твердость воли, так как состязаться с руссами в этом предприятии
мне было не под силу.

Украдкой я наблюдал за Анной. Порфирогенита держала себя за столом с
большим достоинством, но я заметил, что порой она улыбалась застенчиво
Владимиру и даже пыталась иногда коснуться его руки. Что же! Очевидно,