Чтение 39–й страницы книги ~Флаги на башнях~

И паровозы может строить, и блюминги. Теперь нет такого, что вот ты
пастух, так и издохнешь возле коров. Попас, попас немного, а потом и в
вуз. Видите, как? И поэтому я предлагаю: если девочки хотят - взять им
инструктора, чтобы кройку показывал. А может, им пригодится? А только меня
удивляет, почему это девчата все за швейную мастерскую держатся. И очень
одобряю, хвалюю прямо: новенькая к нам приехала, Ванда Стадницкая. Она в
сборочном цехе. Молодец, прямо молодец, она и комсомольцам покажет, как
нужно работать, даром что еще не умеют.

Ванда спряталась в гуще пятой бригады и лицо пристроила за чьим-то
плечом, чтобы общее собрание не увидело ее румянца.

С другой стороны зала Чернявин и Руслан на диване, а впереди них на
стуле веселым героем уселся Рыжиков; слушает - не слушает, а разглядывает
всех нахальными глазами, даром что никого еще не знает. Чуть-чуть вкось на
том же диване Миша Гонтарь.

Руслан сказал тихо:

- А про тебя, кажется, забыли, Рыжиков, - везет!

- Один черт!

Гонтарь повернул к ним голову, сказал поучительно:

- Ничего, голубчики, не забыли. Все знают.

- Наплевать, - сказал Рыжиков.

- Ты не очень плюй. Вот попаришься на середине.

- А я выйду?

- Не выйдешь? А потом что будет?

- А что будет?

- Дорогой! Мне тебя загодя жалко. Лучше выйди!

- Испугал!

- Друг! Лучше испугайся сейчас.

Игорь даже рукой по колену хлопнул:

- Интересно! Ты не выходи, Рыжиков, покажи им.

Гонтарь печально улыбнулся:

- Эх, люди, люди! Я и сам таким был... дураком.

Проголосовали вопрос об инструкторе кройки, и Виктор Торский спросил:

- Клава, что в рапортах?

- Рыжиков, Игорь, Руслан вытянули шеи. Гонтарь прошептал с торжеством
кудесника, предсказание которого начинает сбываться:

- Пожалуйте бриться!

Клава ответила:

- В рапортах все благополучно. Только в первой бригаде плохо: Рыжиков
не подчинился дневальной Лене Ивановой и оскорбил ее.

Клава передала Торскому бумажку. Он молча пробежал ее, кивнул головой:

- Угу... Рыжиков!

В зале стало тихо. Рыжиков ответил с бодрым, склонным к остроумию
оживлением:

- А что такое?

Все лица неслышно повернулись к Рыжикову. Торский показал глазами:

- Выходи на середину.

Рыжиков неловко, но достаточно бодро повозился на стуле:

- Никуда я не пойду.

Те же лица, только что смотревшие на него с благодушным интересом,
вдруг заострились, легкий шум пробежал в зале и затих. Торский удивленно
спросил:

- Как это не пойдешь?

Рыжиков в подавляющей оглушительной тишине отвалился назад и руку
развесил на спинке стула:

- Не пойду, и все!

В зале как будто взорвалось. Кричали в разных местах, пацана на помосте
звенели дискантами, чего-то требовали. Рыжиков заставил себя посмотреть
туда - к нему были обращены горячие, гневные лица. Вырывались возгласы:

- Ха! Он не пойдет!

- Пойдешь, милый!

- Встань, чего ты развалился?

- Какой такой Рыжиков?

- Ух ты! Ирой какой!

Зырянский поднялся с метса, сделал шаг вперед. Торский приказал резко:

- Зырянский! На место!

Зырянский мгновенно опустился на диван, но все в нем по-прежнему
стремилось вперед. Общий крик загремел на несколько тонов выше:

- Смотреть на него!?

- Да я его сам!

- Ломается!

- Выходи!

Игорь не успевал оборачиваться... Рыжиуов хотел что-то сказать, лицо
уже приготовил нахальное, нечаянно приподнялся. Гонтарь одной рукой принял
его стул, другой подтолкнул к середине.

Очутившись на свободном, блестящем пространстве, Рыжиков не сразу понял
то, что произошло. Но он чувствовал, что силы его исчезают. Недовольно
пожав одним плечом, он проворчал что-то, вероятно ругателшьство, засунул
руки в карманы, но, глянув перед собой, нечаянно увидел Зырянского. Тот,
сидя на диване, весь поднялся вперед и, встретившись взглядом с Рыжиковым,
гневно и угрожающе стукнул себя кулаком по колену. В зале захохотали.
Рыжиков вздрогнул, не понимая причины хохота, и, совсем растерявшись,
машинально подвинулся к чистой, холодной, как пустыня, середине зала. Но
руки у него оставались в карманах, ноги в какой-то нелепой балетной
позиции. Как будто подчиняясь дирижерской палочке, прогремел общий
весвело-требовательный крик:

- Стань смирно!

У Рыжикова уже не было сил сопротивляться. Он приставил ногу,
выпрямился, но одна рука еще в кармане. И тогда в тишине раздался
негромкий, повелительно-нежный голос председателя:

- Вынь руку из кармана.

Рыжиков для приличия повел недовольным взглядом поверх голов сидящих и
руку из кармана вынул. Игорь не удержался:

- Синьоры! Он готов!

- Чернявин! К порядку!

Рыжиков, действительно, готов и поэтому старается не смотреть на
колонистов. У колонистов два выражения: у одних еще остывает гнев, у
других улыбка - выражение победы. Торский поставил деловой вопрос:

- Ты первой бригады?

Рыжиков прохрипел, по-прежнему глядя поверх голов:

- Первой.

- Дай обьяснение, почему не подчинился дневальной и оскорбил ее.

- Никого я не оскорблял. Она сама меня двинула.

Быстрый, легкий смех пробежал в "тихом" клубе.

- Никого не оскорблял? Ты провел рукой по лицу.

- Ничего подобного. А кто видел?

Смех повторился, но уже более долгий. Улыбнулся и Торский. Смеялся,
поддерживая сложенными руками живот, Соломон Давидович; Захаров поправил
пенсне. Торский пояснил:

- Какой ты чудак! Нам не нужны свидетели.

Рыжиков сообразил, что колонисты уже устроили из него потеху. Но он
слишком хорошо знал жизнь и знал, какое важное значение имеют свидетели:

- Вы мне не верите, а ей верите.

И как всегда в минуту юридической правоты, у него нашлось обиженное
выражение лица и небольшое дрожание в голосе. Было только странно, что и
этот ход, считавшийся у понимающих людей абсолютно неуязвимым, был
встречен уже не смехом, а хохотом, раздольным и жизнерадостным. Рыжиков
обозлился и закричал:

- Чего вы смеетесь? А я вам говорю: кто видел?

Очевидно, это было настолько завлекательно, что ребята и смеяться не
могли, боясь расплескать полную чашу наслаждения. Они увлеченно смотрели
на Рыжикова и ждали. Торский снова охотно пояснил:

- А если никто не видел? Можно оскорблять человека, если никто не
видит?

Это была очень странная мысль, с такими мыслями Рыжиков никогда еще не
встречался. Он помолчал, потом поднял глаза на председателя и сказал
убедительно и просто:

- Так она врет. Никто же не видел!

Игорь Чернявин поднялся на своем месте.Торский и другие вопросительно
на него посмотрели. Игорь сказал:

- Рыжиков несколько ошибается. Я, например, имел удовольствие видеть,
как он мазнул ее по лицу.

Рыжиков быстро оглянулся:

- Ты?

- Я.

- Ты видел?

- Видел!

Теперь смех полуячился недоброжелательный, осуждающий. Эстетическое
наслаждение кончено: в последнем счете неприятно смотреть на человека,
который обиженным голосом требовал свидетеля, а свидетель сидел с ним
рядом.

Зырянский протянул руку:

- Дай слово.

- Говори.

- Что тут разбирать? Откуда такой взялся? Рыжиков! Как ты смеешь не
подчиняться нашим законам? Как ты смеешь возить лапой по лицу девочки? С
какой стати? Говори, с какой стати?

Зырянский шагнул к Рыжикову. Рыжиков отвернулся.

- Выгнать. Немедленно выгнать! Открыть дверь и... иди! А он еще