которого он еще и сам не понимал. После долгого молчания он проговорил:
"Объясни мне, Мишель, почему я был таким ребенком, которого обязательно
надо было лупить, таким мальчиком, на которого тыкали пальцем, которого
скот дядюшка решил вымуштровать... И потом, пойми ты, есть вещи, которых
ты не знаешь..." Мишель спросила, каких это вещей она не знает.
подумал, а желая отогнать прочь картину, о которой позже, когда мы стали
неразлучными, он рассказал мне подробно, картину, преследовавшую его
словно наваждение: улочка в Балозе, заросли крапивы у соборной стены,
квадратная фигура мужчины в проеме окна и тоненькая беленькая фигурка, с
трудом протиснувшаяся между широким мужским плечом и стенкой. Помолчав, он
добавил: "Я должен тебе вернуть... знаешь что?" Он имел в виду медальон.
Мишель запротестовала: "Нет-нет, оставь себе". Но Жан уже расстегнул ворот
рубашки и пытался отцепить медальон от цепочки. Но после неловких попыток
он отказался от дальнейшей борьбы, снова сел и замолк, понурив голову. Я
не сразу заметил, что он плачет. То, что не смогли сделать слова, сделали
слезы: Мишель сдалась, но она не шагнула к нему, а он не поднялся со стула
- этот материальный знак боли, причина которого была непонятна Мишель,
победил ее сопротивление, хотя она не уступила ни в одном из пунктов. Ни
одна из ее обид не была забыта - всю свою жизнь Мишель держала их при
себе, добавляя новые, рожденные совсем по иным поводам, и вскармливала ими
будущие ссоры. Но теперь он плакал, и Мишель физически не могла этого
перенести. Она подошла ближе и, чуть нагнувшись над ним, утерла ему слезы
своим маленьким носовым платочком. А другой рукой провела по волосам Жана.
открылась дверь из прихожей. Но в дверь так никто и не вошел. Жан де
Мирбель поднялся. На пороге появилась Брижит Пиан, держа в обеих руках
поднос с чашками и тартинками. Я догадался, что она не могла открыть двери
с такой ношей и ей пришлось поставить поднос на ларь. Улыбались только
губы, а глаза смотрели на нас хмуро.
16
какой она прибегала, намереваясь наставить нас на путь истинный, а может,
если и входил в ее поведение нравоучительный элемент, то не это я ощутил
прежде всего, а крутую перемену, происшедшую с ней. Вообще-то люди не
меняются; теперь, в мои годы, я уже не сомневаюсь в этом, но нередко они
начинают склоняться к тому, против чего до исступления боролись всю свою
жизнь. Это вовсе не значит, что в любом случае верх берет плохое начало:
религия тоже может служить для них таким притягательным началом, и многие
поддаются на ее благие соблазны.
советам аббата Калю, мачеха на наших глазах сложила с себя на несколько
недель все свои высшие житейски" полномочия и пыталась найти в самой себе
источник внутренней веры. Но то, что она собиралась устранить из своей
жизни, как раз и составляло в ее глазах религию, а именно все, что
удовлетворяло ее страсть к владычеству, к самоуправству, стремление никому
не уступить по части чистоты или совершенства.
каждой руке по чашке чаю. В течение тех нескольких минут, что она
проторчала с нами в гостиной, рухнули все преграды, отделявшие Мишель от
Жана и меня от них двоих: перед лицом этой стареющей женщины мы сразу же
стали единым блоком юных. Так три звезды, разделенные безднами
пространства, кажутся ближе друг к другу по отношению к четвертой, совсем
от них далекой.
откуда оно. "Наконец-то мы ее усмирили, теперь она сдалась!" - воскликнула
Мишель, как только мачеха удалилась. Но нет, дело тут было совсем в
другом. Безусловно, Жан передал ей милое письмецо от своей матери; Брижит
даже высказала пожелание, чтобы Жан из Англии давал нам о себе знать и,
таким образом, признала за ним право переписываться с Мишель... Смысл
этого кажущегося поражения открылся мне полностью в те два-три года,
которые предшествовали моему отъезду в Париж. В течение всего этого
времени Жан из Кембриджа писал Мишель по нескольку раз в неделю. Мало
сказать, что мачеха этому не препятствовала: она буквально целыми днями
выслеживала Мишель, стараясь угадать по выражению ее лица, получила ли она
очередное письмо, что оно принесло сестре - радость или муки. Словом,
Брижит Пиан ничего не желала упускать из этой любви, вернее, из этой
непрерывной грозы, историю которой я как-нибудь расскажу. "Она радуется,
когда мне плохо..." - злилась Мишель. Нет, Брижит не радовалась: она была
заинтересована и не просто, а страстно заинтересована.
мучить, она находит удовольствие в том, чтобы подсматривать за другими..."
Эти слова были, по-моему, ближе к истине. Жизненные интересы Брижит Пиан
сместились. Теперь, когда она перестала самозабвенно трудиться над своей
власяницей лжесовершенства, она на досуге могла присмотреться к другим
людям, наблюдать за теми странными играми, в которые они играют, - а
называются эти игры любовью. Раньше Брижит с отвращением сторонилась их
долгие годы, даже не пытаясь проникнуть в тайну, скрывающуюся под этим
словом.
любовным делам, напротив, сестра приписывала ей самые недоброжелательные
мысли и всячески старалась скрывать от нее историю своих отношений с
Жаном. Но Брижит научилась разбираться в каждой перемене настроения моей
сестры, растолковывать каждое случайно вырвавшееся слово, каждый вздох,
даже молчание.
чаще стала ходить к исповеди, потому что ее уже не мучили угрызения
совести. Но отныне она стала вести как бы две жизни: выйдя из храма
божьего, проникала в другой мир, не имеющий ничего общего с небесами. В
пятидесятилетнем возрасте она открыла для себя художественную литературу,
и я часто заставал ее у себя в комнате, когда она рылась в моих книгах.
Читала она так же, как ела, - с детской жадностью заглатывая двойные
порции: она старалась наверстать часы и дни, потерянные на пустяки,
впрочем, была достаточно проницательной, дабы относиться к этим пустякам
пренебрежительно. Помню даже, каким жестом она открывала пачку "хороших
книг". Брала первый попавшийся том, сразу же начинала читать,
перескакивала через две страницы, вздыхала, пожимала плечами. Теперь она с
одинаковой жадностью хваталась за "Адольфа", "Лилию долины", "Анну
Каренину". Я потакал ее пристрастию к точному описанию чувств. Каждая
любовная история привлекала мачеху, лишь бы только автор не искажал
действительности. Так человек, осужденный на сидячий образ жизни,
упивается книгами о путешествиях, но требует от писателя абсолютной
точности и правдивости описаний.
возглавить приход в Суй не увенчались успехом. Высшее духовное начальство
совершенно несправедливо приписало перу незадачливого священнослужителя
ядовитые заметки, публиковавшиеся в "Батай" и задевающие начальство
епархии. Аббат Калю принадлежал к числу тех наивных людей, которые не
умеют сдержать острого словца и которые скорее согласятся пойти на
виселицу, нежели проглотить оскорбление. На его беду, кардинал Леко
оставил должность прелата Аквитанского, и его место занял человек
ограниченный и потому беспощадный. Возможно, когда-нибудь я еще и расскажу
о восхождении святого аббата Калю на Голгофу. Пока что он ждал со дня на
день отстранения от должности и допекал Брижит Пиан рассказами о своих
горестях; из поездок к нему она возвращалась разочарованной, но уже на
следующий день забывала обо всем, кроме любви Мишель, или с головой
окуналась в чужие судьбы, чуть ли не до зари читая романы.
теперь тем, что, не утратив былой проницательности, способна ясно видеть и
осуждать себя. Она не допускала мысли, что на свете существует много
таких, как она: шутка ли, в пятьдесят лет верующая христианка вдруг
убеждается, что всю жизнь шла неверным путем. Даже самой себе она не
признавалась, что ей приятно именно то, что теперь она никого не
наставляет. Правда, иной раз ее охватывала глубокая печаль при мысли о
минувших годах.
принесли домой с перекошенным ртом от его любовницы. После него осталось
довольно запутанное наследство, так как втайне от всех он вел беспутный
образ жизни. "А все-таки этот Мальбек, - вдруг сказала мне Брижит Пиан,
когда мы ехали в карете с кладбища, - а все-таки этот Мальбек, он хорошо
пожил..." Я запротестовал: разве это значит жить? Мачеха сконфуженно
замолчала, потом стала меня уверять, что я ее плохо понял, о людях,
ведущих широкий образ жизни, обычно говорят: такой-то хорошо пожил, только
это она и имела в виду. Разумеется, говорила она искренне и, однако, не
переставала удивляться тому, что я так усидчиво занимаюсь. "Ведь все
мужчины ужасные шалопаи", - твердила она совсем не тем ядовитым тоном, как
раньше, напротив, с улыбкой. Когда я поселился в Париже, где поступил в
Политехнический институт, во время моих коротких посещений Бордо мачеха не
отставала от меня с вопросами весьма настойчивыми, но ловко
завуалированными. Она ничуть не сомневалась, что я веду в столице жизнь,
полную страстей и интрижек, и оживленно переписывалась с графиней де
Мирбель насчет нас с Жаном (в девятьсот десятом году мой друг тоже
переехал в Париж). Здесь я снова воздержусь от рассказа об этих парижских
годах, сделаю я это когда-нибудь потом. Упомяну лишь одно-единственное
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Суворов Виктор
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия