Чтение 39–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

белую, но слегка позолоченную, со стульями и диваном, покрытым белой
материей с золотыми пятнышками нежного узора, доктор привез из столицы. На
белом диване любила сидеть Ханна Радек, а он тогда клал голову ей на колени
и ждал, когда на его виски лягут ее почти прозрачные ладони. Она внушила
себе, что таким способом набирается сил, а он тогда слышит музыку, которая в
ней постоянно жила. И из-за этой музыки, постоянно в нее вслушиваясь, она
обращалась к нему очень редко или только любовным шепотом. Поэтому
шестнадцать лет спустя после ее смерти доктор не помнил ее голоса и только
временами еще чувствовал прикосновение рук, хотя иногда это бывали руки
другой женщины. Но, видимо, именно поэтому доктор на более длительное время
привязывался к женщинам спокойным и молчаливым, болтовня же и щебет женщин
начинали его спустя какое-то время раздражать и углубляли у него морщину над
носом. Потом между Ханной и доктором появился Иоахим, о котором после смерти
жены кто-то сказал, что она оставила его, чтобы доктор никогда не был
по-настоящему одинок. Но доктор с самого начала бунтовал против таких
утешений, и, глядя на Йоахима, на его волосы, рисунок век и губ, на
молчаливость, так похожие на материнские, он чувствовал себя так, будто
судьба его обманула. И, видимо, по этой причине доктор постоянно был
недоволен собой - что не может полюбить сына так же крепко, как любил жену.
И все же. Когда они четыре года жили в Скиролавках и вместе с Иоахимом
доктор поехал к священнику Дуриашу, случилось, что маленький Иоахим подошел
к старому пианино священника, сначала несмело ударил по пожелтевшим
клавишам, а потом неожиданно, только двумя пальцами, отбарабанил мелодию,
которую только что передали по радио. Сделал он это так чисто и бойко, что
доктор вдруг побледнел, а ксендз Дуриаш, увидев эту бледность, низко опустил
голову, и слезы навернулись ему на глаза, потому что он понял, как на самом
деле сильно любил доктор своего сына. С тех пор самое большое одиночество
должно было свалиться на доктора, как падает орлан-белохвост на полевую
мышь. Неделей позже люди в Скиролавках увидели огромный черный лимузин с
заграничными номерами, который один день и одну ночь стоял перед домом
доктора, утром же следующего дня уехал, увозя Йоахима. С тех пор Иоахим два
или три раза в год приезжал в Скиролавки, иногда и доктор ездил к нему, в
соседнюю страну, потому что Ханна Радек была дочерью заграничного дирижера.
И так он отдал прошлому и будущему все, что любил, оставив себе только
кусочек земли на полуострове, дом, сад и еловую аллею от дома до ворот. Но
на самом деле и эти вещи тоже принадлежали прошлому, а оно когда-то
отозвалось письмом, а потом и приездом старого плотника, некоего Отто Даубе.
Попросил Даубе доктора, чтобы тот позволил ему посидеть перед домом на
полуострове и послушать музыку елей, которые он собственными руками сажал
пятьдесят лет назад. Доктор согласился, потому что хотя плотник Даубе и
появился живым, но внутри оставался мертвым, ведь и на него упал большой
камень одиночества. А так как трудно слушать музыку елей в дождливый день,
плотник Отто Даубе построил перед домом красивое крыльцо, с чудесной
резьбой, сделанной при помощи топора и долота. Писатель Любиньски
позавидовал доктору и дал плотнику Севруку задаток, чтобы он и ему построил
такое же крыльцо, но тот взял деньги, и его охватила скука при одной мысли о
подобной работе. Отто Даубе даже в дождливый день сиживал на лавке на
крыльце и слушал музыку елей, что приводило в изумление доктора, который не
был человеком музыкальным, и трудно ему было понять, что так много музыки
бывает в некоторых людях, в кронах деревьев, в шелесте трав и дозревающего
хлеба. Умер Отто Даубе на лавке на крыльце в один жаркий июльский день и был
похоронен за счет доктора на кладбище в Скиролавках. Хвалили люди ум и
доброту доктора - что он позволил Даубе сидеть на крыльце, так как прибыл
тот из богатой страны и, наверное, немалое богатство мог оставить. А потом
только смеялись, когда оказалось, что при Даубе нашли всего-навсего
несколько мало что стоящих банкнотов. Доктор, однако, казался довольным,
потому что, как он говорил людям, раньше он считал, что у Отто Даубе даже
этих нескольких немного стоящих банкнотов нет. Это, однако, тоже было уже
прошлое, сегодняшний же день наказывал доктору ждать тайного убийцу, который
должен был вынырнуть из ночного мрака. А так как ожидание бывает очень
долгим, а воспоминания гораздо более короткими, доктор скоро снова
почувствовал тяжесть собственного одиночества, которая становится еще
большей, когда ждешь тайного убийцу. Давала себя знать и усталость, потому
что в тот день доктор принял в Трумейках двадцать семь пациентов.
Устав ждать, он вышел на свое прекрасное крыльцо, погладил собак,
которые к нему подбежали и, ревниво ворча друг на друга, требовали ласки.
Посмотрел доктор в ночную темноту, но никого не увидел. Он вернулся к теплой
печи и креслу, какое-то время еще ждал, но так случилось - может, к добру,
может, к худу - что тайный убийца не пришел. Ложась спать, доктор подумал,
что, может быть, настоящее отличается от прошлого и упадком представлений о
чести. То, с чем когда-то можно было покончить одним разговором или еще
одной пулей, теперь нужно разрешать совершенно иначе. Утром он позвонит
коменданту Корейво, а тот возьмет автомобиль, двух милиционеров и наручники,
в которые закуют тайного убийцу.
Ничего такого, однако, не произошло, потому что уже в семь утра доктору
позвонил Корейво и попросил его, чтобы он сейчас же приехал на озеро, за
Цаплий остров, где в проруби нашли тело Дымитра Васильчука.

О загадочной смерти на озере и о том,
что прежде всего нельзя вредить

На бескрайнем пространстве озера солнце и предвесеннее тепло растопили
снег, обнажив синий скользкий лед, который, однако, по-прежнему был очень
толстым и сохранял свою каменную твердость. Подо льдом из-за отсутствия
воздуха задыхалась рыба - огромные судаки, жирные лещи и лини. И каждый день
рыбаки из Скиролавок прорубали во льду большие проруби, укладывая в них
связки соломы, чтобы ночью, когда снова подмораживало, вода в прорубях не
замерзала. В этих прорубях рыбу можно было брать голыми руками, потому что
она аж толпилась там. Хватая воздух открытыми ртами и судорожно двигая
жабрами. Ночи напролет рыбак Пасемко и другие члены бригады охраняли
проруби, сделанные близко к деревне, но за этими, прорубленными за Цаплим
островом, присматривали только время от времени, проверяя, не замкнул ли их
снова лед. Именно туда, за Цаплий остров, отправился Дымитр Васильчук, чтобы
набрать рыбы в проволочную корзину, которая была при нем. Сделал он это уже,
видимо, поздним вечером, ведь рыбу не крадут среди бела дня. Отбросил Дымитр
несколько пучков соломы из проруби и, присев на корточки над водой, поймал
двух линей, леща и огромного судака замерзшие рыбы лежали в корзинке на
краю проруби. А так как было темно, лед скользкий, а Дымитр наверняка
слишком много выпил, он поскользнулся и упал в воду. Много раз он пытался
выбраться на толстый лед, но его гладкость и толщина сводили все усилия на
нет, и он снова съезжал в воду, оставляя на краю льда кровавые следы
израненных пальцев. Он не умел плавать, но, видимо, не утонул, потому что
подложил под себя несколько снопиков соломы. На них он и замерз, ведь с
вечера было минус восемь градусов. Может быть, он и звал на помощь, но от
Цаплего острова голос доходил слабо, даже ночью. В ледяной воде человек
теряет сознание очень быстро. Так случилось, по-видимому, и с Дымитром. На
воде его поддерживали снопики почерневшей соломы, но он был мертв, с лицом,
удивительно желтым и с желтыми ладонями рук, разбросанных, как крылья птицы.
Хотели эти руки схватиться за край проруби или, может быть, просто выражали
последнее желание умирающего человека, прежде чем его охватило посмертное
окостенение, или ритор мортис.
Немногое мог сказать по этому делу сельский врач, доктор Ян Крыстьян
Неглович, кроме как подтвердить очевидное: что Дымитр Васильчук мертв.
Ничего он не смог добавить, когда тело вытащили и положили на лед возле
проруби. Оно оставалось все в той же самой позе, с разбросанными руками,
которые хотели что-то хватать. Намокшие и потом затвердевшие, как проволока,
волосы торчали теперь вокруг головы, как змеи на голове ужасной Горгоны.
Утонул он или замерз и когда это случилось -только вскрытие могло дать ответ
на подобные вопросы, а его должен был произвести судебный врач. Ответ,
впрочем, не имел никакого значения для дела, которое, судя по
обстоятельствам, было весьма прозрачным. Окаменевшее тело Дымитра Васильчука
из-за раскинувшихся рук не удалось засунуть в милицейский "улазик", который
отважно проехал по скользкому льду до самой проруби за Цаплим островом. Его
положили на рыбацкие санки, укрыли одеялом и повезли в Барты, чтобы сделать
там вскрытие. Тут же рассеялась и исчезла с озера толпа любопытных, которые
прибежали из деревни, чтобы увидеть замерзшего человека. И так случилось,
что на всем озере, куда ни бросишь взгляд, остались только два человека -
старший сержант Корейво и доктор Ян Крыстьян Неглович. В то утро небо,
низкое и синеватое, было затянуто тучами, огромное пространство оледеневшего
озера тоже напоминало перевернутое небо, и затерянные в этой синеве фигуры
двух людей напоминали издалека двух маленьких неподвижных червячков, которые
только что выползли из снопиков, разбросанных возле проруби.
- Любопытных было очень много. Но мне доложили, что среди них не было
жены покойного, Юстыны Васильчук, - нарушил тишину Корейво.
-Похоже, что это я должен сообщить ей о смерти мужа.
Но как-то не спешил Корейво пуститься в путь через озеро, потому что
мало приятного - сообщать молодой жене о внезапной смерти мужа.
- Столько было любопытных, а ее не было, - повторил он свою мысль. -
Наверное, она будет громко плакать, волосы себе на голове рвать, как это
бывает у молодых женщин. Но некоторые только изображают отчаянье...
Комендант понизил голос, как бы выжидая, что доктор прибавит свое
словечко или даже несколько слов, потому что он здешний и всех людей знает
насквозь. Но доктор сделал шаг в сторону деревни и жестом пригласил с собой
Корейво.
- Пойду с вами к Юстыне, - объяснил он. - Я ее немного знаю, потому что