вдруг без всякой причины сбился с шагу, затопал разноногим гуртом, мужики,
притушая ход, заоглядывались, и по колонне прошелся какой-то возбужденный
ропот. Ехавший позади отряда Касьян, заговорившись с дедушкой Селиваном,
едва не врезался дышлом в последние ряды.
- На-аправляющий! - гаркнул лейтенант.- Сты-ой!
Колонна приостановилась, и командир, упрятав глаза под посверкивающий
козырек, поворотил коня в хвост отряда.
-- В чем дело? Что за базар?
Мужики виновато отмалчивались.
Лейтенант обогнул колонну и, подвернув к повозкам, как бы пожаловался
дедушке Селивану:
- Ведь только что отдохнули, покурили, черт возьми! Еще и трех верст не
прошли.
- Дак вона, командир, причина-то! - Дедушко Селиван ткнул кнутовищем в
обратную, уже пройденную, сторону.- Туда гляди!
С увала, с самой его маковки, там, позади, за еще таким же увалом,
бегуче испятнанным неспокойными хлебами, виднелась узкая, уже засиненная
далью полоска усвятского посада, даже не сами избы, а только зеленая
призрачность дерев, а справа, в отдалении, на фоне вымлевшего неба воздетым
перстом белела, дрожала за марью затерянная в полях колоколенка. А еще была
видна остомельская урема и дальний заречный лес, синевший как сон, за
которым еще что-то брезжилось, какая-то твердь.
Глянул туда и Касьян и враз пристыл к телеге, охолодал защемившей душой
от видения и не мог оторваться, хотя, как ни силился, как ни понуждал глаза,
не разглядел ни своего двора, ни даже примерного места, где должно ему быть.
Но все равно - вот оно, как ни бежали, как ни ехали. Еще и ветер, что
относил в ту сторону взволнованные дымки цигарок, долетал туда за
каких-нибудь три счета и вот уже кудрявил надворные ветлы, курил золой,
высыпанной под откос из еще не остывших печей, трепал ребячьи волосенки и
бабьи платки, что еще небось маячили кучками на осиротевших улицах...
- Чего ж не сказали? - глухо проговорил у телеги лейтенант, поглядывая
на повернувшихся мужиков.- Разве я не понимаю...
- А что они тебе скажут? - Дедушко Селиван поддел кнутовищем под
козырек, поправил картуз.- Вот сичас зайдут за бугор - и весь сказ... А там
уж пойдут без оглядки. Холмы да горки, холмы да горки...
Лейтенант с места наддал коню, рысью обогнал смешавшуюся молчаливую
колонну и, привстав в стременах, уже сдержаннее выкрикнул:
- Ну что, ребята? Пошли, что ли? Или вернемся?
- Пошли, товарищ лейтенант! - отозвался за всех Матюха.
- Тогда - разбери-и-ись! Ши-а-го-о-ом!..
Но в остальном, исключая это маленькое недоразумение, отряд продвигался
споро, не задерживаясь, минули и одно, и другое угорное поле, один и другой
дол с садовыми хуторами и в третьем часу вошли в Гремячье, первое большое
сельсоветское село. Следовало бы сделать передых, но решили в селе не
останавливаться, не муторить народ, а идти до Верхов и уж там уединиться и
перекусить без помехи.
Гремячье занимало оба склона распадка с мелкой речушкой между
глядевшими друг на друга улицами. Колонна пересекла село поперек, с горы на
гору, и пока шли ложбиной, на виду у обоих улиц, из дворов высыпали бабы и
ребятишки, молчаливыми изваяниями уставясь на проходившее ополчение, на
серых, пропыленных мужиков.
- Чьи, голуби, будете? - спросил какой-то трясучий белый старик,
сидевший в тени, под козырьком уличной погребицы, когда колонна поднялась на
левую сторону.
-- Усвятские! - выкрикнули из рядов.
Старик трудно, опершись о раскосину, поднялся и снял с головы мятую
безухую шапку.
- Кто еще через вас проходил, отец? - спросил Давыдко.
- Того часу Никольские пробегли да хуторские,- оповестил старик.
- А ваши пошли-и?
- Дак и наши. Али не видите, пустое село. Одно галицы да галченята
малые. Пошли и наши, а то как же. Полтораста душ.
- На Верхи верно ли правим?
- На Вершки? Дак вон они, за нами и будут.- И уже вослед крикнул
больным, надрывным голоском:- Ну дак придяржите ево! Не пущайте дале! Не
посрамите знаме-он!
- Постоим, отец! Постоим!
- Тади легкого поля вам, легкого поля!
Старик трижды поклонился белой головой, касаясь земли снятой шапкой.
За гремячьей околицей привязалась собака - полугодовалый волчьей масти
кобелек, еще плоский, большелапый, с никак не встающим на зрелый манер левым
ухом. Кобелек поначалу долго глядел на уходившую колонну, потом вдруг
сорвался, нагнал и, то робея и присаживаясь, то обнадежив себя какой-то
догадкой, опять догонял и озабоченно продирался подступившими к дороге
овсами. Время от времени он привставал зайцем на задних лапах и проглядывал
отряд с переменчивой тоской и надеждой в желтых сиротских глазах.
- Иди домой, милый,- крикнул ему Матюха.- Нету тут никого твоих.
Но кобелек не послушался и долго еще шуршал овсами, выбегал позади на
дорогу и в поджарой стойке тянул носом взбитую пыль. И только когда
лейтенант бросил ему пирожок, щенок, взвизгнув, шарахнулся от него, будто от
камня, и постепенно отстал, запропал куда-то...
Верхи почуялись еще издали, попер долгий упорный тягун, заставивший
змеиться дорогу. Поля еще цеплялись за бока - то просцо в седой завязи,
будто в инее, то низкий ячменек, но вот и они изошли, и воцарилась дикая
вольница, подбитая пучкастым типчаком и вершковой полынью, среди которых,
красно пятная, звездились куртинки суходольных гвоздик. Раскаленный косогор
звенел кобылкой, веял знойной хмелью разомлевших солнцелюбивых трав. Пыльные
спины мужиков пробила соленая мокреть, разило терпким загустевшим потом, но
они все топали по жаркой даже сквозь обувь пыли, шубно скопившейся в колеях,
нетерпеливо поглядывая на хребтину, где дремал в извечном забытьи одинокий
курган с обрезанной вершиной. И когда до него было совсем рукой подать,
оттуда снялся и полетел, будто черная распростертая рубаха, матерый
орел-курганник.
Усвятцы, наезжая в район, редко пользовались этим верховым проселком,
хотя и скрадывавшим путь версты на четыре, но уморным для ездоков и лошадей,
особенно в знойную пору. Чаще же ездили ключевским низом, по людным местам,
прохладным и обветленным, никогда не докучавшим пылюкой. Но всегда тянуло
побывать здесь, на манивших горах, хотя за делами не всякий того удосужился.
И вот занесло всех разом аж на самую маковку!
- Правое плечо, вперед! - скомандовал лейтенант, и отряд свернул с
дороги к подножию кургана.- Пере-ку-у-ур!
Как ни упехались мужики за долгий переход, но и пав ничком на жесткую
траву, каждый все-таки лег не как попало, а все до единого головой на
восток, куда крутым овражным обрывом метров на семьдесят, а то и на все сто
неожиданно обрезались Верхи. И открывалась отсюда даль неоглядная, сразу с
несколькими деревеньками, нанизанными на блескучие петли Выпи-реки, с
мельничным плесом и самой мельничкой, бело кипевшей игрушечным колесом, с
клубившимися левадами приречных ольх и ракит, россыпью коров во
влажнозеленых лугах, мерцающих озерками и болотцами, с бугорками сенных
стожков и сизыми капустными бахчами,- все это звалось той самой Ключевской
балкой, питавшейся обильными ключами из-под Верхового уреза, было тем самым
низом, по которому и проходила излюбленная дорога. А по-за балкой вновь
поднималась, дыбилась холмами материковая земля, и дивно было глядеть сразу
на всю эту уймищу хлебов, уходивших верст на пятнадцать вправо и влево. И
еще было дивно, что над всем этим, казалось, вот оно, только дотянуться
рукой, неслось по ветру невесть откуда взявшееся одинокое облако, будто
белый отставший гусь-лебедь, и тень от него, пересекая долину, мимолетно
темнила то светлобеленые хаты, то блестки воды, то хлебные нивы на взгорьях.
А еще выше, там, где царило одно только солнце, кружил в восходящем паренье
тот самый старый курганник, что неслышной тенью сорвался с дремотных Верхов.
Так и не сойдя с седла, лейтенант вместе с конем остановился у самого
края и долго глядел вниз с жутковатой высоты.
- Да-а...- протянул он и, обернувшись к подъехавшим телегам, изумленно
спросил у дедушки Селивана:- Как же я утром этого не видел?
- Дак ты, мил человек, в ста саженях мимо и проскочил. Эвон где
дорога-то!
- Пожалуй... А это что за курган?
- А он завсегда тут был. Спокон веку. Может, кто насыпал, а может, и
сам по себе. На нем и стояла дозорная вежа. Вишь, макушка срезана? Для того,
видать, и сравняли, чтоб вежу поставить.
- Ясно. Ну, а те откуда же шли? С какой стороны?
- Татары-то? Дак тамотка и шли, по заречью. Гляди, во-он на той стороне
по хлебам пыль курится? Это и есть ихняя дорога. Муравский шлях. Туда, туда,
за Остомлю, а там уж и Куликово поле - вот оно. Тамотка и шли поганые. Дак и
оттуда, с Куликов, тем же путем и бежали, кто уцелел. На Дон да по-за Дон, в
свои степя.
- Ребята! - вдруг подхватился Давыдко.- Дак ведь это, должно,
ситнянские идут!
- Где?
- Да вон пыль!
Касьян насторожился, принялся глядеть в заречную сторону. И верно, поле
клубило долгим низким облаком. Людей было не разобрать, но хорошо виделись
катившие позади две, не то три подводы.
- Небось ставские,- предположил Леха Махотин.- В самый раз ставцам
быть.
- Ох ты! Ставцы низом должны, им низом ближе. А это, точно, ситнянские.
Кому ж еще?
- У меня там сродный должен итить,- сказал Матюха.- Так и не свиделись.
- Дак и у Касьяна братан. Тоже не попрощался.
Лежа на краю обрыва, усвятцы наблюдали, как дальнее заречное ополчение
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк