верь ты себе, что наговорил, не обманывай себя. Как тебе в голову взбрело,
что я могу поперек тебя пойти? Что ты, Андрей: что ты! Не надо так, ну, не
надо... Ты посмотри хорошенько, посмотри на меня, такая я или нет? Неужто ты
не видишь? - И, не отнимая глаз от него, прикусив губу, чтоб не
расплакаться, она затряслась от рвущихся, через силу сдерживаемых рыданий.
отворачиваясь и злясь на все, на все кругом, слепой, безысходной злостью.
места, как стоял, так и остался стоять - не проводил.
никому ничего не объясняя, столкнула лодку и поплыла - больше находиться в
неизвестности, здесь ли он, живой ли, она не могла. И когда ночью уж, в
темноте, Настена постучала в окошко и он вышел, она кинулась ему на шею сама
не своя от радости, не помни ни обиды и ни зла, видя только, что он здесь,
живой. Лаская ее и тоже чуть не плача от встречи, он каялся, называя себя
дураком, умолял не сердиться, не верить тому, что наговорил, говорил, что
если б она не приплыла, то он угнал бы лодку и стал ее караулить, чтоб
просить прощенья, - от всего этого Настена еще сильней зашлась, потерялась
душой и пообещала:
любит первого жара, пошла поперед всех. Но едва она намылила голову (Лиза
Вологжина где-то разжилась и дала полкуска черного мыла), кто-то пришел и
стал раздеваться в сенцах; замерев, Настена различила знакомое покряхтывание
свекрови. С маху Настена кинулась всполаскивать голову, чтобы выскочить из
бани, когда Семеновна войдет, сказать, что помылась, но потом одумалась и
удержала себя: коли свекровь пришла одна, все равно она ее не отпустит. Нет,
чему быть, того не миновать. И чего притащилась старуха - сроду вместе не
мылись! Как нарочно, как знала, что ее-то здесь больше всего и не ждут. А
может, действительно нарочно, может, действительно знала: присмотрелась
заранее, скараулила и решила проверить. Если так, сейчас будет потеха.
Настена забралась подальше в угол и, загородившись шайкой, попробовала
втянуть живот внутрь - а куда его втянешь, если он выкатился, куда его
денешь, если он здесь? Как ни старайся, видно же, видно.
или, заметив, не поверила, перевела то, что баба раздобрела, на другую
причину. И все же дважды или трижды, пока мылись, Настена ловила на себе ее
упрямый, зыркающий взгляд и тогда подбиралась вся, поджималась так, что от
натуги сводило скулы. После, когда оделась и вышла, пожалела: чего
скрывалась? Самый удобный и верный был момент, чтобы, наоборот, показаться
во всю свою красоту, а спросит - сказать, что есть. Даже лучше, если бы
свекровь услышала это от нее, от Настены, а не от чужих людей. Наверно, не
хватила бы кипятком, а что раскричалась, распалилась бы - пусть, зато
Настена наконец освободилась бы от этого беспрестанного ожидания, от этого
страха, который чем дальше, тем страшней и невыносимей.
приглядываться к ней со своим особым, на один глаз, целящим прищуром,
который, Настена знала, ничего хорошего ей не сулит. Значит, старуха что-то
почуяла, не иначе. Началась самая настоящая охота: свекровь на дню по
двадцать раз вставала в стойку, уже и не пряча, куда, в какое место, она
наводит глаза, а Настена, скрываясь, или прошмыгивала бочком, или ходила,
загораживаясь руками, запахиваясь в просторный Андреев пиджак, или
сгибалась, выносила вперед грудь. А живот, тот в последнее время поднимался
как на опаре, и никакими хитростями утаить его было уже невозможно.
домашничая каждая за своим делом, - Настена больше во дворе, Семеновна по
избе, - свекровь, будто впервые наткнувшись на Настенин живот, спросила
прямо:
крестным путем. Перешагивай, Настена. Отказываться, скрываться дальше
некуда. И тем же словом, повернув его другой, твердой стороной, Настена
ответила:
оказались непустыми, протянула Семеновна и вдруг подскочила на своих больных
ногах, сдавленно, зайдясь от бешенства, вскрикнула и долго не в состоянии
была выговорить ни слова, только трясла головой.
"сучка". Раньше свекровь никогда не ругалась. - Шуцка! Ой-е-е-е-ей! -
заголосила она, хватаясь за голову. - Штыд, штыд, како-ой! Гошподи!
Прешвятая богородица! Покарай ты ее, покарай на меддте. Побежала! Не
дождалашь! И живет, притихла, шуцка такая! Андрюшка придет, а она, кобыла,
уж готовая... Штыд-то твой где был? Где он у тебя был, куды ты его дела? Да
штоб у тебя там цервяки завелишь! Штоб тебе вовек не оп-роштатьша! От бы
хорошо было, от бы хорошо! - Семеновна и сама испугалась своих проклятий и,
остановившись, поперхнувшись, с последней надеждой спросила: - Ты, может,
врешь? Может, нету нице?
сказала Настена и невольно качнула вперед животом.
подавитша штыдом - нет. Не кошка ли ты? Не кошка ли ты, пакоштливая,
блудливая? - нашла она новое слово и, как на кошку "же, крикнула, указывая
рукой на дверь: - Брышь! Брышь из дому, блудня! Штоб духу твоего тут
поганого не было. Уметайша немедленно! Где была, туды и беги. Андрюшка
придет - це мы ему шкажем? Кого держали? Кого пригрели на швой позор? Ить в
деревне-то узнают, в деревне-то узнают - гошподи! Я тебя, девка, ш первого
дни разглядела, я шразу по-цуяла, какая ты ешть. Побежала, принешла!
Уметайша, не жди, покель я ухватом тебя не помела. Штоб тобой тут боле не
пахло.
котором выносила теленку пойло и впопыхах забыла на ступеньке, и поставила
его на лавку. Из избы продолжали греметь и шипеть проклятия; Настена
постояла еще, как бы не понимая, не веря, что они относятся к ней и что ее
действительно изгнали из дому, потом нерешительно, все еще медля чего-то и
ожидая, открыла калитку. Неподалеку на полянке ребятишки играли в бабки,
среди них был и Родька. Настена спросила у него, дома ли мать, и он ответил,
что, наверно, дома. Больше идти было некуда - Настена пошла к Надьке.
и следовало ждать. Но до самого последнего момента Настена надеялась, что,
раз она ни в чем не виновата, правда каким-то образом должна сказаться и
уберечь ее от такой расправы. И не справедливости она искала - сейчас
невозможно понять, что справедливо и что нет, она и сама давно заплутала в
этих двух соснах, но хоть маломальского сочувствия от свекрови, ее
молчаливой и вещей догадки, что ребенок, против которого она ополчилась, ей
не чужой. Неужели своя кровь ничего ей не шепнула, не плеснула в сердце
пытливым толчком? На что тогда рассчитывать от людей? Вот он, нарыв, который
долго нарывал, тянул из нее терпение и силы, наконец лопнул, а приложить к
ране нечего. Много ли помогут одни свои наговоры, бедное утешение в том, что
надо все перетерпеть ради чего-то, что наступит после? А что там хорошего
наступит? Нет, нечего ждать, нечего.
снизу. Или она уже обходилась сердцем, которым жил внутри ее ребенок? До
себя ей не было никакого дела, лишь бы спасти его, ребенка, не дать ему
тронуться страданием, которое выпало ей, в целости-сохранности донести до
того дня, когда придет пора выходить ему в мир. Может, люди, увидев его,
когда будет на что смотреть, проймутся жалостью и не изгонят от себя, как
изгнали сейчас из родного дома ее. Родной уж стал, восемь лет оттрубила. Не
обидно, что так вышло, - нет, не обидно, а стыдно; и не за себя стыдно, она
свою дорожку знает, смирилась с ней, а потому, что это произошло, что дошло
оно до того, что надобно проситься ей в люди, чтобы было где переночевать. И
уехать нельзя, двойной путой связана по рукам, по ногам, и ехать некуда.
Одна, совсем одна.
пока не договорится, пройти вперед. Кто знает, может, Надька откажет;
каждого человека теперь надо узнавать заново: стоит только сдвинуться с того
места, где стоял и к которому привыкли, как меняется все к тебе, люди готовы
называть тебя другим именем. Надька, возясь у растопленной печки, спросила:
к разговору, начала Настена.
ли? Ты откуль его взяла? Погоди-ка, погоди-ка. - Надька подскочила к Настене
и усадила ее на топчан, а сама, склонившись, встала напротив. - Это че на
белом свете деется? И верно, видать. А никто ниче... Ты откуль его взяла?
Ну, утво-рила-а! Вот это пикулька-свистулька! Засвистит, засвистит! Ничче
себе! Кто это тебя?
Березин Федор
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Березин Федор
Контровский Владимир
Сертаков Виталий