Чтение 39–й страницы книги ~Эфирное время~

В определение "странный ребенок" дачные родственники вкладывали всю силу
своей нелюбви к Надежде Сергеевне и Лизиным родителям. Бабушку они считали
надменной эгоисткой, маму и папу называли не иначе как "эти".

Лиза чувствовала, что у взрослых какие-то сложные, злые отношения, но она
так любила деревянный дом, сад, дубовую рощу за садом, серебристое
лягушачье болотце в глубине участка, что старалась не замечать семейных
конфликтов и упрямо просилась на дачу. А что там они говорят про бабушку -
не важно. Она все равно самая красивая, самая умная в мире.

Легкая, стремительная, с гладкими блестящими волосами цвета лимонной
карамели, в светлых узких платьях, в туфельках на острых "шпильках", в
волшебной дымке дорогих духов, бабушка приводила ее в детский сад раньше
всех, иногда даже раньше, чем приходили на работу воспитательницы, а
забирала позже всех.

- Ты разумный человек, ты понимаешь, что я задержалась на работе, -
говорила бабушка.

Родителей Лиза видела редко и не воспринимала всерьез. В бабушкиной чистой
элегантной комнате появлялись шумные некрасиво одетые существа, от них
пахло дымом, лица их были темны от ветра и солнца. У папы лохматая светлая
брода не- приятно шевелилась, когда он разговаривал или жевал. Однажды на
кухне, рассказывая об очередных таежных приключениях, мама вытащила из
кармана штормовки огромный складной нож, вскрыла банку тушенки, отломила
горбушку от белого батона и стала есть прямо из банки, подхватывая ножом
большие куски мяса.

- Оленька, ты уже вышла из тайги, - тихо произнесла бабушка, и Лиза на всю
жизнь запомнила, какое у нее было при этом лицо.

В Москве родители не задерживались надолго, а если такое случалось, то
двухкомнатная маленькая квартира в Новых Черемушках за неделю превращалась
в филиал геологической экспедиции. Посреди комнаты раскладывалась палатка,
мама, сидя на полу, латала ее суровыми нитками. В соседней комнате папа
чинил байдарку. Приходили бородатые юноши в грубых свитерах,
спортивно-туристического вида девушки курили на балконе. Все время кто-то
играл на гитаре и пел песни про тайгу. Не хватало только костерка на кухне.
Маленькая Лиза просилась назад, к бабушке.

Родители плохо чувствовали себя в городе. Они легко справлялись с бытовыми
проблемами в полевых условиях. Там, в степях Казахстана, на Камчатке и
Куриалах, в восточносибирской тайге они умели разжигать костры одной
спичкой, раскладывать палатку под проливным дождем за десять минут, строить
непромокаемые шалаши из ельника, скручивать котелки из бересты и кипятить в
них воду, жечь чагу, спасаясь от комаров и гнуса.

В Москве становилось проблемой мытье посуды, поход в гастроном
приравнивался к подвигу. Они не вылезали из своей спортивно-полевой
униформы. Китайские кеды, трикотажные треники с вытянутыми коленками,
тельняшки, куртки-штормовки. Зимой Лизин папа мог отправиться в гости в
телогрейке и кирзовых сапогах. Мама если и делала попытки принарядиться, то
всегда это кончалось плачевно. Капроновые чулки на ее ногах морщились,
пузырились, закручивались спиралью. Каблуки перекашивались и ломались. У
платья почему-то обязательно отпарывался подол, у юбки ломалась молния, с
блузок градом сыпались пуговицы.

Когда Лизе исполнилось семь, бабушка с чистой душой вручила ее родителям,
потому, что в школу ребенок должен поступать по месту жительства, потому,
что у бабушки изменились обстоятельства. Она выходит замуж за своего
аспиранта, который моложе на пять лет, она работает над докторской
диссертацией и скоро станет заведовать кафедрой, свободного времени у нее
нет ни минуты, в сутках всего двадцать четыре часа, и вообще, девочка уже
большая и совершенно самостоятельная.

Чем старше становилась Лиза, тем больше походила на бабушку Надежду. День
ее был расписан по минутам, воротнички и манжеты на школьном коричневом
платье сверкали белизной, красный галстук был идеально выглажен, обувь
вычищена до зеркального блеска, светло-пепельные волосы, расчесанные
массаж- ной щеткой до шелковой гладкости, заплетены в тугую аккуратную
косу.

Порванные колготки, пятно на платье, опоздание в школу на три минуты,
четверка вместо пятерки - все это вырастало для нее в трагедию, но
переживать и плакать она позволяла себе только ночью, в подушку. Со стороны
казалось, что все ей дается легко, без усилий. Никто не догадывался, что
разумная, аккуратная, улыбчивая девочка живет так, словно идет по канату
над пропастью, и каждый неверный шаг не просто опасен, а смертельно опасен.
Лиза не умела прощать себе даже самых мелких ошибок. Она раздражалась,
ненавидела себя и превращала собственную жизнь в кошмар. Из-за ерунды,
из-за четверки в четверти, могла заболеть всерьез, с высокой температурой.

С первого по десятый класс она была лидером. Со всеми умудрялась
поддерживать ровные отношения. Избегала конфликтов с ловкостью опытного
дипломата, муштровала себя как злобный фельдфебель нерадивого новобранца.
Ей плохо давалась астрономия, и хотя она уже знала, что поступать будет на
исторический факультет университета и астрономия ей не пригодится, все
равно сидела ночами над учебником, читала дополнительную литературу. Не
понять, не одолеть что-либо было для нее оскорбительно.

В университет она поступила сразу после десятого класса, с первой попытки.
Экзамены сдала на "отлично" и не считала это победой. Иначе просто быть не
могло. В университете, как и в школе, близких друзей у нее не было.
Сокурсники относились к ней так, словно она была старше их лет на двадцать.
Ее уважали, ей смотрели в рот, она была лидером потому, что никогда не
ошибалась и не радовалась чужим ошибкам. Всегда находила выход из самых
сложных ситуаций, не только для себя, но и для других, причем совершенно
бескорыстно. Со всеми она была приветлива и доброжелательна, но никого не
подпускала к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Идеальная фигура, идеальная кожа, правильные строгие черты лица, пепельные
густые волосы, большие голубые глаза - при всех этих щедрых данных она
могла бы стать красавицей, роковой женщиной, но не становилась, потому что
это ей было не интересно.

- Внешность сама по себе ничего не значит, - говорила бабушка Надежда, -
если ты разгильдяйка и дура набитая, то хорошенькое личико тебе только
прибавит проблем, создаст иллюзию благополучия и вседозволенности. а нет
ничего гаже лопнувших иллюзий. От них остаются грубые рубцы на всю жизнь,
как от глубоких гнойников. Ты хороша без всяких усилий, в этом нет никакой
твоей заслуги, следовательно, это ничего не меняет в твоей жизни. То, что
дается даром, без усилий, не стоит воспринимать всерьез. Женщина, которая
строит рассчеты на своей внешности, как правило, проигрывает по-крупному,
не сегодня, так завтра.

На влюбленных мальчиков-сокурсников Лиза смотрела с добродушной
сочувственной усмешкой. Пылавшие вокруг юные страсти, романы, измены,
сплетни, аборты, ранние свадьбы и разводы касались ее постольку, поскольку
кто-нибудь из пострадавших приходил поплакать ей в жилетку. И чем больше
было чужих слез, тем тверже становилась Лизино убеждение, что сама она
никогда ни в кого не влюбится. Ей не хотелось сделаться героиней сплетен,
попасть в страшный советский абортарий, оказаться обманутой и так далее. За
блеском влюбленных глаз ей виделся мрак неразрешимых унизительных проблем.
Она продолжала осторожно идти по канату над пропастью, тщательно
просчитывая каждый следующий шаг, потому что ошибка могла обернуться для
нее смертельной бедой.

Даже в мужа своего Лиза ни минуты не была влюблена. Просто он оказался
самым умным и надежным из всех прочих претендентов на ее руку и сердце.

С Михаилом Генриховичем Беляевым Лиза познакомилась в архиве музея
Революции. Ей было двадцать, она заканчивала третий курс, писала курсовую
работу по народовольцам, по совету преподавателя обратилась за помощью к
специалисту, научному сотруднику музея. Специалистом этим оказался Михаил
Генрихович.

Тридцатилетний интеллектуал был молчалив, широк в плечах, смотрел на Лизу
снисходительно и нежно, обращался с ней как с маленьким балованным
ребенком. Никто на свете, включая маму папу и бабушку, никогда, даже в
самом раннем детстве, не видел в ней ребенка.

Через несколько дней после знакомства они засиделись в музейном архиве до
закрытия, В пустых гулких залах не было ни души.

- Давайте перекусим и продолжим, - -сказал он и вытащил из портфеля пакет с
бутербродами. Их было всего четыре, и все с колбасным сыром, который Лиза с
детства терпеть не могла. Михаил Генрихович тут же понял это по выражению
ее