большинство из них вовсе не работники милиции. Откуда они? Мужчины,
женщины, пожилые и средних лет, а рядом совсем молодые ребята и девчата,
скромно одетые, рабочего вида люди, судя по всему, жители этого района -
района, где был убит Гриша.
Рядом с собой я обнаруживаю Николая Ивановича. Длинное лицо его с тяжелым,
оттянутым вниз подбородком и ввалившимися щеками, на которых пролегли
борозды и складки морщин, кажется сейчас совсем старым.
- Откуда столько народу? - тихо спрашиваю я его, не поворачивая головы.
- Объявление о похоронах всюду повесили, - тоже еле слышно отвечает он. -
По всему району. Неужто не видел?
- Я тут с того раза не был. Что написали?
- "При задержании опасного преступника погиб работник московской милиции
майор Г.А.Волович, - цитирует мне на память Николай Иванович. - Траурный
митинг состоится в морге районной больницы..." Ну, а дальше время, число и
адрес. Остальное на словах людям объяснили.
- Выходит, жители пришли?
- Именно.
- И с того двора пришли?
- Да. Это мы особенно постарались.
- Небось знают, что Федька убил?
- Ни одна душа не знает. Это мы тоже постарались.
Я не выдерживаю и скашиваю глаза на Николая Ивановича. И начинаю кое-что
подозревать. А Николай Иванович в ответ на мой вопросительный взгляд чуть
заметно горько усмехается и все так же тихо объясняет:
- Что в том сарае был Федька, знали только четыре человека: Анна
Сергеевна, его мать и Зинченко с Алешкой. Этих двоих мы арестовали, Анну
Сергеевну попросили молчать, ну, а старуха и без этого умрет, а не скажет.
- А зачем все это? Пусть бы знали.
- Кузьмич велел. Потом узнают А пока мы слух пустили, что это какой-то,
мол, неизвестный стрелял.
М-да... Что-то затеял Кузьмич... Это уж точно. Даже узнавать себя в толпе
не велел, вспоминаю вдруг я Но вслух все эти мысли я, конечно, не
высказываю. Строгая наша служба приучает не бросаться словами. Вот и
Николай Иванович ничего больше не говорит, хотя, наверное, кое-что еще и
знает, раз был привлечен к этой работе.
Со двора заходит начальник отделения милиции, где работал Гриша. Это
невысокий, плотный, седоватый подполковник, красное обветренное лицо и
совсем белые усы. Единственный здесь человек в форме. Он снимает фуражку
и, держа ее по форме на согнутой руке, на минуту замирает возле гроба,
сумрачно глядя на восковое Гришино лицо. Потом он делает шаг в сторону и
гудит простуженным басом:
- Пора начинать митинг, товарищи.
Затем, держа фуражку все так же, на согнутой руке, он почтительно подходит
к Гришиной матери и спрашивает:
- Вы разрешите, Мария Трифоновна?
Вместо ответа старушка вдруг утыкается лицом в его шинель и горько, в
голос плачет.
Подполковник смущенно гладит ее плечо и еще больше мрачнеет, а стоящая
рядом Гришина сестра прерывающимся голосом просит:
- Мама, не надо... Ну, перестань, мама...
Она наконец отрывает старушку от подполковника, и та плачет уже у нее на
груди. А молодая женщина утыкается лицом в ее платок и, кажется, тоже
беззвучно плачет.
Подполковник делает нам знак.
Мы подходим к гробу, легко, совсем легко поднимаем его на плечи и медленно
направляемся к выходу.
Большой двор полон людей. Вся округа собралась тут. Еще бы! Такое событие.
Ведь многие слышали выстрелы в ту ночь, и все уже о них знают. Все знают,
что милиция задерживала опасных преступников. Ведь это же небывалое дело -
чтоб стреляли. И вот убит человек. Не в газете об этом читают, не в книге,
а вот сами видят, своими глазами. Как же случилась такая беда, как все
там, ночью, произошло? И кто такой убитый человек? Это, конечно,
заинтересовало каждого и каждого взволновало. Потому так много народу
собралось здесь.
Возле дверей морга, на ступенях установлена высокая подставка для гроба, а
в стороне на длинном металлическом штативе укреплен микрофон.
Мы бережно опускаем гроб и отходим, сливаемся с толпой. Около него
остаются только близкие, три женщины и маленькая девочка. Они сейчас
никого не видят и ничего не слышат. Они не спускают глаз с утопающего в
цветах тонкого, желто-окостеневшего профиля. Они прощаются...
К микрофону подходит подполковник, откашливается, расправляет рукой усы и
без всякой бумажки, без заранее написанной и утвержденной кем-то речи
начинает говорить, волнуясь, чуть сбиваясь и тут же сам себя поправляя.
- Граждане, - говорит он. - Сегодня мы хороним нашего боевого друга,
доброго товарища, смелого, честного человека Григория Александровича
Воловича, павшего от бандитской пули на своем боевом посту. Даже не на
посту. Пост - это что-то такое, я бы сказал, неподвижное и вроде бы на
него нападают. А тут все было не так. Я ниже доложу вам, как все было.
Сначала я обязан вам сказать, кто такой был Григорий Александрович и как
жил. Он совсем молодой человек еще был, ему исполнился только тридцать
один год, он тысяча девятьсот сорок третьего, военного года рождения,
одиннадцатого февраля. Родился в рабочей ткацкой семье в славном городе
Калинине. Вот откуда и приехали сегодня его матушка Мария Трифоновна и
сестра Ольга Александровна, - подполковник делает короткий и почтительный
жест в сторону стоящих у гроба женщин, и вслед за движением его руки сотни
голов поворачиваются в их сторону.
Тишина стоит во дворе. Слышатся только тяжкие мужские вздохи да
всхлипывания плачущих женщин. Откуда-то издалека доносятся звуки большого
города.
За моей спиной женский голос, давясь слезами, произносит:
- А девочка-то... дочка небось... школьница.
- Дочка... дочка... - жалостливо подтверждают вокруг.
И кто-то вздыхает:
- Надо же такому горю случиться...
- Выходит, работа такая, - рассудительно замечает простуженный мужской
голос. - Отчаянная.
- Ой, не говори. Я бы с ума сошла...
- А жена-то его где? - спрашивает кто-то.
- Выходит, нету... Вдовец, значит, был. Раз дочка-то при нем.
- Сироточкой осталась... О господи...
- Хоть поймали бы, окаянного...
- Такого пойди поймай...
Шелестят тихие скорбные слова у меня за спиной. Люди вполголоса
переговариваются, вздыхают.
- ...Окончил он школу, как все, - продолжает между тем подполковник своим
хриплым, натуженным басом. - Ну, а потом, ясное дело, служба в армии,
священный долг. Пока, видите, все, как и у других. Но, отслужив срок, идет
Григорий Александрович по зову совести и сердца снова в строй, в
солдатский строй. Снова идет защищать мир и покой народа, ваш покой,
уважаемые граждане. И вот Григорий Александрович работает у нас и учится,
постигает правовые науки, кончает высшую нашу школу и вскоре назначается
сюда, в наше Краснознаменное отделение милиции на должность начальника
уголовного розыска. Это что значило? А то, что заслужил он этот высокий
пост. Сколько преступлений раскрыто Григорием Александровичем, вы бы
только знали, а еще больше не позволил он совершить. Сколько преступников
задержано им для справедливого и законного наказания через суд, сколько
краденых вещей возвращено владельцам, сколько жизней им спасено, если
хотите знать. Работа эта не знает ночи и дня. Порой сутками работают
товарищи. А как же иначе, раз надо? Вот и работаем. Высокая у нас у всех
цель, дорогие товарищи. Вы знаете. Чтобы не было преступлений, чтобы
каждый гражданин имел совесть, честь, любил труд и уважал себе подобных
людей...
Подполковник говорит с таким напряжением и подъемом, так искренне,
складно, что я ловлю себя на том, что сам с волнением слушаю его. Мне
кажется, я бы в жизни так не выступил, да еще в такой момент и перед
столькими людьми. А этот... Даже мне удивительно. И меня переполняет
гордость и благодарность к этому незнакомому мне раньше человеку. Вот
какой начальник был, оказывается, у Гриши.
- ...Ну, а что произошло в ту ночь, - хрипит в заключение подполковник, -
вам расскажут товарищи, которые сами участвовали в той операции. А пока я
объявляю траурный митинг открытым. И первое слово предоставляю самому
молодому нашему сотруднику, только начавшему под руководством Григория
Александровича свой боевой, нелегкий путь - и, замечу вам, хорошо
начавшему - Владимиру Аверкиеву.
И вот Володя, чуть прихрамывая, подходит к микрофону. Звонкий его голос,
срывающийся от волнения, разносится по двору:
- Это не только мой начальник! Это мой старший друг и учитель лежит
здесь!.. И перед его гробом я клянусь... на всю жизнь...
Как все-таки здорово сделали, что организовали этот митинг! Сколько людей
поймут, что если за них кто-то отдал свою жизнь, а еще кто-то готов ее
отдать - и не на войне, когда воюют все, весь народ, а сейчас, в мирные
дни, - если кто-то готов отдать за других жизнь, то как же должны жить эти
другие, как должны относиться друг к другу! Перед лицом такой смерти люди
могут многое решить для себя, для своей жизни дальше, для своих взглядов
на эту жизнь.
Но как трудно убедить себя, что и после твоей смерти, если эта смерть
будет такой же достойной, как у Гриши, жизнь чуточку изменится к лучшему и
кто-то из оставшихся людей станет тоже чуточку лучше. Как трудно убедить
себя в этом!
В ту ночь, когда погиб Гриша, я тоже бежал на пули. Разве я думал о