Чтение 39–й страницы книги ~Мне не больно...~

осознания своего писательского долга.

Бен решил блеснуть своими знаниями современной советской литературы и
упомянул о поэме Гатунского, посвященной бойскауту Морозову. Реакция была
неожиданной: Колонков вначале пожелтел, а затем побагровел:

- Уважаемый... дорогой господин... мистер Бен! Не обращайте внимания
на этого графомана! Разве так пишут? Разве можно так, извините, в лоб
развивать патриотическую тему? Молодежь надо воспитывать исподволь,
ненавязчиво... И вообще, между нами, его печатают только из-за связей в ЦК!
Из-за таких, как он, мое "Избранное" не может выйти уже третий год...

К счастью, подоспевшая супруга Афанасия Михайловича отвлекла внимание
рассерженного Богомола. Бертяев улыбнулся и отвел Бена в сторону:

- Будьте осторожнее, Бен! Не наступайте на любимый мозоль. Еще немного
- и товарищ Колонков начал бы уговаривать вас организовать перевод его
"Дяди Пети" в Лондоне... Мы, писатели, люди странные...

- Вы правы, - развел руками Бен, - мне вообще лучше молчать.

- Ну зачем же? - вновь усмехнулся Бертяев. - Лучше всего рассказывайте
несмешные анекдоты, поясняя, что это настоящий британский юмор. А если
серьезно, скоро должны прийти несколько весьма интересных личностей. Если
вас интересует кто-нибудь конкретно...

- Афанасий Михайлович... - Молодой человек немного замялся, но затем
все же рискнул: - Меня просили узнать... Есть один известный физик, его
фамилия Тернем. Может, кто-нибудь из ваших гостей...

Бертяев на минуту задумался:

- Тернем... Нет, не знаю. Но мы постараемся узнать. Все, кажется,
великий сход начался...

В передней уже слышался шум - гости сходились. Бен отошел в сторону,
стараясь не привлекать к себе внимания. Впрочем, с "иностранцем из
посольства" стремились познакомиться все - Бену приходилось улыбаться,
кивать, всячески избегая ответа на вопрос, какую державу он конкретно
представляет. Вскоре в гостиной стало тесно, гости разбились на небольшие
группки, оживленно беседуя. Бен, отделавшись от очередного любопытного,
занял позицию в кресле у окна. Между тем Бертяев подошел поближе,
разговаривая с немолодым лысым господином, о котором Бен уже знал, что это
известный лирический поэт.

- Нет, еще не читал, - сообщил драматург в ответ на какую-то реплику
гостя. - Знаете, я сейчас вообще бросил читать беллетристику.

- Перешли на изделия Агитпропа, батенька? - хмыкнул лирик.

Очевидно, это было шуткой, смысл которой до Бена не дошел: понятие
"Агитпроп" было ему неведомо. Бертяев же усмехнулся:

- Ну, это для Гатунского. Представьте, увлекся современной физикой...

Он бросил быстрый взгляд на молодого человека. Бен понял и обратился в
слух.

- Решили писать новую пьесу? - отреагировал лирик. - Про
научно-исследовательский институт? Любовь старого профессора и юной
комсомолки? Или разоблачение китайского шпиона, устроившегося старшим
буфетчиком?

- Вы подали неплохую мысль, - с совершенно серьезным видом кивнул
Бертяев, - хотя, если серьезно, меня заинтересовала проблема
ответственности. Человек совершает открытие, но знания приносят не только
добро. Вы, наверное, слыхали, исследованиями в области атома
заинтересовались военные...

- Тогда вам придется писать о загнивающем Западе, батенька. О наших
осинах лучше умолчать...

- Жаль... - На лице драматурга появилось искреннее огорчение. - А я
как раз заинтересовался судьбой одного талантливого физика. Может быть,
слыхали, его фамилия Тернем...

Лирический поэт кивнул:

- Ну кто в Столице лет пятнадцать назад не слыхал о Тернеме! Русский
Эдисон! Только сейчас этот Эдисон является объектом далеко не научных
интересов... Да и работает не в Академии наук...

- Его... тоже? - тихо спросил Бертяев.

- Да, еще в тридцатом, по-моему. Но затем выпустили - во всяком
случае, так говорят... Знаете, батенька, лучше спросить Лапшина, он-то все
знает.

- Тут вы правы! - кивнул драматург. - Чтоб Лапшин - да не знал!

Оба писателя искренне рассмеялись, очевидно вспомнив неведомого Бену
Лапшина. Молодой человек понял, что большего ему покуда не узнать. Впрочем,
это уже кое-что: Тернем жив, арестован, но сейчас, похоже, на свободе.
Оставалось подождать еще одного знающего гостя.

Между тем некий молодой, но уже весьма потертого вида джентльмен, о
котором Бертяев сообщил, что он "известный художник", подсев к Бену, начал
забрасывать его вопросами о каких-то лондонских знаменитостях. Можно было
заявить, что гость из посольства представляет не Великобританию, а иную
державу, к примеру Канаду, но Бен решил поступить иначе. Он сделал строгое
лицо и на прекрасном английском пояснил любопытному интервьюеру, что
специфика его обязанностей в Столице не дает возможности предоставить
информацию подобного рода. У гостя отвисла челюсть, он кивнул, и на его
лице появилась заговорщицкая улыбка. Бену оставалось лишь гадать, за кого
его приняли - за сотрудника секретной спецслужбы или за официанта
посольского ресторана.

Тем временем в центре комнаты, где теперь находился Бертяев, явно
назревал какой-то спор. Бен прислушался и понял, что сдетонировала нехитрая
уловка драматурга о его интересе к современной физике.

- Представляете, товарищи! - возмущался моложавый человек в сером
клетчатом костюме. - Я написал рассказ - научно-фантастический, как раз про
ядерную физику...

- Это тот, в котором японские шпионы пытаются украсть чертежи? -
ввернул кто-то.

- Ну... это не главное. - Писатель-фантаст немного смутился. - Шпионы
- это, так сказать, оживляж. Нам нужна наша фантастика, социалистическая,
фантастика оптимизма! Я понес рассказ в редакцию, и мне его вернули,
знаете, с какой рекомендацией?

- Написать популярную брошюру про повышение удоев, - предположил
кто-то.

- Почти угадали, - невесело усмехнулся автор, - посоветовали написать
про новые технологии в металлургии. Оказывается, наша советская молодежь
должна воспитываться не на сказках, а на добротной научно-популярной
литературе...

Неудачливого фантаста поддержали нестройным хором, в котором можно
было услышать сочувствие и осторожное согласие.

- Фантастика - жанр будущего, - кивнул Бертяев. - Только я не очень
понял ваш пассаж об оптимизме. Вы считаете, что оптимизм и ядерная физика
хорошо сочетаются?

- Зачем так сужать, Афанасий Михайлович? - удивился писатель. - Я
говорю вообще - о науке, о прогрессе...

- А что такое прогресс?

- Ну... Афанасий Михайлович, вы, конечно, шутите! Сейчас, извините,
даже дети знают, что такое электричество, авиация...

- Я тоже знаю... Я ведь был на фронте, с шестнадцатого года... Авиация
бомбила нас почти каждый день... А электричество немцы пропускали через
проволочные заграждения - смерть наступала практически сразу. У солдат
обгорали руки...

- Но... но это издержки! - растерялся фантаст. - Неизбежные издержки
прогресса! Огонь - величайший благодетель человечества, но его применяла
инквизиция, - я это уже слыхал. Но, согласитесь, без прогресса науки,
техники, образования мы бы жили в каменном веке!

- Про каменный век ничего не скажу, - покачал головой Бертяев. -
По-моему, мы его еще просто не изучили как следует, так что судить рано.
Но, знаете, я одно время интересовался античностью, эпохой рождения
христианства...

- Первый век? Римская империя?

- Да. Вот что меня поразило: у римлян было все, все необходимое для
нормальной жизни - школы, почта, больницы, библиотеки. Но у них было еще
одно - они умели вовремя останавливаться. Помните, во всех учебниках
написано об александрийце Героне, который открыл принцип пара? Но римляне
оставили паровую энергию лишь для детских игрушек...

- В силу социально-классового консерватизма, - прокомментировал все
тот же всезнайка.

- Трудно сказать. Но представьте себе, что они все-таки построили
паровую машину. Появились заводы, паровозы, пароходы, электричество...

- Тогда Америку открыли бы они, а не Колумб, - заметил кто-то.

- Да. И американская цивилизация погибла бы на тысячу лет раньше, даже
не успев стать на ноги. А в Европе произошло бы то, что случилось совсем
недавно, - окончательно погибло крестьянство, разорились ремесленники,
аристократия превратилась в плутократию, города - в сточные клоаки.
Античность погибла бы раньше и без всяких варваров. Я не говорю, что могли
бы сделать римские кесари с более современным оружием...

- Но нельзя же отрицать сам прогресс? - упрямо, хотя и не столь
уверенно, заметил писатель-фантаст.

- Мне трудно понять, что такое прогресс. Только прогресс техники? Но
человеческое счастье вполне достижимо и с техникой времен античности.
Прогресс морали? Мораль изменилась мало: даже христианство появилось в ту
же античность. Я уже не говорю об искусстве, литературе...

- Вы, батенька, любите парадоксы, - вступил в спор уже знакомый Бену
лирический поэт, - но, признайтесь, если следовать вашей логике, мы дойдем
до Руссо с его идеей возвращения в пещеры. Знаете, в эпоху Днепрогэса и
Магнитки отрицать прогресс как-то странно...

Бертяев улыбнулся и развел руками. Его супруга, давно уже ожидавшая
окончания дискуссии, поспешила пригласить гостей в столовую, вызвав тем
одобрительный шум.