Чтение 39–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- А если я... этот нож... поверну против тебя?

Он прямо взглянул в ее покрытое кровоподтеками лицо:

-- Твое право.

-- Что?

Ей показалось, что она ослышалась. Он сказал хриплым от страдания голосом:

-- Да, я строю Новую Русь. Раньше мне казалось, что все позволено, только бы Русь была. А теперь...

Ее сердце заколотилось чаще. Она чувствовала, что гордый воевода готов сказать что-то очень важное, непривычное для него.

-- Что теперь?

-- Иногда мне кажется... что вся Новая Русь не стоит твоей единой слезинки.

Он резко встал, словно сам испугался своих слов. Ольха вздрогнула:

-- В твой терем так легко забраться.

В ее глазах были страх и невысказанная просьба. Гордая древлянка не могла сказать, что боится, а он не знал, как объяснить, что решетки на окнах стали не нужны, когда под железной пятой русов сгинули ночные грабители. Кто умер на крюке у городских ворот, кому отрубили руки-ноги и бросили окровавленные обрубки умирать в пыли, но крепкие ставни с той поры начали исчезать с окон. Они не нужны там, где твердая власть... но такое сказать, она сразу ощетинится против русов.

-- Я останусь здесь, -- ответил он с дрожью в голосе. -- Если позволишь.

Ольха смотрела вопрошающе. Ингвар отошел к столу, сел на лавку и опустил голову на скрещенные руки, притворясь, что спит. Он не желал встречаться с нею взглядом и потому не видел, что в ее странных глазах промелькнула улыбка и нечто похожее на сожаление.

Ингвар чувствовал в воздухе нежный аромат ее тела. Он закрыл глаза, заставил себя думать о битвах и победах, а когда не помогло, стал вспоминать поражения. Горькие воспоминания должны бы охладить кровь, но то ли поражений было слишком мало и были по мелочи, то ли жаркий месяц серпень слишком будоражил кровь, но, застилая все картины сражений, проступало ее лицо, он видел серые глаза, ее. губы, которые ему что-то говорили беззвучно, а он напрягал слух, пытаясь услышать.

Внезапно он в самом деле услышал ее слабый стон. В страхе вскочил, во мгновение ока оказался у ее ложа. Она заснула, лицо утратило строгость, теперь это было лицо испуганного ребенка, который изо всех сил старается выглядеть взрослым, потому что оказался в семье самым старшим, а другие братья и сестры еще меньше...

В глазах защипало. Он чувствовал, как губы задрожали. Оглянулся стыдливо, никто не видит, слава богам, грозного воеводу в таком непотребном виде.

Ей что-то снилось, он видел, как подрагивают ее веки. Губы сложились в трубочку, будто хотела свистнуть, затем снова расслабилась. Потом на лице ее появился страх. Она судорожно шарила поверх одеяла, страх становился сильнее.

-- Ольха, -- прошептал он.

Не отдавая себе отчета, он протянул руку, и ее пальцы жадно ухватили ее. Лицо древлянки сразу просветлело, лоб разгладился. Она не отпускала его руку, держала крепко. Он ощутил, как заныла спина, неизвестно сколько стоял с полусогнутой спиной, опустился на колени.

Слушал скрип раскачиваемых ветром веток, думал о завтрашнем дне. Он найдет насильника, если даже придется перевернуть весь детинец, заглянуть в каждую мышиную норку. И раскопать, если понадобится, хоть до подземного мира. Если Ольха укусила за правую руку, как она говорит, то это рука, держащая меч! Ее не спрячешь.

-- Спи, любимая, -- прошептал он таким странным голосом, которого не ожидал от себя сам. -- Спи... Никто и никогда больше...

Ее веки дрогнули, распахнулись ясные глаза, еще затуманенные сном. Она прошептала:

-- Ляг...

-- Что? -- не понял он.

-- Ляг, говорю.

-- Но, -- он проглотил комок в горле, -- но я... -- Ляг, мне будет покойнее...

Не отпуская ее руки, он неуклюже лег, страшась задеть ее хоть пальцем. Кое-как, цепляя носком за задник, стащил сапоги. Так и лежал: в сорочке, кожаных портках, напряженный, как тетива на туго натянутом луке.

-- Ольха, -- прошептал он, чувствуя комок в горле, -- Ольха...

Внезапно он вернулся из призрачного мира в этот, жестокий и кровавый. Что-то беспокоило, он еще не ощутил самой опасности, но настороженно поднял голову, осмотрелся. В темной, как деготь, ночи мелькнул багровый отсвет. Исчез, снова появился, уже ярче, настойчивее. Послышался далекий испуганный крик.

Он осторожно спустил с ложа правую ногу, затем -- левую, но пальцы Ольхи судорожно сжали его руку. Он застыл, в ее жесте было столько страха, столько мольбы не оставлять ее одну, что ощутил комок в горле. Во сне она была намного моложе, совсем ребенок. -- Во сне не притворялась суровой княгиней, стойкой и умеющей выносить удары.

-- Я не уйду, любимая, -- прошептал он. -- Нет, не уйду...

Голоса становились громче, донесся треск пожара. За окном взметнулось багровое пламя, взлетели искры. В комнату ворвался запах гари. Похоже, горит сарай с сеном. Огонь явно перекинется на конюшню...

Ольха тоже, похоже, ощутила неладное. Ее веки задрожали, на лице появился ужас. Ингвар поспешно наклонился, подул нежно в лицо, сказал заговор против плохих снов. Лицо Ольхи заметно расслабилось. Осчастливленный даже такой малостью, он бережно коснулся губами ее щеки, вздрогнул, хотя уже знал, какая солнечная искорка проскочит между ними.

Запах гари становился сильнее. Ингвар колебался, не встать ли, чтобы закрыть окно, но древлянка наверняка проснется, она держится за его руку как испуганный ребенок, что отыскался в темном страшном лесу и панически боится потеряться снова.

Наконец из-за окна донесся командный голос Влада. Ингвар ощутил, как спадает напряжение. Тот, судя по тону, распоряжался толково, посылал за баграми, слышен был стух ведер, кадок. Зашипело, огонь начал спадать. Правда, дважды вспыхивал в сторонке, ветром заносило искры, а то и клочья горящей бересты, но в конце-концов погасили и там. Потом Ингвар слышал довольные голоса, со двора долго не расходились, мужики обсуждали, кто и как геройствовал, отчего загорелось, и что стряслось бы, если бы колодец не оказался рядом да не было столько ведер.

Ингвар снова осторожно забросил ноги на ложе. Ольха спала, держа его за руку. Во сне она чуть переменила позу, а его ухватила на указательный палец, держала цепко, еще больше став похожим на испуганного ребенка, которого он выводит из темного страшного леса.

От нее все так же пахло лесными травами. Этот запах держался стойко даже здесь, в его тереме, где все пропиталось, как ему казалось, запахами крови, вина и пожаров.

Иногда его сердце начинало стучать так часто, что он пугался, что умрет от ярости, не успев отомстить ее обидчику. Перед горячечным взором снова и снова проносились отрывочные картины, как он с наслаждением обухом топора разбивает ему все суставы в руках и ногах, бросает в пыль, чтобы тот беспомощно ползал, медленно умирая... Нет, и этой муки мало, за то, что осмелился так поступить с самой нежной, самой светлой...

Он неотрывно смотрел в ее лицо. Иногда ее рука сжималась, проверяя, рядом ли он. Ингвар вздрагивал, не зная, как еще успокоить, уверить, что отныне он всегда будет защитой. Всегда и от всего на свете. Глава 47

Звезды начали блекнуть, черное, как деготь, небо медленно светлело. Ингвар лежал, прислушивался к тихому дыханию Ольхи. Внезапно издалека донеслись крики, и у него жилы натянулись так, что едва не прорвали кожу. Крики, а следом -- едва слышный лязг железа о железо?

-- Прости, -- шепнул он ей на ухо, -- на этот раз намного серьезнее.

Он высвободил руку, промчался до своей комнаты. Он уже пристегивал положи, когда снизу донесся крик:

-- Ингвар!.. Зовите Ингвара!

-- Что там? -- крикнул Ингвар.

-- Нападение! Со всех сторон!

Он выскочил с мечом в руке, пронесся через двор. Боевые крики и звон оружия неслись со стен, а в ворота били тяжелым. Оттуда доносился могучий рев Асмунда, он с двумя дюжинами ратников изготовился к схватке, буде чужаки ворвутся в ворота.

По всей стене люди уже швыряли вниз на невидимого отсюда врага камни, лили горячую смолу, сыпали песок в глаза. Значит, уже приставили лестницы, понял Ингвар на бегу. Лезут, а если так, то когда же успели замостить?

Он взбежал по мосткам наверх. Край стены доходил до груди, можно пригибаться от летящих стрел, самому же бить прицельно. Едва голова поднялась над краем, он ощутил, как сердце сжалось.

На стену уже лезли вооруженные люди, а из леса бежали новые и новые. Многие на бегу поднимали лестницы. Ров был завален связками хвороста.

-- Отобьемся! -- крикнул ему один мужик ободряюще. Тут такая крепость!

Худой, но жилистый, похожий на обозленного паука, он выбирал булыжники из горки, метал прицельно, орал и свистел, когда кого-нибудь сбивал. В плече торчала длинная оперенная стрела, но он был слишком разозлен, чтобы хоть на миг оставить драку и обломить конец.

Погорелец, вспомнил Ингвар. Как хорошо, что принимал их, не закрыл перед ними ворота. Принимал как кияв, так и беженцев из дальних, чужих весей. Вон даже бабы встали на стены, черпаками льют кипящую смолу!

Завидев его, вдоль стены прибежал разгоряченный Рудый. На плече топорщилась погнутая сильным ударом булатная пластина, а яловец был срублен. Глаза Рудого, однако, сияли торжеством, будто с одного броска костей выиграл коня, меч и седло:

-- Я ж говорил? А все не верили!

-- Сколько их здесь? -- спросил Ингвар.

-- Да все пошли на приступ, -- сказал Рудый с гордостью, словно это он умело направлял их силы. -- Думаю, ни одного в лесу не осталось.

-- Отобьемся?

-- Да ни в жисть, -- отмахнулся Рудый. -- Если с первого раза не захватят, то отойдут, передохнут, со второго раза залезут. А с третьего -- наверняка!

-- Спасибо, утешил, -- поблагодарил Ингвар язвительно.

Похоже, подумал он тревожно. Рудый прав в своих опасениях. Все отряды, которые он обнаружил в лесу, ночью подступили к стенам, пытаются взять с налету. Натиск, как и должен быть, решительный, кровавый. Знают, что защитников здесь немного. В осаде продержатся хоть год, а натиск большими силами отбить трудно. К счастью, на стенах оказались Рудый с Асмундом, каждый из них стоит дюжины удалых бойцов, да еще Боян, сдав отца в заботливые руки Зверяты, сразу же бросался в самые опасные места, всюду поспевал, рубился как зверь, на его красный от крови доспех налипли волосы с чужих голов и серая кашица мозгов.

Со всех стен бросали камни, лили смолу и вар, но, наконец, в одном месте нападавшим удалось вскарабкаться на стену. Завязался страшный кровавый бой, резались грудь в грудь, падали во двор, дрались лежа, уже с поломанными йогами, затем от ворот подоспели Асмунд с людьми. В короткой и злой сече порубили чужаков, бегом воротились обратно.

Еще в двух местах удалось не только взобраться на стены, но и сбежать вниз, где на них набросились мужики с рогатинами и даже бабы с кольями. Побили сами, не потребовалась помощь. Ингвар с окровавленным мечом дважды бросался на подмогу, оба раза не поспевал. Рудый заорал весело:

-- Погорельцы!.. Из них выходят самые лютые воины!

-- Еще бы, -- бросил Ингвар. -- У тебя бы хату сожгли.

-- Думаешь, у меня не жгли? -- удивился Рудый. -- И хату, и дом, и даже избушку. Уж не говорю про терем в Ладоге или поместье в Ингварии. Но как был овечкой, так и остался...

Ингвар хмуро смотрел, как эта овечка в два прыжка взлетела на верх стены, снесла троих матерых воинов-чужаков, а четвертого швырнула спиной на острый частокол так, что Ингвар отсюда слышал, как захрустели хрящи несчастного.

Из терема выбежал высокий молодой витязь. Был он строен, гибок, шолом с забралом закрывал половину лица, тонкая кольчужная сетка падала из-под шолома на плечи. Доспех был легок, только булатный круг размером с тарелку на груди поверх длинной кольчуги, изящные наручники, короткий меч на поясе...

-- Ольха, -- выдохнул Ингвар в изумлении.

Из щели булатной полуличины на него глянули пронзительные серые глаза. Но даже через узкую щель Ингвар видел, что один глаз заплыл, на щеке как огонь пламенела кровавая ссадина.

-- Если не очень против, -- сказала Ольха, -- то я оделась в то, что висело на ближайшей стен".

-- Ольха, -- промолвил он в великом изумлении, -- ты могла выбрать и лучшее...

-- Разве не это лучшее?

-- Я имел в виду более дорогое. Ну, с драгоценными камнями. Это оружие для воина, а княгиня должна быть в серебре и злате.

Ее серые глаза зло блеснули:

-- А также быть дородной и выступать аки пава. Не получится лебедушки из такой, как я, змеи! К тому же собираюсь драться. Если сюда ворвутся, то убьют и меня. Или свяжут для продажи в жаркие страны.

Он все еще не мог оторвать от нее глаз, забыв про грохот тарана в ворота, крики и лязг железа на стенах. Твердо сказал себе, что не ввяжется в спор, что перед ним та женщина, за которую жаждет умереть, но в это время за стенами крепости раздался гнусавый зов трубы. Сразу же лязг железа стал стихать, а люди на стенах перестали бросать камни, только грозились кулаками, что-то орали обидное.

К ним сбежал со стены Рудый, с разбега обнял за плечи. Глаза были счастливые:

-- Отбили! Вот уж не думал!

-- Ты ж сказал, -- бросил Ингвар недовольно, -- что возьмут приступом.

-- Я сказал, что возьмут с третьего раза, -- возразил Рудый. -- Здесь все делается с трех раз. Народ такой.

-- Да? А когда будет третий?

-- Сразу после второго, -- объяснил Рудый. -- Сейчас посовещаются, переведут дух, придумают, как ударить лучше... Это займет их до обеда. А к вечеру будет и третий.

-- Даже до следующего утра не отложат?

-- А что откладывать? У них сил намного больше. Ольха, я многих женщин видывал в ратном доспехе, но такой прекрасной... Нет, не приходилось! Если передумаешь выходить за Ингвара, иди за меня.

Ингвар нахмурился:

-- Ах, ты, старый конь...

-- Даже старый конь, -- сказал Рудый наставительно, молодую траву ищет! Подумай, Ольха.

Ольха засмеялась, слова воеводы ласкали слух:

-- Я думаю, ты всем женщинам такое говоришь.

-- Боже упаси, -- испугался Рудый. -- Только тем, кто наверняка откажет. Например, если бы видела, как я уговаривал идти за себя Гульчу! Ну, ту самую миссионерку,.. Она никого, кроме Олега, вообще не видела. Но ты в самом деле, как будто вышла из сказки!

Ольха потрогала распухшие губы. Рудый вроде бы не замечает, торохтит как черт по коробке. Наверное, решил, что это Ингвар ее побил.

Ингвар отвел Рудого в сторонку, что-то говорил, бросая взгляды на Ольху. Лицо Рудого стало серьезным. Ольха слышала, как он переспросил:

-- На правой? Это будет непросто.

-- Почему? У всех осмотрим...

-- После такого боя у любого могут оказаться пальцы поцарапанными, побитыми. Что-нибудь еще приметное есть?

-- Да вроде бы нет.

-- Постой, -- сказал Рудый внезапно. -- Помнишь, ты сказал, что в тебя кто-то стрелял?

-- Ну.

-- Хорошо, что рассказал. Это может оказаться тот же человек. Тогда нужно проверить только тех, кто бежал с тобой из Киева. У тебя толпа была поменьше?

Ингвар нахмурился. В прошлый раз удалось бы узнать убийцу по ссадинам и синякам, которые сам оставил на нем, но на его крик гридни бежали в потемках, расцарапались, набили синяки и шишки... Но если и сейчас расцарапанным окажется один из тех, кто прибежал тогда, то это будет чересчур уж совпадение!

-- Добро, -- сказал он. -- Начнем сейчас?

-- Лучше за обедом, -- посоветовал Рудый. -- В правой руке держат не только меч, но и ложку. Тут и зацапаем!

Дверь поварни выпустила облако пахучего пара. Сгибаясь под тяжестью, двое дюжих мужиков вынесли на толстой оглобле огромный котел. Оттуда поднимался мощный мясной дух. Следом бежали бабы и дети с ковшиками, большими чашками. Поставив котел посреди двора, повар черпаком разливал мясную похлебку, а добровольные помощники спешно разносили обед прямо на стены, к воротам. Рудый перехватил мальца, отобрал чашку, с удовольствием отхлебнул:

-- Молодцы... Мясо порезали мелко, в каждую чашку попадет. Но нам искать придется дольше.

Ингвар скрипнул зубами:

-- Найдем! А когда найдем...

В его голосе была такая ярость, на краю сумасшедствия, что Рудый покачал головой, поинтересовался почти весело:

-- Тогда что?

-- Своими руками раздеру мерзавца.

-- Даже не отдашь заплечных дел умельцу?

-- Сам, -- повторил Ингвар яростно, не замечая хитро прищуренных глаз Рудого. -- Меня оскорбил, я и отомщу!

-- Да, -- согласился Рудый, -- когда кто-то посягает на наши вещи, наш скот или наших коней -- это не просто воровство, это оскорбление.

Ингвар стиснул челюсти. Рудый понимает слишком много. И каждым словом ставит ловушку. В самом деле чуть-чуть не выпалил в ответ, что Ольха для Него не вещь и не домашний скот, что за нее готов отдать жизнь... Но и тогда Рудый посмеется, мол, за вещи тоже отдают жизни, как и за скот! Пришлось бы сказать все, а что может сказать, если сам только чувствует как умный пес, а выговорить не может? Даже себе!

Со стены предостерегающе крикнул дозорный. Зашевелились лучники, вытаскивали из поясных сумок мотки тетивы, набрасывали на крутые рога лукав. Дети из кузницы бегом понесли им пучки стрел с еще горячими наконечниками.

-- Придется малость погодить, -- -сказал Рудый сочувствующе.

-- Эх...

-- Иди на стену, -- сказал Рудый строго.

На стене Ингвар спешно обошел дружинников и весян, следил, чтобы хватало камней, были бочки с горячей смолой или хотя бы песком. Почти все погорельцы, кроме грудных детей и немощных, заняли места на стенах. Даже бабы встали у бочек со смолой, а где не было смолы -- кипятили воду. Молодые женщины срезали длинные косы, ими Рудый заменил истертые ремни на баллистах.

Нападающие расположились на короткий отдых едва ли не под стенами, только чтоб стрела не долетела, и Рудый воспользовался. С девичьими косами вместо ремней он так изогнул метательную балку баллисты, что крепкое дерево трещало, вот-вот сломится.

Погорельцы смотрели, раскрыв рты. Рудый, сам волнуясь, выдернул втулку, и огромная деревянная рука освобожденно разогнулась. Оставляя дымный след и сноп искр, бочка с горючей смесью перелетела через стену и понеслась к вражескому стану.

-- Кипящую смолу? -- выдохнул кто-то.

-- Ровно Змей Горыныч пролетел!

-- Огнем дышащий...

Ингвар наблюдал с сильно бьющимся сердцем. Это была не кипящая смола, а греческий огонь, которым хитрые ромеи ухитрялись наносить урон на суше и на море. Особенно на море, забрасывая вот так корабли врага. Когда начинался пожар, становилось не до боя, оставалось только прыгать за борт...

Бочка грохнулась на дальнем конце стана. Рудый не видел, он судорожно ставил другую, спешил, трое дюжих мужиков крутили ворот, снятый с колодезя, оттуда и на веревке воду достанут, а Ингвар с восторгом наблюдал со стены, как в стане врага заметались вооруженные и невооруженные люди, с криками боли и страха пытались стряхнуть с тела брызги горючей смеси, а та уже не стряхнется, проест мясо до костей, загорелся единственный шатер, запылала телега, а лошадь в страхе понесла, топча людей...

-- Что застыл? -- заорал снизу Рудый яростно. -- Быстрее! У нас уже готово!

-- Наклони на палец, -- крикнул Ингвар.

Рудый поправил наклон, вторая бочка пронеслась с тем же угольно черным следом дыма и красными искрами, с треском бухнула прямо в середину стана, больше похожего на развороченный муравейник.

-- В яблочко! -- заорал Ингвар.

Рудый, еще только бочонок с горючей смесью взвился в воздух, уже торопливо установил следующий. Помогал крутить ворот, тяги дрожали от натуги. Услышав вопль Ингвара, выдернул втулку, третий бочонок как страшная горящая звезда понесся в стан врага.

Ингвар подпрыгнул от восторга. Бочка ударила намного левее, но народ уже разбегался в панике, бросая оружие, пытаясь загасить на себе одежду. Горючая смесь от удара оземь разбрызгивалась огненными каплями, поджигая тряпье, дерево, даже землю. Когда пахнул ветер в эту сторону, Ингвар уловил и страшный запах горящего мяса.

Рудый приладил четвертый бочонок. Ингвар запрещающе помахал рукой, поднял большой палец кверху.

-- Что там? -- крикнул Рудый.

-- Бегут к лесу!.. Боян, быстро открывай ворота, соберите все, что те дурни бросили.

Рудый вытер пот со лба. Рубашка на нем была мокрая, в копоти от горящей смеси. От отплевывался темными комками, на черном, как уголь, лице блестели глаза и зубы:

-- Любо глядеть, как бегут эти зайцы... ха-ха!.. как мы сами бегали от ромейских баллист.

-- Это ты бегал, -- возразил Ингвар. -- А я не бегал! Я на ладье был.

-- Ага, плавал, -- уличил Рудый

-- Было дело. Едва до берега добрался... Да побыстрее там, лодыри!

Он грозился кому-то кулаком по ту сторону стены. Рудый с наслаждением наклонился над бочкой с водой, плескался, как большой расшалившийся сом, фыркал по-жеребячьи, ухал, разбрасывал сверкающие брызги во все стороны.

Девки принесли полотенца. Он утирался, весело скалил зубы, уже помолодевший, чистый:

-- Как тебе воинские уловки?

Ольха едва смогла выговорить:

-- Я сама обмерла... Клянусь! Да и погорельцы испужались. Вон до сих пор трясутся. Только вам, русам, да еще дружинникам как с гусей вода. Откуда у вас такое?

-- Из Царьграда. На своей шкуре испытали, потому ценим. От ромеев привезли самую малость, а из местного зелья волхвы готовят плохо, только переводят серебро и злато.

В ворота из поля вбежали гогочущие дружинники. В руках несли охапки копий, мечи, щиты, брошенную утварь. Боян ухитрился поймать чужого коня, красивую белую лошадь в дорогой сбруе, прибежал с торжеством, таща ее в поводу.

Ингвар торопливо сбегал по мосткам. Рудый скалил зубы. Боян крикнул весело, не дав открыть рот ни Рудому, ни Ингвару:

-- На таком коне только анпираторам ездить!.. Ольха, это ж только для тебя!

Лошадь заржала, увидев Ольху, подошла и, даже не обнюхивая, потерлась мордой. Ольха обхватила ее голову обеими руками: