немного - и он узнает все или почти все, что хотел, еще немного, и он
поймет, что выход есть, что его просто не может не быть!
Это ведь только в сказках - распороли волку брюхо, и вылезли из него целые
толпы съеденных... и стали жить-поживать. Они, души эти проданные - в аду,
как и полагается... во мне! Они - часть меня, ты это понимаешь, мой
жалостливый аббатик?! А тех, которые еще находятся в телах живых, я держу
на невидимых нитях, как кукольник держит своих марионеток, и по мере
надобности дергаю за эти нити, вынуждая повиноваться!
аду, а этот ад - во мне. Хоть он и ничто по сравнению с Преисподней,
которая время от времени входит в меня! - но и его вполне достаточно,
чтобы эти душонки настрадались вволю! Да и выйдя на миг по моей воле на
свободу, прогулявшись на коротком поводке, они не чувствуют себя лучше!
Представь, святой отец: выпав из адского небытия, ощутить себя, к примеру,
в теле мертвеца! Ты никогда не был в неживом, вынужденном жить?! Тебе
повезло, аббатик...
Чему тебя учили, святой отец?! Здесь, на земле, и только здесь проходят
люди свое чистилище: умирают, рождаются вновь, забывая себя, забывая, кем
были раньше, как не помню этого и я; одни постепенно уходят вверх, и мне
уже не дотянуться до них, другие все больше погрязают в том, что вы
называете грехом, но все-таки боятся встать с дьяволом лицом к лицу;
третьи же сами выкармливают пожирающий их огонь, третьи непрерывно кричат
жизни "дай!" - и вот этих-то я не упущу! А попав в мой внутренний ад, души
варятся в нем без права на завершение - ибо эти муки не искупают их вины,
а лишь являются образом существования. То же самое, но во сто крат худшее,
получил в свое время и я...
не только альбигойцы. Рай и ад пусты, мы радуемся и страдаем здесь и
только здесь, ибо ты сам говоришь, что твой внутренний ад - ничто по
сравнению с Преисподней, которая время от времени входит в тебя. А ты -
здесь. И те, кто не продал душу тебе, умирая, рождаются вновь и вновь, раз
за разом проходя все круги земного чистилища... а когда людские деяния
переполнят чашу бытия - вот тогда и придет время Страшного Суда. День
Божьего Гнева.
- но мне было весело наблюдать костры из катаров-"чистых", когда Прованс
полыхал огнем! Не удивляйся, святой отец, я не первый день хожу среди
вас... Я смотрел на горящих и сжигавших, и думал: что же такое совершил я,
за что меня сделали дьяволом, если эти, и те и другие, искренне
рассчитывают попасть в рай?!
очищаешься сам, как котел с горящими остатками пищи не очищается от
копоти. Но ведь и ты находишься на земле - а значит, в чистилище! И если,
страдая сам, ты откажешься мучить других; если ты отпустишь их на свободу,
разбросаешь свой выкуп, раздашь его нищим, сам превратишься в нищего,
которому нечего терять - то, возможно, сумеешь очиститься и родиться
заново?! Опустошив ад в себе и пройдя круги чистилища - сохранишь ли ты
имя дьявола?!
аббата, и взгляд его на мгновение вспыхнул невозможной, несбыточной
надеждой. Вспыхнул - и тут же угас снова.
брать, копить души, набивая ими свою кубышку, по крохам собирая выкуп,
который когда-нибудь подарит мне освобождение...
могущественнее тебя теперешнего! Родится настоящий Князь Тьмы, и он будет
существовать здесь, на земле! - аббат, уже не в силах усидеть на месте,
вскочил и заходил взад-вперед, кусая губы и нервно теребя висевшие у него
на поясе агатовые четки. - Не так ли родился ты сам: когда прошлый дьявол,
меньший, чем ты, накопил наконец свой выкуп и сгорел в его пламени,
переплавился, как переплавляется руда, чтобы дать жизнь металлу!
НЕ Я; и это буду УЖЕ НЕ Я!
Пера, твердо посмотрев ему в глаза, и через несколько секунд дьявол не
выдержал и отвел взгляд. - Ведь там, на мельнице, ты отпустил
принадлежавшую тебе душу, вселив ее в мертвое тело - и спас этим нас
всех!.. и, возможно, душу того несчастного тоже. Значит, ты можешь
отдавать!
же я потом жалел об этом! Ты жесток, святой отец, ты манишь меня страшным
выбором, и в ту минуту, когда я готов принять твой совет, решиться обречь
себя на неведомые муки ради несбыточной надежды - я вспоминаю, что не
способен порвать свои кандалы! Ты никогда не был дьяволом, святой отец!
Тот ад, что во мне, та рука Преисподней, что время от времени входит в
меня - они не дадут мне этого сделать! Я не в силах изгнать проданные души
из себя просто так, не для определенной цели; я не в силах оборвать
связующие нас нити; я кукольник, зависящий от собственных марионеток!
Пойми же наконец это, святой отец, и оставь несчастного дьявола в покое!
Не искушай меня!!!
- у аббата; и петушиное перо на берете, зажатом в левом кулаке,
подпрыгивало и терлось о колено.
дьяволу. - Верю, что самому тебе с этим не справиться. Но тебе помогут.
Ты? Не смеши меня, аббатик...
тебе.
окружили его, придвинулись вплотную и застыли с четырех сторон, словно
стража вокруг преступника, словно родители вокруг провинившегося ребенка.
Великого Здрайцы, и тот дернулся, как от ожога. - Так плохо, как,
наверное, еще никогда не было. Потерпи, пожалуйста...
Здрайцу.
ковыль - только луна была другая, ярко-золотая, с ребристым ободком и
проступающим по центру чеканным горбоносым профилем, под которым
выгибалась надпись на забытом, а может, и неизвестном людям языке; и
ковыль был неправильный, потому что сейчас у Марты нашлось время
приглядеться и понять, что и не ковыль это вовсе, а седые человеческие
волосы, прорастающие прямо из рябых рытвин под ногами.
не больше, и необъятный простор скрадывал их численность, заставляя
каждого ощущать себя единственным, заброшенным, одиноким до безумия - люди
сталкивались, не замечая этого, проходили один мимо другого, не замечая
этого, руки касались рук, плечи - плечей, не замечая этого, не замечая,
не...
Марте еще по первому вторжению, ворот, за которыми валялась беспамятная и
обнаженная душа Джоша - не было. Когда Марта осознала, что не видит
выхода, не видит границы между равниной Великого Здрайцы и миром живых,
она вздрогнула, попятилась, как никогда остро ощущая внутри самой себя ту
дыру, что прорвал в ней вываливавшийся Молчальник, перед тем как рухнуть в
собачье тело Одноухого... И словно невидимая лава, расплавленная сталь
хлынула через женщину, обливая огненным потоком ту самую дыру, затвердевая
на краях, приобретая форму, вес, реальность - Марта корчилась от боли, но
боль несла очищение, в боли крылся выход, выход из западни, и Марта вдруг
подумала, высветив в меркнувшем от чудовищной боли сознании наивную и
простую догадку: ворота - это я!
вдвое... нет, втрое больше ее самой. Створки слегка колебались, расходясь
в разные стороны, как ладони, сложенные чашечкой, когда их хозяин
собирается зачерпнуть воды из говорливого ручья, и на стальной поверхности
ближайшей ладони - Марта отчетливо видела это - был выбит причудливый
барельеф, множество фигурок, сплетающихся в самых невероятных сочетаниях,
подобно лозам запущенного виноградника.
батьку Самуила, а вот она уже в Вене, в постели с Молчальником, выгибается
в пароксизмах страсти и беззвучно кричит... а вон Михал рубится непонятно
с кем, и лицо брата перекошено от напряжения; под телом повешенного воет
Одноухий, Тереза пеленает младенца, распластан крестообразно на холодном
полу кельи молоденький монах Ян, строгий аббат Ян выслушивает исповедь
дамы средних лет со взором истаскавшегося ангела, падает горящий Мардула в
воду Гронча, под ножом Петушиного Пера сползает пятнистая кора с орешины,
и кольца ее обвивают раздавленного подмастерья Стаса, а седой волк несет в
зубах трехлетнюю девочку, и та кричит, кричит, кричит...
покинула женщину, как и охватила. Михал зашипел от боли в обожженной
Роллинс Джеймс
Ильин Андрей
Флинт Эрик
Березин Федор
Кервуд Оливер Дж.
Андреев Николай