там наших насмерть убивают!.." Открыв глаза, он увидел совсем рядом дядю
Юру, всклокоченного, в растерзанной гимнастерке, глаза дикие, выкаченные,
борода растопырена, и он увидел, как дядя Юра поднял на вытянутых руках
свой пулемет и, не переставая реветь быком, ударил длинной очередью по
галерее, по прожекторам, по стеклам двусветного зала...
приливало и отливало вместе с приливами и отливами боли и дурноты. Сначала
он обнаружил себя в центре вестибюля. Он, оказывается, упрямо полз на
карачках к далекой распахнутой двери, перебираясь через неподвижные тела,
оскользаясь руками в мокром и холодном. Кто-то однообразно стонал совсем
рядом, приговаривая: "О господи, о господи, господи..." На ковре было
полно осколков стекла, стреляных гильз, обломков штукатурки. В распахнутую
дверь ворвались с ревом и бежали прямо на него какие-то страшные люди с
горящими факелами в руках...
упираясь ладонями в холодный камень, и на коленях у него лежала винтовка
без затвора. Пахло свежим дымом, где-то на краю сознания грохотал пулемет,
дико визжали лошади, а он монотонно твердил вслух, втолковывая самому
себе: "Тут меня растопчут, тут меня обязательно растопчут..."
лестницы. Он прижимался щекой к шершавому граниту, над ним светила ртутная
лампа, винтовки не было, и тела, кажется, тоже не было, он словно бы висел
в пустоте со щекой, прижатой к граниту, а на площади перед ним, как на
сцене, разыгрывалась некая диковинная трагедия.
сцепившихся телег и повозок со звоном и лязгом мчится бронеавтомобиль, его
пулеметная башня ходит из стороны в сторону, обильно плюясь огнем,
светящиеся трассы мечутся по всей площади, а перед броневиком, задрав
голову, галопом скачет лошадь, волоча оборванные постромки... И вдруг из
гущи телег, наперерез броневику, выкатился фургон, крытый брезентом,
лошадь бешено рванулась в сторону и разбилась о фонарный столб, а броневик
резко затормозил, его занесло, и тут на открытое пространство выбежал
длинный человек в черном, взмахнул рукой и плашмя упал на асфальт. Под
броневиком вспыхнуло пламя, раскатился гулкий удар, и железная махина
грузно осела назад. Человек в черном уже снова бежал. Он обогнул броневик,
сунул что-то в смотровую амбразуру водителя и отскочил в сторону, и тогда
Андрей увидел, что это Фриц Гейгер, а амбразура озарилась изнутри, в
броневике грохнуло, и из амбразуры вылетел длинный коптящий язык пламени.
Фриц, пригнувшись, на полусогнутых ногах и растопырив длинные, до земли,
руки, боком, как краб, двигался вокруг машины, и тут бронированная дверца
распахнулась, на асфальт вывалился охваченный пламенем лохматый тюк и с
пронзительным воем стал кататься, рассыпая искры...
свирепые голоса, и нечеловеческие визги, и топот множества ног. От
горящего броневика несло вонью раскаленного железа и бензина. Фриц Гейгер
в окружении толпы людей с белыми повязками на рукавах, возвышаясь над ними
на целую голову, выкрикивал команды, резко взмахивал, показывая в разные
стороны, длинными руками, лицо и белобрысые растрепанные волосы были у
него покрыты копотью. Другие люди с белыми повязками облепили фонари перед
входом в мэрию, лезли зачем-то наверх и спускали оттуда, сверху, длинные,
мотающиеся под ветром веревки. Кого-то волокли по лестнице, отбивающегося,
дрыгающего ногами, кто-то все визжал высоким бабьим голосом так, что
закладывало уши, и вдруг лестница вся покрылась народом, замелькали черные
бородатые лица, залязгало оружие. Визг прекратился, темное тело поползло
вверх вдоль фонарного столба, судорожно дергаясь и извиваясь. Из толпы
ударили выстрелы, дергающиеся ноги обмякли, вытянулись, и темное тело
начало медленно крутиться в воздухе.
жестких пахучих узлах, он куда-то ехал, везли его куда-то, и знакомый
остервенелый голос выкрикивал: "Н-но! Н-но, лярва, т-твою!.. Пошла!" А
прямо перед ним на фоне черного неба горела мэрия. Жаркие языки вырывались
из окон, сыпали искры в черноту, и видно было, как слегка покачиваются,
свешиваясь с фонарных столбов, длинные вытянутые тела.
в кресле и угрюмо смотрел, как дядя Юра и Стась Ковальский, у которого
голова была тоже обмотана бинтом, жадно хлебают прямо из кастрюли какое-то
дымящееся варево. Заплаканная Сельма сидела рядом с ним, судорожно
вздыхала и все пыталась взять его за руку. Волосы ее были растрепаны,
краска с ресниц измазала щеки, лицо было опухшее и все горело красными
пятнами. И дико выглядел на ней легкомысленный прозрачный халатик, спереди
весь мокрый от мыльной воды.
хлебать. - Нарочно тебя так, понимаешь, аккуратно обрабатывал, чтобы
надольше хватило. Я эту штуку знаю, меня голубые гусары тоже вот так же
обрабатывали. Только я весь курс, понимаешь, прошел - уже меня ногами
топтать стали, да тут, слава божьей матери, оказалось, что я не тот,
другого им надо было...
самое... и сломанный сойдет... А ребро... - Он махнул рукой с ложкой. - Я
их сколько себе ломал, ребер этих. Главное - кишки целы,
печенки-селезенки...
Он посмотрел на нее и сказал:
языком, нащупал еще что-то твердое и вытолкнул на палец.
покачал головой и сказал:
ли, отлеживался, - так я все больше зубы сплевывал. Баба мне ребра парила
каждый день. Умерла потом, а я вот видишь - жив. И хоть бы хрен.
оторвало под Ельней, я полгода по госпиталям мотался. Это же жуткая вещь,
браток, когда ягодицу оторвет. Там, понимаешь, в ягодице, все главные
сосуды сплетаются. А мне по касательной как шваркнет болванкой!.. Ребята,
спрашиваю, что же это такое, где же задница-то? А мне, веришь, штаны
содрало начисто по самые голенища, как не было штанов... в голенищах еще
что-то осталось, а сверху - ну ничего!.. - Он облизал ложку. - Федьке
Чепареву тогда голову оторвало, - сообщил он. - Той же болванкой и
оторвало...
глядели в кастрюлю. Потом Стась деликатно кашлянул и снова запустил ложку
в пар. Дядя Юра последовал его примеру.
дура. Серьги свои гигантские нацепила, декольте, намазалась опять, как
шлюха... Шлюха и есть... Не мог он на нее смотреть, ну ее к черту совсем.
Сначала этот срам в прихожей, а потом срам в ванной, когда она, рыдая в
голос, стягивала с него обмоченные трусы, а он глядел на сине-черные пятна
у себя на животе и боках и опять плакал - от жалости к себе и от
бессилия... И конечно же пьяна, опять пьяна, каждый божий день она пьяна,
и сейчас, пока переодевалась, обязательно хлебнула из горлышка...
сейчас приходил, - где это я его видел?
обольстительно. - Он в соседнем подъезде живет. Кем он сейчас работает,
Андрей?
скрывался особенно. Да и никто не скрывался, впрочем.
кряхтением поднялся, полез в комод и вытащил сигареты. Опять двух пачек не
хватало.
кастрюлей. - Крыши-то как? А ежели он сорвется? Врач ведь...
Юра. Он сунул было ложку за голенище, но спохватился и положил ее на стол.
- Это как у нас в Тимофеевке, сразу после войны, прислали в один колхоз
председателем грузина, политрука бывшего...
ладонью.
других расписываться!
тряслись, губы - тоже.
Что делать? В городе фашистский переворот.
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Посняков Андрей