кричал ему вслед, протягивая руку:
вами, но Земля-то не виновата ни в чем!..
подлокотники кресла, и напряженно прислушивался. Затем скомандовал
вполголоса:
Музее.
проследовал по улице Красных Кленов, зашел в кабину уличного видеофона и с
кем-то переговорил. Разговор длился две минуты с небольшим, после чего Лев
Абалкин все так же неторопливо, заложив руки за спину, свернул на бульвар
и устроился там на скамейке возле постамента с барельефом Строгова.
постаменте, потом рассеянно огляделся и минут двадцать сидел в позе
человека, отдыхающего от тяжелой работы: раскинув руки поверх спинки
скамьи, откинув голову и вытянув на середину аллеи скрещенные ноги. К нему
собрались белки, одна прыгнула на плечо и ткнулась ему мордочкой в ухо. Он
громко рассмеялся, взял ее в ладони и, подобрав ноги, посадил на колено.
Белка так и осталась сидеть. По-моему, он разговаривал с нею. Солнце
только что взошло, улицы были почти пусты, а на бульваре, кроме него, не
было ни души.
незамеченным. Безусловно, он знал, что я не спускаю с него глаз, и,
наверное, уже прикинул про себя, как ему от меня избавиться при
необходимости. Но не это меня занимало. Меня беспокоил Экселенц. Я не
понимал, что он затеял.
чтобы поговорить с ним один на один. По крайней мере, так было вначале,
три дня назад. Потом он убедился, а точнее сказать - убедил себя, что
Абалкин неизбежно должен выйти на детонаторы. Тогда он устроил засаду. О
разговорах тет-а-тет речи уже не было. Был приказ "брать его, как только
он прикоснется к платку". И был пистолет. По-видимому, на тот случай, если
взять не удастся. Хорошо. Теперь Абалкин приходит к нему сам. И простым
глазом видно, что Экселенцу нечего сказать Абалкину. Ничего удивительного:
Экселенц убежден, что программа работает, а в этом случае разговаривать с
Абалкиным бессмысленно. (Работает ли программа на самом деле - на этот
счет у меня было свое мнение, но оно роли не играло. Прежде всего мне надо
было понять замысел Экселенца.)
кабинете и отдать в распоряжение врачей и психологов, он его отпускает.
Над Землей нависла угроза. Чтобы ее предотвратить, достаточно изолировать
Абалкина. Это можно было бы сделать самыми элементарными средствами. И
поставить точку по крайней мере на этом деле. Но он отпускает Абалкина, а
сам идет в Музей. Это может означать только одно: он совершенно уверен,
что Абалкин в ближайшее время тоже явится в Музей. За детонаторами. За чем
же еще? (Казалось бы, чего проще - сунуть этот янтарный футляр в списанный
"призрак" и загнать в подпространство до окончания времен... К сожалению,
делать этого, конечно, нельзя: это был бы необратимый поступок.)
Гриша Серосовин)... В общем, он является в Музей и снова видит там
Экселенца. Картина. И вот там-то происходит настоящий разговор...
Он сидит здесь и играет с белочками, а через час Экселенц его убьет. Ведь
это же просто, как репа. Экселенц для того и ждет его в Музее, чтобы
досмотреть это кино до конца, чтобы понять, своими глазами увидеть, как
это все происходит, как автомат Странников отыскивает дорогу, как он
находит янтарный футляр (глазами? по запаху? шестым чувством?), как он
открывает этот футляр, как выбирает свой детонатор, что он намеревается
делать с детонатором... только намеревается, не больше, ведь в ту же
секунду Экселенц нажмет спусковой крючок, потому что рисковать дальше
будет уже нельзя.
поступка. Если говорить откровенно, я их не продумал вовсе. Просто я вошел
в аллею и направился прямо к Абалкину.
и бесцветным голосом.
сомневается в вас лично. Но вы для нас больше не Лева Абалкин. Левы
Абалкина больше нет. Вы для нас - автомат Странников.
как можно дальше и как можно быстрее. Летите на Пандору. Лева, поживите
там несколько месяцев, докажите им, что никакой программы внутри вас нет.
доказывать? Это, знаете ли, унизительно.
неужели вам показалось бы унизительным покривляться и повалять дурака
перед ними, чтобы их успокоить?
мигая, и я понял, что он не верит ни одному моему слову. Перед ним сидел
взбесившийся от страха идиот и старательно врал, чтобы снова загнать его
на край Вселенной, но теперь уже навсегда, теперь уже без всякой надежды
на возвращение.
в покое. Мне пора.
вдоль аллеи.
это не тот случай, когда можно позволить себе обижаться, что глупо-де
рисковать жизнью из-за одной только гордости, что-де стариков тоже надо бы
понять - они сорок лет живут как на иголках... Он отмалчивался или отвечал
колкостями. Пару раз он даже улыбнулся - мое поведение, кажется, забавляло
его. Мы прошли до конца аллеи и свернули на Сиреневую улицу. Мы шли к
площади Звезды.
но и не особенно им мешало. Может же человеку стать дурно на улице, и в
таких случаях должен же кто-то доставить потерявшего сознание человека к
ближайшему врачу... Я доставлю его на наш ракетодром, это недалеко, он
даже не успеет очухаться. Там всегда наготове два-три дежурных "призрака".
Я вызову туда Глумову, и мы втроем высадимся на зеленой Ружене, в моем
старом лагере. По дороге я ей все объясню, и провались она в тартарары -
тайна личности Льва Абалкина... Так. Вон у обочины подходящий глайдер.
Свободный. Как раз то, что нужно...
пожилой женщины, и я был словно на дне колодца, и на меня сверху вниз
встревоженно глядели незнакомые лица, и кто-то предлагал не тесниться и
дать мне больше воздуху, и еще кто-то заботливо подсовывал к моему носу
ядовито пахнущую ампулу, а рассудительный голос вещал в том смысле, что
оснований для тревоги никаких нет - может же стать человеку дурно на
улице...
звоном колышется над самой землей. Боли не было. Судя по всему, я попался
на самый обыкновенный "поворот вниз", нанесенный, правда, из такой
позиции, из которой его никто и никогда не проводит.
но голова была совершенно ясной. Я должен был встать, однако это было не в
моих силах. Сквозь частокол ног и тел, окружавших меня, я видел, что
глайдер исчез. И все-таки Абалкин не сумел довести дело до конца. Попади
он на два сантиметра левее, я провалялся бы без памяти до вечера. Но то ли
он промахнулся, то ли сработал у меня в последнее мгновение защитный
рефлекс...
сквозь толпу устремился сухопарый мужчина, на ходу вопрошая: "Что тут
случилось? Я врач! В чем дело?.."
схватив за рукав, толкнул к пожилой женщине, которая только что
поддерживала мою голову и все еще стояла на коленях.
перевалился через борт на сиденье и включил двигатель. Я еще успел
услышать изумленно-протестующий вопль: "Но позвольте же!..", а в следующее
мгновение подо мной распахнулась залитая утренним солнцем Площадь Звезды.
в зал, из коридора в коридор, лавируя между стендами и витринами, среди