хивали его тюфяк. И, чтобы обеспечить себе покой, этот кроткий человек,
в своем негодовании, рад был бы выдать всех смутьянов палачу. Сейчас он
с растерянным видом слушал чужие речи; и как только они становились
громче, втягивал голову в плечи.
рать, в чем эти четверо - мои, что у них моего. Как-никак, это мои сы-
новья; в этом я ручаюсь. А если они произошли от меня, то, стало быть,
они из меня вышли; но каким же, черт, путем они в меня вошли? Я ощупываю
себя: как же это я выносил в своей утробе этого проповедника, этого пус-
тосвята и этого бешеного ягненка? (Авантюрист - еще куда ни шло...) О
коварная природа! Так они пребывали во мне? Да, я таил в себе их семена;
я узнаю некоторые жесты, некоторые обороты речи и даже мысли; я узнаю
себя в них под маской; маска удивляет, но под нею - тот же человек. Тот
же, единый и многообразный. В каждом из нас сидят двадцать разных людей:
и хохотун, и плакса, и такой, как пень, которому все равно, что ночь,
что день, и волк, и овца, и собака, и потихоня, и забияка; но один из
двадцати сильнее всех и, присваивая себе одному право говорить, ос-
тальным девятнадцати затыкает рты. Поэтому они стараются удрать, как
только видят, что дверь открыта. Мои четыре сына так и удрали. Бедняги!
Mea culpa. Такие далекие, они мне так близки!.. Что ни говори, они
все-таки мои детеныши. Когда они говорят глупости, мне хочется попросить
у них прощения, за то что я создал их глупыми. Хорошо еще, что сами они
довольны и считают себя красавцами!.. Что они собой любуются, этому я
очень рад; но чего я не выношу, так это того, что они не терпят, чтобы у
ближнего было рыло, хотя ему оно и мило.
петухов, готовых кинуться друг на друга. Я спокойно созерцал, затем ска-
зал:
хороша (еще бы, ведь это моя!), а голос и того лучше. Вас мы послушали,
теперь мой черед! У меня чешется язык. А вы передохните.
зу. Жан-Франсуа, вскочив, схватил стул. Эмон-Мишель обнажил свою длинную
шпагу, Антуан - свой нож; а Анис (глотка у него, чтобы мычать, телячья)
вопил: "Пожар! Тонем!" Я видел, вот-вот эти звери перережутся. Я схватил
первый подвернувшийся под руку предмет (это как раз оказался кувшин с
голубками, предмет моего отчаяния и Флоримоновой гордости) и, сам того
не желая, вдребезги разбил его о стол. А Мартина, прибежав, размахивала
дымящимся котлом и грозилась окатить их. Они голосили, как стадо ослят;
но когда кричу я, то нет длинноухого, который не спустил бы флага. Я
сказал:
Или мы собрались, чтобы препираться о никейском символе веры? Я препира-
тельства люблю; но сделайте милость, друзья мои, изберите предмет поно-
вее. От этих я устал, они мне невмоготу. Спорьте, черт возьми, если это
вам прописано для здоровья, об этом бургундском или об этой колбасе, о
чем-нибудь таком, что можно видеть, выпить, тронуть, съесть: мы поедим,
попьем, чтобы проверить. Но спорить о боге - боже правый! - о святом ду-
хе, это значит показывать, друзья мои, что дух у вас помутился!.. Я ни-
чего не говорю плохого про тех, кто верит: я верю, мы верим, вы вери-
те... чему вам угодно. Но поговорим о чем-нибудь другом: неужели ничего
такого не найдется на свете? Всякий из вас уверен, что создан для райс-
ких врат. Что ж, и отлично, я очень рад. Вас там ждут, каждому избранни-
ку уготовано место, остальные - пожалуйте обратно: само собой понятно...
Да предоставьте вы господу богу самому размещать своих постояльцев; это
его обязанность, и вы в его распоряжения не вмешивайтесь. Всякому свое
царство. Богу - небо, нам - земля. Наше дело устроить ее, если возможно,
поуютнее. Для такой работы никто не лишний. Или, по-вашему, можно обой-
тись и без вас? Вы все четверо полезны стране. Ей так же нужна твоя ве-
ра, Жан-Франсуа, в то, что было, как и твоя, Антуан, в то, чему следова-
ло бы быть, так же нужна твоя непоседливость, Эмон-Мишель, как и твоя.
Анис, неподвижность. Вы - четыре столпа. Стоит податься одному, и рухнет
дом. Вы бы остались торчать бесполезной развалиной. Или вы этого добива-
етесь? Недурно, нечего сказать! Что бы вы сказали про четырех моряков,
которые на волнах, в непогоду, вместо того чтобы управлять кораблем, по-
мышляли бы только о спорах?.. Мне вспоминается разговор, который мне не-
когда передавали, короля Генриха с герцогом Неверским. Они жаловались на
своих французов, что у тех страсть истреблять друг друга. Король гово-
рил: Ventresaintgris [29] Мне бы хотелось, чтобы их успокоить, взять
этих бешеных монахов и неистовых евангельских проповедников, зашить в
мешки, по паре, и утопить в Луаре, как помет котят". А Невер говорил,
смеясь: "Что до меня, я бы удовольствовался тем, что отправил бы эти
мешки на те островки, куда, говорят, господа бернцы высаживают сварливых
мужей и жен, которых месяц спустя, когда за ними возвращается лодка, на-
ходят воркующими нежно и кротко, как голубки". Вам бы тоже не мешало
прописать такое лечение. Вы огрызаетесь, уродцы вы этакие? Поворачивае-
тесь друг к другу спиной?.. Полно, посмотрите лучше на себя, дети! Нап-
расно вы воображаете, что сделаны каждый из особого теста и много лучше,
чем ваши братья; вы четыре помола ejusdem farinae [30], Брюньонова семе-
ни, бургундского племени. Посмотрите на этот нахальный носище, который
расположился поперек лица, на этот рот, широко высеченный в коре, ворон-
ку, чтобы лить пойло, на эти кустами заросшие глаза, которые хотели бы
казаться злыми и смеются! Да ведь все вы меченые! Разве вы не видите,
что, вредя друг другу, вы сами себя разрушаете? И разве не лучше бы бы-
ло, если бы вы протянули друг другу руку? Вы мыслите по-разному? Ну так
что же? Тем лучше! Или всем вам хотелось бы возделывать одно и то же по-
ле? Чем больше у семьи будет полей и мыслей, тем мы будем счастливее и
сильнее. Распространяйтесь, размножайтесь, охватывайте как можно больше
земли и мысли. Каждый свою и все заодно (ну, сыны мои, обнимемся!), что-
бы длинный брюньоновский нос расстилал по полям свою тень и вдыхал вос-
хитительный земной день!
трудом удерживаются от смеха. И вдруг Эмон-Мишель, разразившись громким
хохотом, протянул руку Жану-Франсуа, говоря: "Ну, старший нос, решен
вопрос. Выводок ос, помиримся!" Они поцеловались.
дясь, я стукнул кувшином, я порезал себе руку. На столе была кровь. Ан-
туан, торжественный, как всегда, приподнял мою руку, подставил под нее
стакан, собрал в него алый сок из моей жилы и высокопарно заявил:
тивно даже! Выплесни эту микстуру. Кто хочет пить мою кровь без примеси,
пусть выпьет досуха и без примеси свое вино!
Мартина, перевязывая мне руку, сказала:
Все равно сознаешься... Ну, скажи мне на ухо! Он не узнает.
вился смехом... пфф... и подавился.
должен был исчезнуть.
равно. Я ее не вижу.
вновь. Как складываемая ткань, падают дни в бархатистый сундук ночей.
Они входят с одной стороны, выходят с другой и, со дня святой Люции уже
не такие куцые, вырастают на блошиный скок. На меня уже посматривает в
щелочку Новый год.
но со дня колодца, звездное небо над собой, его ресницы мигающие, его
сердечки замирающие; и я слышу, как налетают колокола и в ровном воздухе
машут, машут, звоня к полуночной обедне. Я рад, что он родился, младе-
нец, в этот ночной час, в этот самый темный час, когда мир словно конча-
ется. Его голосок поет: "О день, ты возвратишься! Уже ты наступаешь! Ты
близок, Новый год!" И надежда своими теплыми крыльями накрывает ледяную
зимнюю ночь и делает ее нежной.
шел туда. Я остался дома с моим псом Ситроном и серым котенком Патапо-
ном. Мы с ними мечтаем и глядим, как огонь лижет камин. Я вспоминаю се-
годняшний вечер. Только что вокруг меня сидел весь мой выводок; я расс-
казывал Глоди, таращившей глазки, старые сказки, и про фей, и про Утен-
ка, и про Ощипанного цыпленка, и про мальчика, как он стал богачом, про-
дав петуха возчикам, которые ехали на тележках грузить день. Нам было
очень весело. Остальные слушали и смеялись, и каждый что-нибудь добав-
лял. Временами все смолкали и слушали, как кипит вода, как потрескивают
дрова, как белые хлопья бьют в стекло, как точит сверчок свое дупло. Ах,
славные зимние ночи, тишина, тепло сгрудившегося стадца, мечтания позд-
них часов, когда дух блуждает то здесь, то там, но знает это сам, и если
путает вехи, то только для потехи...
всего: жены, дома, денег и ног. Но что всего забавнее, так это то, что в
Каменистый Артем
Конюшевский Владислав
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Корнев Павел
Плотников Александр