проступали первые шафранно-розовые полосы близкой зари. Скоро перешли на
рысь. Отдохнувшие кони шли весело, поматывая головами. Миновали несколько
сонных деревень. Какие-то странники дремали, прикорнув на траве у самой
дороги, подложив армяки. Кто-то спросонь поднял кудлатую голову, проводил
недоуменным взглядом череду оружных всадников. Посторонь лежал, раскинув
руки, седой старик и не пошевелился. Может, умер? Многие нынче,
застигнутые <черною>, умирали вот так, при пути.
Пересели на поводных. Уже низило солнце, когда, вброд перейдя и переплыв
Клязьму, достигли наконец большого придорожного села. По сказкам,
нижегородцы тут еще не проезжали, и Кирдяпа в нетерпении решил ехать
встречь.
полем, когда, миновав сосновую рощу, всадники на загнанных конях
подъезжали к торговому рядку, в котором обычно ночевали проезжие и
прохожие - гости ли торговые, вестоноши или боярская чадь.
понял, что надо было сожидать, а не скакать встречу невесть с какой
страсти, - дорога-то всяко одна! Всадники клевали носами, никли в седлах.
Он склонился к оконцу крайней избы, постучал в край колоды рукоятью
татарской плети. Скоро хлопнула дверь, послышалось:
раскосмаченный мужик. Икнул. Спросонь сперва долго кивал, потом взял в
толк, затараторил резвее, показывая пальцем туда, где высил в сумерках
обширный господский дом:
нету обоза с има! Кабыть и послы! Ужо гости торговы так-то не ездюют!
запозданием выползла на крыльцо, мужик махнул рукой:
в темень ночи, откуда только глухо доносило многочисленный конский топ.
мог уснуть. С завистью слушал храп молодших. В хоромах было жарко, душно.
Старику не хватало воздуху. Он спал одетым, скинув только ферязь и сапоги.
Многажды вставал, в потемнях нашаривая кувшин, пил квас. Наконец вышел за
нуждою на двор и, справив что надо, остоялся, с удовольствием вдыхая
нагретый за день, пахнущий садами, пылью и чуть-чуть хвоей вкусный ночной
воздух. Подивился полной луне. В делах да в хлопотах и позабудешь эдак-то
подивить божьему миру! Он подвигал пальцами ног, поерзал босыми пятками по
дереву, пощупал кожаный кошель на груди, с коим не расставался и в ночь,
и, уже поворотя было назад в терем, уловил старческим чутким ухом топот
многих копыт на владимирской дороге.
тут - одни комонные топочут, и тишина, не глаголют! Рать? На кого? И
какая?
чему иному, понял старый боярин, что угадал. Ринул в терем, с треском
откинув дверь, крикнул: <Беда!> И сообразил: не успеть, не поднять
никоторого! Те уже скакали, окружая терем.
под навес, где дремали нерасседланные кони (это и спасло!). Ощупью
нашарив, затянул подпругу, ухватив жеребца за храп, вздел удила, сорвал
повод и, вытащив упирающегося коня из-под навеса, взвалился в седло. Сзади
раздался крик, визг, хрип. Кто-то заорал заполошно: <Держи!>
сад. Ветви яблонь ломались о грудь коня, хлестали его по темени. Конь с
разгону счастливо взял невысокую огорожу и поскакал куда-то вниз по темной
луговине к близящей тонкой полоске воды и темному сонному лесу сразу за
полупересохшим ручьем. Две стрелы пропели в вышине у него над головою.
Кто-то скакал сбочь, стараясь отбить боярина от леса.
Первым ворвался в чащобу кустов, едва не вылетел из седла, опять
распластавшись по конской шее, проминонал путаницу протянутых встречь
ветвей опушки и, уже попетляв и проплутав по раменью около часу,
проскакивая какие-то перелески и выбирая самую глухомань, понял, что ушел.
Тут он удержал коня, опять ощупал сохраненную калиту на груди и, стараясь
утишить бешено скачущее сердце (стар уже для таковой гоньбы!), стал
выбираться на глядень и соображать, как ему безопаснее достичь Владимира.
бил, хватал, кто-то (выяснилось потом, что из своих) засветил ему от
усердия такого леща по уху, что князя шатнуло и он мгновеньем оглох... Но
вот вздули огонь и начали выводить перевязанных, расхристанных
нижегородцев.
опоминаясь от оплеухи, только покрутил головой. В толк взялось позже, что
ушел-то самый главный боярин и грамоту уволок с собой!
простоял всю схватку у плетня, поддерживая спадающие порты, и уж потом
только, покачивая головою, под заливистый брех проснувшихся деревенских
псов побрел домой, дивясь и сочиняя на ходу, как будет заутра сказывать
соседям-ближникам о ночном деле.
последними словами изругал. Нижегородцев велел развязать, накормить и
отправить назад к Борису.
щенка.
Мысли метались: не то взять сына в узилище, выдать владыке Алексию на суд,
не то согласить со всем содеянным и рвать договор с Москвою.
(невесть о чем и уряжено меж ими!)!
утихнет и перестанет голенасто мерять горницу взад-вперед, сказал:
княжение владимирское!
что сын мне родной! Вон! Вон! Вон! И слушать тебя не хочу!
забегал по горнице, чувствуя себя загнанной крысой, окруженной врагами со
всех сторон. Нет, слать на Москву, к митрополиту, к племяннику, слать за
помочью! Сейчас, немедленно! Сразу! Упреждая грубиянство сына!
когда с низменной луговой стороны стал перед ним город с чередою соборов
на круче, - мысленно обозревши себя, застыдился. Крестьяне любопытно
оглядывали косматого старика, босого, расхристанного, исцарапанного, с
прутьями и хвоей в волосах и бороде, в одной нательной, располосованной во
многих местах рубахе, что, сидя на дорогом, но тоже измученном до предела
коне и поддавая ему под брюхо голыми пятками, ехал, сутуля спину и
покачиваясь: не понять, не то пьяный, не то вор, не то раненый или болящий
какой?
что-то невразумительное, отмахиваясь, и продолжал трудно глядеть меж ушей
коня воспаленным, чуток ошалелым взором.
Олексич вспомнил, однако, про знакомого владимирского купца, с которым
имел дело, продавая хлеб, да и так - не раз займовал у гостя серебро по
срочной надобности. <Этот выручит!> - решил и уже резвее подогнал
шатающегося скакуна.
хоромы Якова Нездинича, мальчишки забросали его камнями и катышками сухого
навоза. Может, приняли за юрода.
боярина. Уразумевши, кто перед нею, ахнула, крикнула девку. Вдвоем
оттащили от Олексича цепных псов, преградивших было дорогу диковинному
гостю. Выскочивший на хозяйкин зов мальчишка отвел коня к стае, разнуздал
и, кинув сена, схватил бадью.
Самого, как слез с седла, повело, не устоял бы, да бабы подхватили.
покорыстовались? - причитала Маланья, затаскивая боярина в терем, поднося
квасу и укладывая старика на лавку. Сама живо спроворила баню, и к тому
часу, когда Яков Нездинич, закрывши лавку, пришел обедать, боярин уже
сидел в горнице выпаренный, расчесанный, в хозяйской холщовой рубахе и с
вожделением сожидал, когда купчиха поставит на стол кашу и щи.
парня подручного в суконные ряды, Василия Олексича переодели в новую
ферязь, обули в тимовые зеленые сапоги. От разговора о расплате Яков
попросту отмахнул рукой.
И в ум не бери!
грамоту <самому>, тут же сменили жеребца, выдали поводного коня, кошель с
серебром, снедный припас и двух комонных провожатых в придачу! И боярин