и неслиянны... Почто?! Не нам вопрошать! Не нам. Да, для нас, греков, и
для Руси свет православия - единый истинный свет, и несть иного! И пока
будет так, дотоле стоять сей земле и не пасть жертвою злобы безбожных
агарян!
Григорием Паламою. Даже скорее склонялся на сторону первых... Теперь же,
униженный и ввергнутый в узилище, он понял, сердцем постиг всю правоту
Григория Паламы! Допусти он мудрования Варлаамовы, и что тогда удержит
православную церковь, оплот истинной веры, от воссоединения с римским
престолом? И что наступит потом, когда поутихнут первые радости
воссоединения и грозно восстанет извечный и неотменимый вопрос: как, коим
побытом, жить в этом союзе? Кому платить налоги? Чей способ жизни брать в
образец себе? Какой язык или какие языки почесть лучшими, а какие -
худшими, и почему? И вот тут-то и станет ясно, что вселенская любовь -
попросту завоевание одних языков другими, совершенное не оружием, а
изнутри - хитрым обманом, помощию разрушения веры, помощию всеконечного
пленения духа народного!
языку русскому отвергатися истинного православия!
древлекиевской митрополии... Он был не прав, глубоко не прав! Не возмогут
язычники-литвины быти вместе с православными русичами! Прав Алексий, и в
этом прав, как и во многом другом! Он, Феогност, хитрил, немного хитрил до
сих пор, отлагая решительный разговор с Цареградом. Теперь же, немедленно,
тотчас, как выйдет из узилища, он напишет и будет добиваться изо всех сил,
дабы Алексия, и никого иного, назначили его восприемником! Руси в этот
жестокий век, в эту скорбную пору, когда церковь подчинена иноверным, -
надобен свой, русский митрополит, до последнего вздоха преданный делу
возрождения из праха древлего величия Золотой Киевской Руси! Святой
Руси... Как они говорят теперь. И имеют на то право! Толикое количество
праведников, загубленных и отдавших жизнь в защиту веры и родной земли,
толикое количество пролитой крови уже давно освятило землю сию великим
священием!
благу русской земли! Он уже давно, очень давно не был в Цареграде и не
собирался туда теперь. Русь стала его второй и последнею родиной. Сия
земля, которой токмо недостает власти единой, дабы возвысить себя заново
над языками и землями! Единой, своей, православной, русской власти!
бекам и выплатил, набрав по заемным грамотам у православных купцов, больше
пятидесяти рублей серебра. Достоит еще одарить ханских жен, в особенности
Тайдуллу, как передают, любимую жену нового хана. Надобно бы было
задобрить и главного муфтия... Но как?!
Феогноста, поручился уже и сам Симеон! Как жаль, что великий князь все же
покинул Сарай!.. Да, он, Феогност, будет давать взятки, подкупать и
дарить, будет кротче голубя и мудрее змия, ежели надобно - просидит в
затворе хоть год, но полетней дани они не получат с него!
смерть. Ну что ж! Одному Господу ведомы пути земные! И он, Феогност, будет
причтен к лику праведников, пострадавших за веру Христову и за Русь, да,
за Святую Русь!
Кто еще помогал Джанибеку занять ханский трон? Надобно всем таковым
раздать подарки... Нет, не всем! Надобно поссорить муфтия с казы. Они зело
недолюбливают друг друга... Думай, думай, ученый грек! - подстегнул он
себя. Ты должен быть хитроумен! Да, конечно, поссорить муфтия с казы! Было
так, словно бы в бездонной черноте пещеры забрезжил крохотный свет
далекого выхода... Еще очень далекий, возможно - призрачный свет... Токмо
не пасть духом! Токмо не поддаться льсти и угрозам нечестивых агарян!
Помнить, что не о земном, тленном богатстве сей спор, а, через него, о
самом бытии церкви божией! Согласят его на дань - и не устоит уже церковь
православная, и вера падет, и угаснет русский язык!
ему сел поддерживает он князя Семена, как поддерживал его отца! И кому
пойдет столь заботливо сбираемое им богатство? Не ему самому! Он скоро
умрет. Токмо единой церкви божией! И надобно днесь выдержать. Не дати ся
устрашить и запугать. Ниже пытками, ниже всякою скудотой, ниже узилищем!
и замер в сосредоточенном углублении, шепча священные греческие слова.
Молитва очищала мысль и врачевала тело, изнемогшее было в затворе. После
молитвы, поднявшись с колен, он почувствовал себя много лучше и тверже
духом.
и тверд.
после напрасной трехчасовой при с муфтием. Сейчас... Именно сейчас!
протодьякона и служек, Феогност уже, кажется, знал, что делать. Приказав
протодьякону вновь занять серебро у купцов, он перечислил, кому и за что
должен тот раздать очередные восемьдесят рублей. И чуть было не позабыл
вновь спросить о шапке и валеных русских сапогах из войлока... Служка
погодя принес и то и другое.
или менее сносно. Справив нужду и помолясь, он отпустил служку и лег, не
раздеваясь, на узкое жесткое ложе. Надо было ждать. И дарить дары! И снова
ждать. Победить терпением. И подарками. В конце концов, хану Джанибеку
нужнее серебро, чем плен митрополита русского!
Феогност думал, что, верно, именно так почуют в пути смерды и им это
привычно и легко... Он еще подвигался, поворачиваясь поудобнее, наконец
угрелся и начал задремывать. Никогда доднесь не чувствовал себя Феогност
таким полным русичем, как в этом ордынском утеснительном плену!
русского попа> в затворе долее стало попросту непристойно. Роптали уже
многие беки. Упрямство главного муфтия было сломлено наконец изворотливым
упрямством грека.
подписав и утвердив прежние ярлыки, дающие церкви неприкосновенность от
поборов и даней.
возке, отнюдь не чувствовал себя героем. Именно теперь, когда все
счастливо окончилось, он изнемог и устал духом. Хотелось в тепло, туда,
где растет виноград, хотелось домой... Но дома не было. В Константинополе
бушевала война. Дома не было и на Руси, где его оговорили перед ханом. Дом
надобно было еще возводить и завоевывать, за дом надобно было драться.
Драться за право иметъ дом на земле! Ну что ж, он, старый грек, Феогност,
положил нынче един камень в основание русского храма. Увиждь, Господи, с
небеси, и помяни в том деянии грешного раба твоего!
грядущего величия родной земли и тем послужит Господу и народу своему!
солнцем, к вечеру несло сухим, царапающим горло нутряным жаром. Ждали
пожаров. Загорелось в ночь на тридцать первое мая в ремесленной слободе.
новину, провеивали груды мягкой рухляди - выходных портов, сукон, и
многоразличного иного добра. Сверх того, была долгая молвь с киличеями об
ордынских делах. Сверх того, опять всплыло старое дело Алексея Хвоста, за
которого просили коломенские бояре, и сам Алексий намекал, что достоит
князю ныне простить маститого боярина. Сверх того, с митрополитом
Феогностом толковали о росписи храмов.
что-то неподобное, пестрое, словно бухарская зендянь, густо и неподобно
размазанное по стенам церковным. От горячего тела Настасьи, от тяжелого
одеяла, от непогашенной свечи в стоянце - ото всего шел непереносный
истомный дух.
Настасья просыпалась, прошала заботливо: <Не надо ли чего?> И от того
становило еще муторнее. <Спи!> - огрызался он, с гневом и душевным стыдом
чуя, что и злость его, и безлепая ночная истома от того лишь и происходят,
что он с последних родин разлюбил жену и теперь не ведает, что сказать,
что содеять, ежели она попросит у него законной супружеской ласки...
ночи сказала вдруг ясным голосом: <А Спасову церкву сама подпишу!> Семен
посопел, повел глазом. Подумав, нашарил в темноте лицо Настасьи, огладил.
Она молча поймала его ладонь, поцеловала. Пальцы ощутили щекотную влагу
слез.
тихонько, стараясь не задеть, перелезла через него, пробежав босыми ногами
по вощеному полу, погасила свечу. Душный запах горячего воску потек по
покою, опять раздражив Семена.
огонь, дак и наносит сюды?