Рим".
встречался с ним перед отъездом, вместе они провожали в Германию и Италию
Адама Мицкевича. На прощальном обеде Мицкевичу поднесли кубок, на котором
были выгравированы имена всех участников пирушки. Перед разлукой они много
общались в салоне пианистки Марианны Шимановской. Думается, обсуждали и
поездку Пушкина. О прощании Пушкина и Мицкевича Герцен писал: "Они протянули
друг другу руки, как на кладбище. Над их головами грознула гроза".
путешествие с которыми по Европе было многолетней его мечтой.
Турции, долго обсуждал политическую и военную ситуацию с Управляющим Главным
штабом графом П.А.Толстым, своим родственником. Тот был послом во Франции
при Наполеоне и даже предсказал поход на Россию. Именно Толстому было
поручены дела по "Гаврилиаде" и "Андрею Шенье". По совету этого
высокопоставленного родственника Пушкин написал расписку, что впредь
обязуется не распространять своих сочинений без цензуры. Важно также, что
канцелярия Толстого занималась смещением генерала Ермолова и назначением на
его место Паскевича, к которому собирался двигаться Пушкин. М.Гершензон
позже скажет: "Никто кроме Пушкина не интересовался в такой степени
событиями на турецкой границе, никто кроме него не мог подтверждать
правильность сведений о территориальных изменениях".
Это произошло хотя бы потому, что Пушкину нужна была подорожная. Он ее без
труда получил, не испрашивая разрешения у Бенкендорфа. 5 марта 1829 года
частный пристав Моллер выписал поэту подорожную и, скорей всего, сделал это
по указанию канцелярии Толстого, либо просто знал о благоволении
главнокомандующего к Пушкину и не посмел не выписать. К.Я.Булгаков,
петербургский почт-директор, подписал выданную Пушкину Моллером подорожную
"от Санкт-Петербурга до Тифлиса и обратно". Спустя пять лет Пушкин
запамятовал, что в подорожной написано "до Тифлиса", и написал, что ехал к
минеральным водам.
многие уже слышали, что он отправляется на Кавказ. Московский почт-директор
А.Я.Булгаков пишет брату К.Я.Булгакову в Петербург, откуда Пушкин недавно
уехал: "Он едет в армию Паскевича, узнать ужасы войны, послужить волонтером,
может и воспеть все это". Думается, такая трактовка поездки вполне
устраивала Пушкина. Что касается воспевания подвигов русской армии, то
Пушкин приложил немало усилий, чтобы доказать это свое стремление. Через
несколько дней Булгаков опять писал: "Пушкин едет на Кавказ", хотя Пушкин
еще из Москвы не двинулся.
"Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и
одного сходства с Байроном". Пушкин поразился (или сделал вид, что
поразился) этому суждению. Сам поэт, конечно, подобные настроения отрицал.
Сохранился разговор, в котором приятели упрекали Пушкина за то, что "он не
хочет проехаться по заграничным странам". Пушкин ответил: "Красоты природы я
в состоянии вообразить себе даже еще прекраснее, чем они в действительности;
поехал бы я разве для того, чтобы познакомиться с великими людьми; но я знаю
Мицкевича, и знаю, что более великого теперь не найду". Он старался пресечь
все слухи о том, что собирается за границу.
которое дядя Пушкина Василий Львович отправил Вяземскому: "Александр
Сергеевич, кажется, до летнего пути, т.е. еще месяц пробудет с нами. Да и
как теперь отправляться в Тифлис? Никакого на то способа нет". Еще через две
недели дядя повторяет: "А.Пушкин здесь и, кажется, не так скоро отправится в
Грузию". На ту же причину ссылается и Евгений Боратынский: "Пушкин здесь. Он
дожидается весны, чтобы ехать в Грузию. Я с ним часто вижусь". Словом,
болезнь и бездорожье -- вот два серьезных обстоятельства, которые задержали
Пушкина в Москве на семь недель.
от 26 апреля 1829 года сообщила, что одного из лучших наших поэтов ожидали
сюда, но сия надежда уничтожена. Если учесть, что согласно специальному
распоряжению по империи все печатные издания немедленно предоставляли один
экземпляр в Третье отделение, можно не сомневаться, что там были в курсе
дела.
друзьями. 1 мая Федор Толстой от имени Пушкина отправился в семейство
Гончаровых делать предложение. Ответ матери разрешал надеяться. Т.Цявловская
справедливо называет его "полуотказом". Но либо "полунадежда" не вдохновила,
либо "полуотказ" обидел уже не раз до этого обжигавшегося и темпераментного
поэта. Серьезное решение бежать было готово давно, а реализовалось после
неопределенного ответа матери Натальи Гончаровой, и Пушкин в ту же ночь
выехал на юг.
противоречивы, началось. На этот раз, впервые в жизни, Пушкин не только
задумывал и готовился -- он действовал. 7 мая 1828 года Вяземский писал
жене: "Пушкин едет на Кавказ и далее, если удастся". Слово "далее" обычно
толковалось в литературе как поездка на передовую, но передовая линия фронта
была на самом Кавказе, а не "далее", так что сообщение Вяземского просто не
желали понять правильно. К тому же после "далее" стоят многозначительные
слова "если удастся".
если удастся" назвал своим именем Тынянов. Вот его комментарий: "Слова
"далее, если удастся" могут означать самый театр военных действий
(Закавказье), хотя следует отметить, что на языке того времени театр этот
был именно "на Кавказе". Быть может, слова "и далее" имеют здесь более
широкое значение". Затем, размышляя на эту тему, Тынянов сформулировал свою
мысль более определенно: "Недозволенная поездка Пушкина входит в ряд его
неосуществленных мыслей о побеге". Пироскаф, о котором Пушкин мечтал и на
котором можно было торжественно отплыть в Европу, не состоялся. Поэт
двинулся в далекое путешествие на перекладных.
на юг в собственной коляске, преодолевая в среднем по пятьдесят верст в
день. Началось путешествие в Арзрум, столь известное, описанное самим поэтом
и многими исследователями творчества его, но при этом остающееся одним из
самых загадочных эпизодов жизни Пушкина.
наблюдают и будут следить, он выехал, когда вся полиция и жандармерия были
заняты охраной кортежа Николая Павловича, совершавшего поездку в Варшаву,
чтобы короноваться польским королем. Хватило б одного жандарма, чтобы
задержать поэта, но почему-то этого не сделали. Николай прибыл в Варшаву 10
мая, Пушкин же в это время отправился в направлении Калуги, а потом свернул
на Орел. Он сделал крюк, чтобы повидаться с генералом А.П.Ермоловым, хотя
лично знакомы они не были. Факт визита известен, а цели и разговоры покрыты
мраком, хотя и отмечается в общем виде, что темы были затронуты важнейшие.
Ермолов рассматривался как сильная, положительная фигура: он присоединял
Кавказ; это деяние было полезным для империи, а значит, прогрессивным.
Ермолов подвергался политическим преследованиям, за хранение вольных стихов
дважды наказывался. Герой Бородина, он с трудом уживался с царями. После
участия в захвате Парижа он мог рассчитывать на заслуженные почести, а
оказался в опале -- в Грузии. Он покровительствовал декабристам, и ходили
легенды (впрочем, мало обоснованные), что готов был примкнуть к ним: у него
возникали шансы в случае удачи переворота стать главой правительства.
царедворец, человек двуличный, по характеру немного иезуит. Как глава
оккупационных войск на Кавказе он был жесток. Его не раз называли душителем,
вешателем, новым Чингисханом, что соответствовало действительности. Приказы
Ермолова и сейчас леденят душу: "...не оставляйте камня на камне в сем
убежище злодеев, ни одного живого не оставляйте из гнусных его сообщников".
Или: "...селения, коих жители подняли оружие, истреблять до основания...
дома главных мятежников непрерывно разорять".
методом гордился. В своих "Записках" этот крайний шовинист писал: "Бунтующие
селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня, и
через многие годы не придут изменники в первобытное состояние. Нищета
крайняя будет их казнью". Само слово "шовинист" появилось незадолго до этого
(1815) из имени французского солдата Николя Шовина, патриотизм которого
выразился в абсолютной преданности Бонапарту. Современный Webster объясняет
шовинизм как крайний, или слепой, патриотизм. Пушкин, если полагаться на
"Словарь языка Пушкина", слова "шовинизм" не употреблял. Специалист по
наведению порядка, Ермолов считал себя большим гуманистом: "Снисхождение в
глазах азиатцев знак слабости,-- писал он,-- и я прямо из человеколюбия
бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи
мусульман от измены".
губил, ничтожил племена. От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом
становятся, гимны поэта никогда не должны быть славословием резни".
"Проводимая Ермоловым при покорении отдельных народностей система отличалась
подлинным варварством",-- пишет, в отличие от русских пушкинистов,
грузинский литературовед. Эта кампания стала впоследствии официально
называться воссоединением Кавказа, добровольным присоединением Грузии к
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Зыков Виталий