поклонились - приглашают, а ты как хочешь: примешь не примешь, была б
честь предложена.
спрыгнув с коня, отстегнул подпруги, снял седло и отнес к ближнему дубу,
примолвив:
которая течет в яру, до следующей поляны засветло не добраться.
через кусты, где по яру лесная речка несла ясную воду прекраснейшей
свежести, со вкусом земли, листьев орешника, лесных трав, ивы,
папоротника: на память всего не перечислишь, но складывалось оно вместе, и
из многого получалось единое. У каждой речки свой вкус, как нет на этом
свете двух одинаковых людей.
взгляд отличаясь лишь возрастом. Все крупной стати, рослые, все в кафтанах
грубого некрашеного сукна, которое валяли из разномастной шерсти, и цвет
получался дикий - шел он к лесу, одетому в разноцветную кору. Штаны из
толстой пестряди - лен с пенькой, - шерстяные онучи, толсто навитые до
колен и прихваченные крест-накрест бечевкой. На голове низкий суконный
шлык.
выели овес в торбах и паслись отдыхая. Назначив, кому стоять в первую
стражу, кому во вторую, кому в третью, молодой князь собирался сам лечь,
довольный, что из назначенных им никто не возразил, что никто из старших
бояр его не поправил.
головы дубов. Подведя Владимира к стволу, который едва охватишь втроем,
Приселко указал на узкую ременную лестницу, свесившуюся сверху:
портить.
Опершись руками на пол, Владимир подтянул ноги и встал сначала на колени,
а потом во весь рост. Не успел он оглядеться, как Приселко был рядом.
Нагнувшись, Приселко приподнял крышу-творило, ходившую на петлях, как в
погребах, и закрыл вырез:
на них, обороняться и нападать сверху. Владимиру не доводилось бывать в
подобных гнездах. Пол он успел оценить на ощупь, крепок и ровен, плотно
сбит, как в доме. Синяя мгла едва кутала лес, а здесь из-за ветвей было
совсем сумрачно. Приселко высек огня, раздул трут и зажег масляную
светильню. Покой был шагов семь в длину, пять в ширину, с широкими, но
низкими окнами, с низкой же крышей - рукой достать. С одной стороны -
дверь, с другой - проем дверной, но дверь не навешена. Дом как дом. В углу
- горка выделанных овчин выдавала себя знакомым запахом холодного времени
года. У стены - лари, плотно сколоченные, с хорошо пригнанными крышками,
храмина наша, мои парни уж спят. Мы, княже, здесь переспим. Но сначала
отведай вятицкого гостинца, не побрезгай.
освещало воздушный покойчик не хуже, чем восковая свеча. Открыв ларь,
Приселко достал чистую ряднину, которую расстелил прямо на пол, поставил
широкую чашку с медом, положил каравай хлеба, копченое бедро косули или
оленя. Разобрав овчины, устроил два мягких ложа и позвал Владимира:
и - спать. Не взыщи, столов мы в гнездах наших не держим. Мы с тобой здесь
по-птичьи. Иль, коль хочешь, возляжем по римскому да греческому обычаю.
Выводится тот обычай. Однако, поверь очевидцу, мне доводилось видеть пиры,
где гости ели на ложах.
лапти, размотал онучи, снял кафтан, стянул штаны и, оставшись в исподней
одежде, растянулся на овчинах: хорошо!
как бывает после дня, непраздно проведенного в седле на дороге по новым
местам. Но это было уже привычно. Ныне другое - первый день княжеский. Не
охота - поход, дальний путь, люди, из которых старшие тут же оспорят, тут
же поправят, когда скажешь или сделаешь не то по неопытности. Шаг один - и
явятся няньки. Старшие дружинники, бояре, привыкли спорить со старшими
князьями, юнца же не пощадят, научат. Первый день колобком прокатился.
Что-то дальше?
каравай - кусок князю, кусок себе - и усмехнулся:
Ай! Воду-то я не подал! - И пошутил: - Вина нет, мы ведь по-дикому здесь,
люди лесные, пьем лошадиный напиток, зато не пьянеем.
зацепившись длинным хвостом за край, плавал серебряный ковшик, напоминая
утку формой своею и длинным носиком. Лег Приселко, и из-за пазухи нарядно
выскользнул золотой диск на золотой шейной цепочке.
в непривычном освещении, поражает наше сознанье своей новизной. Владимир
не успел еще сказать себе, что хозяин его изменился весь в движеньях, в
речи с минуты, когда зажегся светильник. Еще не успел удивиться упоминанью
о греческих пирах. Золото на вятицкой груди его поразило и открыло глаза.
Приселко предложил Владимиру поглядеть на особенную вещь. Как видно,
золото отливалось в форму. Массивный овал с крепким ушком был толщиной в
четверть пальца, шириной - в три пальца, а длиной - в шесть. С одной
стороны был выпуклый крест, над ним детская головка с крылышками - ангел,
по кругу русская надпись: "Боже, защити душу и тело раба твоего Алексея".
С другой стороны - в пояс обнаженное женское тело, над красивым лицом
вместо волос извиваются змеи и надпись: "Ум, совесть и сердце оберегая от
зла, побеждает змея змеями же и молнию - молнией".
Приселко. - Слыхал, такой город есть в Греции? - Владимир кивнул. - Я
много ходил по свету, - продолжал Приселко. - Знавал отца полоцкого князя
Всеслава и его самого. Знал меня и твой дед Ярослав. В Константинополе
служил базилевсу в избранной дружине его. Плавал по морям. Умею биться
любым оружием на суше, на кораблях. Крещеное имя мое Алексей, это правда.
А русское имя было иное. Вятицкие меня нарекли Приселкой - я к ним
приселился. Тебя я видел малым парнишкой - где тебе помнить меня. Ты мне
напоминаешь твоего внучатого дядю, Ярославова брата - Мстислава. Славный
он был воин и большой души человек и князь. Но что ж ты не ешь?
будешь, сам не знаешь. Если ж и знаешь, никто не предскажет тебе, кем быть
сумеешь. Молчишь - хорошо. Видел я, как ты распоряжался - будто старый
князь. Не обидься, знаю, что под твердым словом у тебя лежало и лежит
сомненье в себе. Будешь бороться с собою. Трудное дело, но кто тебя
выкует? Ты сам и враги твои, ибо сталь точат о жесткий камень, мягкий
камень сталь портит, и ничего никому не построить, когда никто не мешает.
Понял ли меня?
никогда не стыдись. Хорошо, что не понял. Молод ты. Берешь на память,
хочешь не хочешь, но вспомнишь много дел, много слов сравнишь с делами,
тогда и поймешь, взяв своей силой. Коли б людей со слуха учили мудрости,
давно все были б умные, давно каждый заранее знал бы, что делать. Ты
старые книги читал, тысячу лет тому назад писанные?
вволю потоптавши жесткую землю. Вспомнишь вятицкие дубы. Не из похвальбы
говорю. Знаешь, куда прошедшие дни, прошедшая жизнь девается? - спросил
Приселко и сам ответил: - Здесь все, с тобой оно, ты на себе носишь иль в
себе, все равно. Ноша великая на нас наложена от сотворенья мира, каждый
день добавляет груза. Человек велик, и старится он только от этой тяготы,
а не как конь на работе. Ноша теснит, как удав-змея. Время неверно
сравнивают с рекой. Речная вода уходит, а время хоть и течет, но с тобой
остается. Уставая, человек все менее любит жизнь. Не будь того, мы бы
вечно жили, как бос. Утомил я тебя?
принявших крещения.
С молитвой на устах они поступают хуже язычников, а сами хвалятся, что
суть старинные христиане с древнего времени. Чтут, исполняют все обряды,
посещают храмы, исповедуются, приобщаются, завидев священника или монаха,
бегут под благословенье к нему, в речах ссылаются на священные писанья.
Скажу тебе, худшие язычники, которых я видал, суть два базилевса империи и
один патриарх! Не назову их, все трое уже держат ответ перед богом. На
словах благочестивы, на деле черного от белого не отличают, в
государственном деле гонятся за выгодой, перед силой гибки, для слабого
подобны львам, ворвавшимся в стадо овец. Без малого десять лет я прожил в
Восточной империи. Не будет ей добра. Души многих людей истощены, подобно
Контровский Владимир
Буркатовский Сергей
Афанасьев Роман
Доценко Виктор
Березин Федор
Браун Дэн