закрывались ворота гетто, дала ему поцеловать край своего пояса, отвела
на этом поясе, как под уздцы, в сторону и в первой же тени протянула
ключ, назвав дом на Приеко, где будет его ждать в следующий вечер.
жина находилась над замком, так что ключ пришлось вставлять вверх бород-
кой и оттянув ручку замка кверху. Он оказался в узком коридоре, правая
стена которого была такой же, как и все другие стены, а левая состояла
из четырехгранных каменных столбиков и ступенчато расширялась влево.
Когда Коэн посмотрел через эти столбики налево, ему открылся вид вдаль,
где он увидел пустое пространство, в глубине которого, где-то под лунным
светом, шумело море.
как занавес, нижний край которого присборен волнами и обшит пеной. К
столбикам под прямым углом было прикреплено что-то вроде металлической
ограды, не дававшей приблизиться к ним вплотную; Коэн сделал вывод, что
вся левая стена коридора - это, в сущности, лестница, поставленная своей
боковой стороной на пол, так что ею нельзя было пользоваться, потому что
ступени, на которые мы наступаем, стояли вертикально, слева от ног, а не
под ними. Он двинулся вдоль этой стены-лестницы, все больше удаляясь от
правой стены коридора, и где-то на середине пути вдруг потерял опору под
ногами. Он упал на бок на одну ступеньку-столб и при попытке встать по-
нял, что пол больше не может служить опорой для ног, потому что превра-
тился в стену, хотя и не изменился при этом. Ребристая же стена стала
теперь удобной лестницей, тоже оставаясь при этом такой же, как и была.
Единственное, что изменилось, так это свет - раньше он виднелся в глуби-
не коридора, а сейчас оказался высоко над головой Коэна. По этой лестни-
це он без труда поднялся наверх, к этому свету, к комнате на верхнем
этаже. Прежде чем войти, он посмотрел вниз, в глубину, и увидел там море
таким, каким он и привык его видеть: оно шумело в бездне у него под но-
гами. Когда он вошел, госпожа Ефросиния сидела босая и плакала в свои
волосы. Перед ней на треножнике стоял башмачок, в нем хлеб, а на носке
башмачка горела восковая свеча. Под волосами виднелись обнаженные груди
госпожи Ефросиний, обрамленные, как глаза, ресницами и бровями, и из
них, как темный взгляд, капало темное молоко... Руками с двумя большими
пальцами она отламывала кусочки хлеба и опускала их себе в подол. Когда
они размокали от слез и молока, она бросала их к своим ногам, а на
пальцах ног у нее вместо ногтей были зубы. Прижав ступни друг к другу,
она этими зубами жадно жевала брошенную пищу, но из-за того, что не было
никакой возможности ее проглотить, пережеванные куски валялись в пыли
вокруг...
она сделала его своим любовником, напоила черным молоком и сказала:
из меня. До известной меры оно укрепляет, но когда его много, расслабля-
ет...
веру. Он так громко повсюду рассказывал об этом, будто был в опьянении,
и вскоре его намерение стало известно всем, однако ничего не случилось.
Когда же он сообщил об этом госпоже Ефросиний, она ему сказала:
я тоже не христианской веры, вернее, я христианка только временно, по
мужу. В сущности, я в определенном смысле принадлежу к твоему, еврейско-
му, миру, только это не так просто объяснить. Может, тебе приходилось
видеть на Страдуне хорошо знакомый плащ на совсем незнакомой особе. Все
мы в таких плащах, и я тоже. Я - дьявол, имя мое - сон. Я пришла из ев-
рейского ада, из геенны, сижу я по левую сторону от Храма, среди духов
зла, я потомок самого Гевары, о котором сказано: "Atque nine in illo
creata est Gehenna". Я - первая Ева, имя мое - Лилит, я знала имя Иеговы
и поссорилась с ним. С тех пор я лечу в его тени среди семисмысленных
значений Торы. В моем нынешнем обличье, в котором ты меня видишь и лю-
бишь, я создана смешением Истины и Земли; у меня три отца и ни одной ма-
тери. И я не смею ни шагу шагнуть назад. Если ты поцелуешь меня в лоб, я
умру. Если ты перейдешь в христианскую веру, то сам умрешь за меня. Ты
попадешь к дьяволам христианского ада, и заниматься тобой будут они, а
не я. Для меня ты будешь потерян навсегда, и я не смогу до тебя дотя-
нуться. Не только в этой, но и в других, будущих жизнях...
мотря на это, слухи не прекратились и тогда, когда он отказался от свое-
го намерения. Имя его было быстрее его самого, и с этим именем уже про-
исходило то, что с самим Коэном только должно было произойти. Чаша пере-
полнилась на масленицу 1689 года, в воскресенье святых Апостолов. Сразу
же после масленицы дубровницкий актер Никола Риги предстал перед судом и
дал показания в связи с тем, что вместе со своей труппой нарушил порядок
в городе. Он обвинялся в том, что вывел в комедии и представил на сцене
известного и уважаемого в Дубровнике еврея Папа-Самуэля, а над Самуэлем
Коэном издевался на глазах всего города. Актер, защищаясь, говорил, что
понятия не имел, что под маской во время масленичного представления
скрывается Самуэль Коэн. Как было принято каждый год у дубровницкой мо-
лодежи, стоит лишь ветру переменить цвет - Риги вместе с актером Криво-
носовичем готовил "жидиаду", масленичное представление, в котором участ-
вовал еврей. Ввиду того что Божо Попов-Сарака со своей дружиной молодых
аристократов не захотели в этом году участвовать в спектакле, простые
горожане решили сами приготовить карнавальные сценки. Они наняли повоз-
ку, запряженную волами, устроили на ней виселицу, а Кривоносович, кото-
рый раньше уже играл еврея, добыл рубаху, сшитую из парусины, и шляпу из
рыбацкой сети, сделал из пакли рыжую бороду и написал прощальное слово,
которые в "жидиадах" обычно читает еврей перед смертью. Они встретились
в назначенное время уже в костюмах и под масками, и Риги клялся перед
судом, что был уверен: на повозке везут, как и всегда на масленицу, Кри-
воносовича, который, переодетый в еврея, стоит под виселицей и сносит
удары, плевки и другие унижения - в общем, все, чего требует представле-
ние этого жанра. Итак, погрузили всех актеров, палача и "жида" на повоз-
ку и отправились по всему городу, от черных фратров к белым, показывая
комедию. Сначала объехали всю Плацу, потом направились к церкви Пресвя-
той Богоматери и Лучарницам. По дороге Риги (изображавши а) с маски мни-
мого еврея (актера Кривоносовича, как он был уверен) оторвал нос, когда
они проезжали мимо Большого городского фонтана, в Таборе опалил ему бо-
роду, возле Малого фонтана пригласил толпу зрителей оплевать его, на
площади перед Дворцом (ante Palatium) оторвал ему руку, сделанную из на-
битого соломой чулка, и ничего странного или подозрительного не заметил,
пожалуй, за исключением того, что от тряски повозки по мостовой у того
из губ вылетает непроизвольное короткое посвистывание. Когда в Лучарипе
перед домом господина Лукаревича, в соответствии с обычным сценарием,
настало время повесить "жида", Риги накинул ему на шею петлю, по-прежне-
му убежденный, что по маской скрывается Кривоносович. Но тогда тот, что
был под маской, вместо прощального слова прочитал какие-то стихи или
что-то в этом роде, Бог его знает что, обращаясь при этом вот так, с
петлей на шее, к госпоже Ефросиний Лукаревич, которая с волосами, вымы-
тыми яйцом дятла, стояла на балконе своего палаццо. Этот текст ничем не
был похож на прощальное слово еврея из "жидиады":
сшито из весны цветенья, Обувь сделана из летнего тепла. Там больше
одежды, где больше времени, Каждый год приносит немного бремени. Скинь
время и одежду враз. Пока во мне огонь счастливый не угас"
а никак не к "жидиаде", и которые совсем не напоминали прощальное слово
еврея, актеры и зрители заподозрили, что что-то не так, и тогда Риги ре-
шил сорвать маску с того, кто это читал. Под маской, к изумлению при-
сутствующих, вместо актера Кривоносовича оказался настоящий еврей из
гетто - Самуэль Коэн.
Кривоносовича, но за это Никола Риги ни в коем случае не может нести от-
ветственность, поскольку он не знал, что под маской возит по городу Коэ-
на, подкупившего Кривоносовича, который уступил ему свое место и обещал,
что будет обо всем молчать. Таким образом, неожиданно для всех получи-
лось, что Риги не виновен в оскорблениях и издевательствах над Самуэлем
Коэном, напротив - сам Коэн нарушил закон, который запрещает евреям на
масленицу находиться среди христиан. Поскольку Коэн только недавно был
выпущен из тюрьмы после визита к иезуитам, новый приговор стал для го-
родских властей лишним аргументом за то, чтобы изгнать из города этого
жида, который "свою голову не бережет" и к тому же где-то в Герцеговине
работает у турка на кладбище лошадей смотрителем.
и будет ли защищать его, что могло бы затянуть решение этого дела и даже
вообще изменить его. Таким образом, пока Коэн сидел в тюрьме, все ждали,
что скажет гетто.
месяца того года раби Абрахам Папо и Ицхак Нехама просмотрели и описали
бумаги и книги в доме Коэна. Потому что вести о его визите к монахам
встревожили не только иезуитов, но и гетто.
звуку поняли, что ключ в колокольчике. Он был подвешен к язычку. В ком-
нате горела свеча, хотя матери Коэна не было. Они нашли ступку для кори-
цы, гамак, подвешенный так высоко, что, лежа в нем, можно было читать
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Вронский Константин