Чтение 39–й страницы книги ~Бесы~

- Я понесу. Ваше дело. Но он не согласится.

- Знаю, что не согласится.

- Он драться хочет. Говорите, как драться?

- В том и дело, что я хотел бы завтра непременно вс¬ кончить. Часов в
девять утра вы у него. Он выслушает и не согласится, но сведет вас с своим
секундантом, - положим, часов около одиннадцати. Вы с тем порешите, и затем
в час или в два чтобы быть всем на месте. Пожалуста постарайтесь так
сделать. Оружие, конечно, пистолеты, и особенно вас прошу устроить так:
определить барьер в десять шагов; затем вы ставите нас каждого в десяти
шагах от барьера, и по данному знаку мы сходимся. Каждый должен непременно
дойти до своего барьера, но выстрелить может и раньше, на ходу. Вот и вс¬,
я думаю.

- Десять шагов между барьерами близко, - заметил Кириллов.

- Ну двенадцать, только не больше, вы понимаете, что он хочет драться
серьезно. Умеете вы зарядить пистолет?

- Умею. У меня есть пистолеты; я дам слово, что вы из них не стреляли. Его
секундант тоже слово про свои; две пары, и мы сделаем чет и нечет, его или
нашу?

- Прекрасно.

- Хотите посмотреть пистолеты?

- Пожалуй.

Кириллов присел на корточки пред своим чемоданом в углу, вс¬ еще не
разобранным, но из которого вытаскивались вещи по мере надобности. Он
вытащил со дна ящик пальмового дерева, внутри отделанный красным бархатом,
и из него вынул пару щегольских, чрезвычайно дорогих пистолетов.

- Есть вс¬: порох, пули, патроны. У меня еще револьвер; постойте.

Он полез опять в чемодан и вытащил другой ящик с шестиствольным
американским револьвером.

- У вас довольно оружия, и очень дорогого.

- Очень. Чрезвычайно.

Бедный, почти нищий, Кириллов, никогда впрочем и не замечавший своей
нищеты, видимо с похвальбой показывал теперь свои оружейные драгоценности,
без сомнения приобретенные с чрезвычайными пожертвованиями.

- Вы вс¬ еще в тех же мыслях? - спросил Ставрогин после минутного молчания
и с некоторою осторожностию.

- В тех же, - коротко ответил Кириллов, тотчас же по голосу угадав о чем
спрашивают, и стал убирать со стола оружие.

- Когда же? - еще осторожнее спросил Николай Всеволодович, опять после
некоторого молчания.

Кириллов между тем уложил оба ящика в чемодан и уселся на прежнее место.

- Это не от меня, как знаете; когда скажут, - пробормотал он, как бы
несколько тяготясь вопросом, но в то же время с видимою готовностию
отвечать на все другие вопросы. На Ставрогина он смотрел не отрываясь,
своими черными глазами без блеску, с каким-то спокойным, но добрым и
приветливым чувством.

- Я, конечно, понимаю застрелиться, - начал опять, несколько нахмурившись
Николай Всеволодович, после долгого, трехминутного задумчивого молчания; -
я иногда сам представлял, и тут всегда какая-то новая мысль: Если бы
сделать злодейство, или, главное, стыд, то-есть позор, только очень подлый
и... смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу
лет, и вдруг мысль: "один удар в висок и ничего не будет". Какое дело тогда
до людей, и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?

- Вы называете, что это новая мысль? - проговорил Кириллов подумав.

- Я... не называю... когда я подумал однажды, то почувствовал совсем новую
мысль.

- "Мысль почувствовали"? - переговорил Кириллов, - это хорошо. Есть много
мыслей, которые всегда и которые вдруг станут новые. Это верно. Я много
теперь как в первый раз вижу.

- Положим, вы жили на луне, - перебил Ставрогин, не слушая и продолжая свою
мысль, - вы там, положим, сделали, все эти смешные пакости... Вы знаете
наверно отсюда, что там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет,
вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам
дело здесь до всего того, что вы там наделали, и что тамошние будут плевать
на вас тысячу лет, не правда ли?

- Не знаю, - ответил Кириллов, - я на луне не был, - прибавил он без всякой
иронии, единственно для обозначения факта.

- Чей это давеча ребенок?

- Старухина свекровь приехала; нет, сноха... вс¬ равно. Три дня. Лежит
больная, с ребенком; по ночам кричит очень, живот. Мать спит, а старуха
приносит; я мячем. Мяч из Гамбурга. Я в Гамбурге купил, чтобы бросать и
ловить: укрепляет спину. Девочка.

- Вы любите детей?

- Люблю, - отозвался Кириллов довольно впрочем равнодушно.

- Стало быть, и жизнь любите?

- Да, люблю и жизнь, а что?

- Если решились застрелиться.

- Что же? Почему вместе? Жизнь особо, а то особо. Жизнь есть, а смерти нет
совсем.

- Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?

- Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную. Есть минуты, вы доходите до
минут, и время вдруг останавливается и будет вечно.

- Вы надеетесь дойти до такой минуты?

- Да.

- Это вряд ли в наше время возможно, - тоже без всякой иронии отозвался
Николай Всеволодович, медленно и как бы задумчиво. - В Апокалипсисе ангел
клянется, что времени больше не будет.

- Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья
достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная
мысль.

- Куда ж его спрячут?

- Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме.

- Старые философские места, одни и те же с начала веков, - с каким-то
брезгливым сожалением пробормотал Ставрогин.

- Одни и те же! Одни и те же с начала веков, и никаких других никогда! -
подхватил Кириллов с сверкающим взглядом, как будто в этой идее заключалась
чуть не победа.

- Вы, кажется, очень счастливы, Кириллов?

- Да, очень счастлив, - ответил тот, как бы давая самый обыкновенный ответ.

- Но вы так недавно еще огорчались, сердились на Липутина?

- Гм... я теперь не браню. Я еще не знал тогда, что был счастлив. Видали вы
лист, с дерева лист?