Чтение 39–й страницы книги ~Преступление и наказание~

было спускаться в разные весьма увеселительные заведения. В одном из них, в
эту минуту, шел стук и гам на всю улицу, тренькала гитара, пели песни, и
было очень весело. Большая группа женщин толпилась у входа; иные сидели на
ступеньках, другие на тротуаре, третьи стояли и разговаривали. Подле, на
мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат с папироской и, казалось,
куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Один оборванец ругался с
другим оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперек улицы.
Раскольников остановился у большой группы женщин. Они разговаривали сиплыми
голосами; все были в ситцевых платьях, в козловых башмаках и простоволосые.
Иным было лет за сорок, но были и лет по семнадцати, почти все с глазами
подбитыми.

Его почему-то занимало пенье и весь этот стук и гам, там, внизу...
Оттуда слышно было, как среди хохота и взвизгов, под тоненькую фистулу
разудалого напева и под гитару, кто-то отчаянно отплясывал, выбивая такт
каблуками. Он пристально, мрачно и задумчиво слушал, нагнувшись у входа и
любопытно заглядывал с тротуара в сени.

Ты мой бутошник прикрасной

Ты не бей меня напрасно! -

разливался тоненький голос певца. Раскольникову ужасно захотелось
расслушать, что поют, точно в этом и было все дело.

"Не зайти ли? - подумал он. - Хохочут! Спьяну. А что ж, не напиться ли
пьяным?"

- Не зайдете, милый барин? - спросила одна из женщин довольно звонким
и не совсем еще осипшим голосом. Она была молода и даже не отвратительна -
одна из всей группы.

- Вишь, хорошенькая! - отвечал он, приподнявшись и поглядев на нее.

Она улыбнулась; комплимент ей очень понравился.

- Вы и сами прехорошенькие, - сказала она.

- Какие худые! - заметила басом другая, - из больницы, что ль
выписались?

- Кажись и генеральские дочки, а носы все курносые! - перебил вдруг
подошедший мужик, навеселе, в армяке нараспашку и с хитро смеющейся харей.
- Вишь, веселье!

- Проходи, коль пришел!

- Пройду! Сласть!

И он кувыркнулся вниз.

Раскольников тронулся дальше.

- Послушайте, барин! - крикнула вслед девица.

- Что?

Она законфузилась.

- Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, а теперь вот
как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер, шесть
копеек на выпивку!

Раскольников вынул сколько вынулось: три пятака.

- Ах, какой добреющий барин!

- Как тебя зовут?

- А Дуклиду спросите.

- Нет уж, это что же, - вдруг заметила одна из группы, качая головой
на Дуклиду. - Это уж я и не знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от
одной только совести провалилась...

Раскольников любопытно поглядел на говорившую. Это была рябая девка,
лет тридцати, вся в синяках, с припухшею верхнею губой. Говорила и осуждала
она спокойно и серьезно.

"Где это, - подумал Раскольников, идя далее, - где это я читал, как
один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если
бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой
площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, - а кругом будут
пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, - и
оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет,
вечность, - то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и
жить! Как бы ни жить - только жить!.. Экая правда! Господи, какая правда!
Подлец человек! И подлец тот, кто его за это подлецом называет", - прибавил
он через минуту.

Он вышел на другую улицу: "Ба! "Хрустальный дворец"! Давеча Разумихин
говорил про "Хрустальный дворец". Только, чего бишь я хотел-то? Да,
прочесть!.. Зосимов говорил, что в газетах читал..."

- Газеты есть? - спросил он, входя в весьма просторное и даже опрятное
трактирное заведение о нескольких комнатах, впрочем довольно пустых.
Два-три посетителя пили чай, да в одной дальней комнате сидела группа,
человека в четыре, и пили шампанское. Раскольникову показалось, что между
ними Заметов. Впрочем, издали нельзя было хорошо рассмотреть.

"А пусть!" - подумал он.

- Водки прикажете-с? - спросил половой.

- Чаю подай. Да принеси ты мне газет, старых, этак дней за пять сряду,
а я тебе на водку дам.

- Слушаю-с. Вот сегодняшние-с. И водки прикажете-с?

Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать:
"Излер - Излер - Ацтеки - Ацтеки - Излер - Бартола - Массимо - Ацтеки -
Излер... фу, черт! А, вот отметки: провалилась с лестницы - мещанин сгорел
с вина - пожар на Песках - пожар на Петербургской - еще пожар на
Петербургской- еще пожар на Петербургской - Излер - Излер - Излер - Излер -
Массимо... А вот..."

Он отыскал наконец то, чего добивался, и стал читать; строки прыгали в
его глазах, он, однако ж, дочел все "известие" и жадно принялся отыскивать
в следующих нумерах позднейшие прибавления. Руки его дрожали, перебирая
листы, от судорожного нетерпения. Вдруг кто-то сел подле него, за его
столом. Он заглянул - Заметов, тот же самый Заметов и в том же виде, с
перстнями, с цепочками, с пробором в черных вьющихся и напомаженных
волосах, в щегольском жилете и в несколько потертом сюртуке и несвежем
белье. Он был весел, по крайней мере очень весело и добродушно улыбался.
Смуглое лицо его немного разгорелось от выпитого шампанского.

- Как! Вы здесь? - начал он с недоумением и таким тоном, как бы век
был знаком, - а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не в памяти.
Вот странно! А ведь я был у вас...

Раскольников знал, что он подойдет. Он отложил газеты и поворотился к
Заметову. На его губах была усмешка, и какое-то новое раздражительное
нетерпение проглядывало в этой усмешке.

- Это я знаю, что вы были, - отвечал он, - слышал-с. Носок
отыскивали... А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к
Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то
Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять
- дело ясное... а?

- А уж какой он буян!

- Порох-то?

- Нет, приятель ваш, Разумихин...

- А хорошо вам жить, господин Заметов; в приятнейшие места вход
беспошлинный! Кто это вас сейчас шампанским-то наливал?

- А это мы... выпили... Уж и наливал?!