Чтение 39–й страницы книги ~Новичок в Антарктиде~

полуметра. Перекинули бревна, перебрались и натолкнулись на разводье метров
до тридцати шириной! Откуда оно взялось? Голова кругом идет -- ничего не
поймем. Шарахнулись в сторону -- снова разводье! Налево -- опять разводье!
Весь лед движется, обламывается на глазах -- мы отрезаны!

Начали по бревнам и доскам перескакивать со льдины на льдину. Пришлось
выполнять прямо-таки цирковые трюки: Совершаев и Ескин подставляли под
гусеницы доски, а я вел трактор, держа одну ногу на весу, чтобы в любой
момент успеть выскочить. В конце концов оказались в окружении сплошь битого
льда, на обломке примерно тридцать на шестьдесят метров. "Хлопцы, говорю,
дело плохо, на тракторе уже не выбраться". Заглушил мотор, простились с
техникой, взяли с собой доски и пошли скакать с одной льдины на другую, пока
не выбрались на твердый припай. Поверили, что остались живы, и начали
размышлять: что же произошло?

В это время припай никогда не взламывается, такого случая в летописях
экспедиций не отмечалось. Если бы заштормило, не пришлось бы ломать голову в
поисках причины. Но чтобы припай встал на дыбы в середине декабря в ясную и
безветренную погоду... Совершаеву удалось сфотографировать удивительное
явление: лед между айсбергами вздыбился геометрически правильными волнами!
Значит, здесь поорудовала неведомая нам и пожелавшая остаться неизвестной
стихийная сила. Возможно, припай взломала сильная зыбь от старого циклона,
либо -- другая рабочая гипотеза -- неподалеку в море опрокинулся гигантский
айсберг, дав могучую волну. Других объяснений мы не нашли, тем более что
подвижки льда быстро прекратились и трещины в основном зарубцевались. И
когда подошли корабли, мы работали на этой самой трассе без особых
происшествий, если не считать одного эпизода. До спх пор вздрагиваю, когда
вспоминаю...

Заповедь пешехода: переходя через улицу, не забывай, что шофер может
быть пьян.

Заповедь водителя в Антарктиде: преодолевая самую хорошую трассу,
помни, что она проходит над бездной.

Погода в тот день стояла неважная, и Гербович возражал против работы на
припае. Тем не менее от "Оби" по направлению к Мирному вышли два трактора --
из-за несогласованности, которая мешает делу в хозяйствах любого масштаба.
На одном тракторе шли механик-водитель Виктор Медведев и гидролог Альберт
Романов, оба молодые и неопытные, зато другой трактор вел опытнейший Борис
Рябчиков.

Прошло два часа, тракторы должны были уже прийти в Мирный, а о них ни
слуху ни духу. Обеспокоенные Гербович и Овечкин на вездеходе выехали им
навстречу и на середине трассы, вернее в стороне от нее, увидели... сани без
трактора. Остановили вездеход, подбежали -- да, на самом краю разводья стоят
сани, а в свинцовой воде плавает сиденье. Первая и страшная мысль: один
трактор провалился. А люди? От разводья идут следы: один... два... третьего
нет. Но ведь людей-то на тракторах было трое! Обуреваемые самыми тяжелыми
предчувствиями, Гербович и Овечкин на максимально возможной скорости рванули
в Мирный и... увидели живых и здоровых Медведева, Романова и Рябчикова.

А произошло вот что.

Рябчиков уже не раз проходил эту трассу и знал ее наизусть. Одно лишь
его присутствие на ней должно было бы стать, казалось, гарантией удачного
перехода. Но вместо того чтобы поставить ветерана впереди, его сделали
ведомым. С опытнейшего водителя тем самым была снята и переложена на плечи
Медведева и Романова ответственность за выбор направления. Если бы не
метель, эта ошибка, возможно, не отомстила бы за себя: трасса была хорошо
размечена. Но метель спутала все карты и усугубила ошибку. Идущие впереди
Медведев и Романов сбились и новой трассы на старую, а Рябчиков хотя и
удивился такому маневру, но пошел за ними, совершенно справедливо думая про
себя: "Ведь там гидролог, ему виднее".

Итак, тракторы отклонились в сторону. В Антарктиде бывает, что в
пасмурную погоду исчезают тени, пространство превращается в однообразную
пустыню, и невозможно определить расстояние до предмета, небольшой камушек
может показаться холмом. Наверное, кому-либо из ребят нужно было на всякий
случай сойти на лед и проверить вехи; кажется, они так и собирались сделать,
но не успели: трактор провалился. Очень удачно, если можно употребить это
слово: передний бампер уперся в кромку льда, а сзади, где расположен центр
тяжести трактора, его попридержали сани. Альберт Романов мгновенно соскочил
на лед, а Медведев остался на месте.

-- Наверное, снежница, -- предположил он и начал газовать.

-- Какая там снежница! -- ахнул Романов. -- Прыгай! Кругом вода!

Промедли Медведев последовать этому совету, и вряд ли что-либо спасло
бы его от гибели. К счастью, он без лишних размышлений покинул трактор,
который в ту же секунду стремительно ушел в море. Под давлением смерзшегося
снега выдавило палец из прицепного устройства, сани отцепились, но остались
на льду.

-- Романов, -- рассказал мне потом его коллега океанолог Дима
Шахвердов, -- в этот день был именинником. После того как мы поздравили его
со вторым рождением, он поведал нам занятную историю. Оказывается, несколько
месяцев назад он докладывал на секции свою диссертацию о проходимости судна
в условиях Антарктиды. В этой работе он использовал материалы всех
предыдущих походов "Оби", рассчитал массу формул и дал свои рекомендации.
Его, как положено, засыпали вопросами, среди которых был такой: "А какова
проходимость санно-гусеничных поездов по припайному льду?"

Диссертант ответил, что это не совсем его тема, но он надеется в конце
года разобраться в ней непосредственно на месте.

Разобрался, да еще как!

На этом злоключения Романова не кончились. Он еще дважды проваливался
под лед на припае, но не на тракторе, а собственной персоной.

-- Богатый собрал материал! -- смеялись товарищи. -- На докторскую!

Все хорошо, что хорошо кончается.

Не только в Мирном -- на Молодежной и на других станциях припайный лед
не менее коварен, море и там безмолвный свидетель драм, происшедших во время
разгрузки кораблей...

Волосан, медпункт и Южный полярный круг

Хорошо в Мирном! Повсюду тает снег, в домах сыро, ничего не стоит
окунуться в лужу, но вспоминаешь про Восток -- и тебя охватывает тихое
блаженство. Мне даже дико слышать, что некоторые миряне поругивают свой
земной рай, где можно дышать сколько влезет, греться на солнышке и при
желании погладить собаку.

В первые дни я сильно скучал по Востоку. Понимаю, что сам себе
противоречу, но разве вся прелесть жизни не в том, чтобы время от времени
отбрасывать логику? На Востоке страдало тело, но ликовала и пела душа.
Человек в Антарктиде -- это звучит гордо, но человек на станции Восток --
это гордость, помноженная на сознание исключительности своего положения. На
Востоке я оставил друзей, два смонтированных при моем участии домика,
которые по последним сведениям еще не развалились, и новую дизельную
электростанцию, две стены которой я соединил так лихо, что при их
перестройке мое имя упоминалось чаще, чем мне того хотелось. Да, еще на
Востоке я оставил свой фотоаппарат и захватил чужой -- обстоятельство,
сыгравшее злую шутку с инженером-механиком Геннадием Басовым. На острове
Фулмара Гена сделал мне на редкость опрометчивое предложение: он будет
снимать меня своим аппаратом, а я его -- своим. В результате мир получил
десяток отличных фотографий, на которых я общаюсь с пингвинами, и ни одной,
на которой была бы запечатлена мужественная и атлетическая фигура шагающего
по Фулмару Васева: я снимал его на уже отснятую пленку.

Восток, однако, это яркий, но безвозвратно отлетевший сон, на Востоке
мне больше не бывать: летчики и так яростно спорят из-за каждого килограмма
груза, и вряд ли Василий Сидоров пожертвует ради меня вторым мешком
картошки...

Обуреваемый этими мыслями, я бесцельно шатался по Мирному. На пороге
кают-компании спал Волосан, та самая собака, которую можно погладить. Я с
наслаждением погрузил пальцы в его густую шерсть. Волосан -- старый и мудрый
пес, он многое повидал на своем веку, и плохое и хорошее, и теперь относится
к жизни с философским спокойствием. Он пришел в Мирный молодой и полной сил
собакой, энергия била из него ключом. Но годы шли, и Волосан одряхлел.
Теперь он все чаще лежит с закрытыми глазами, вспоминая бурные эпизоды
былого: войну не на жизнь, а на смерть со своим братом Механиком, тайную
охоту на пингвинов, свои эстрадные выступления на вечерах в кают-компании...
Но Механика уже давно увезли на Молодежную, за пингвинов пришлось
расплачиваться, и жестоко, а сольные номера, среди которых наибольшим
успехом пользовались такие шедевры, как "Докладчик на собрании" и
"Подвыпивший полярник", известны теперь только по воспоминаниям очевидцев.

Волосан сладко потягивается во сне и улыбается: вспоминает, наверное,
один из прекраснейших эпизодов своей жизни, когда в чудесное летнее утро он
вышел обойти свои владения и... увидел подругу! Сказка! Этот сюрприз
преподнесли ему летчики. Прилетев на станцию Моусон, они долго объясняли
австралийцам, что Волосану нужна подруга, причем нужна до зарезу. Разговор
шел главным образом при помощи пальцев, и австралийцы никак не могли понять
смысла разыгрываемой русскими пантомимы. Наконец один летчик нашел нужные
слова: "Вы нам леди гав-гав! Леди дог!" Как Волосан был счастлив в те
незабываемые дни!

Но те же самые летчики заставили Волосана пережить самую, наверное,
тяжелую неделю в его жизни. Эту историю я услышал от Василия Семеновича
Сидорова. Както полярники в Мирном стали чуть ли не ежедневно находить
убитых пингвинов. ЧП! Ведь Антарктида -- заповедник! Стали следить за
Волосаном. И что же? Браконьером оказался он. Пса посадили на цепь, но он
сорвался и снова начал игру, в которой веселилась только одна сторона. За
Волосаном, застигнутым на месте преступления, началась погоня, и пес, спасая
свою преступную шкуру, примчался на полосу.

-- А мы уже погрузились и должны были улететь на Восток, -- вспоминал
Сидоров. -- Кричим: "Волосан, сюда!" Он стрелой по трапу и в самолет!
Ласкается, смотрит преданными собачьими глазами -- защиты просит. Начальник
авиаотряда Герой Советского Союза Марченко говорит: "Ладно, берите, а то ему