Чтение 39–й страницы книги ~Талисман~

Спустя четыре часа, в полдень, Джек присел в высокой траве у обочины
дороги и принялся наблюдать, как несколько человек - с такого расстояния
они казались не больше муравьев - взбираются на высокую, неустойчивую с
виду башню. Мальчик выбрал это место, чтобы отдохнуть и съесть свое
яблоко. До башни было около трех миль (хотя, возможно, и больше - почти
сверхъестественная чистота воздуха значительно сокращала расстояние), что
заняло бы по мнению Джека около часа пути.

Яблоко оказалось на удивление сочным, усталые ноги сладко ныли, и
мальчик задумался, что это за башня, стоящая в чистом поле посреди
нескошенной травы. И, конечно, его удивляли люди, упрямо карабкающиеся на
нее.

Дул довольно сильный ветер; башня находилась с подветренной стороны,
и до Джека доносились голоса людей... и их смех. Не дошел ли он, сам того
не подозревая, до Границы? Он помнил слова Капитана Фаррена: "Никто не
знает, куда ведет Восточная Дорога, и когда она пересекает Границу. Я
слышал, что даже Господь Бог никогда не заглядывает за Границы..."

Джек вздрогнул.

Ему не верилось, что он зашел так далеко. Он не чувствовал ничего
похожего на те чувства, которые он испытывал, спасаясь от экипажа Моргана,
от хищных деревьев... прошлое казалось теперь ужасным прологом к событиям
в Оутли. Но, садясь в повозку фермера Генри, Джек не испытывал ни страха,
ни злости; в Территориях он ощущал себя частью целого...

Нет, _з_д_е_с_ь_ он не был чужаком. _З_д_е_с_ь_ - нет.

Ему пришло в голову, что он уже давно является частью Территорий.
Странная мысль запульсировала в висках, звуча частично по-английски,
частично на диалекте Территорий: "Когда ко мне приходит видение, то я
понимаю, что это - видение; но только в момент пробуждения. Если же
видение приходит одновременно с пробуждением - например, когда звонит
будильник, - то происходят удивительные вещи: действительность и видение
сливаются в одно... И я не чувствую себя чужим в этом сплаве реальности и
запредела. Все это тесно связано. Я знаю, что мой отец видел много видений
и глубоко погружался в них, но я уверен, что дядя Морган почти никогда не
делал этого".

Он решил, что сделает глоток из бутылки Смотрителя сразу, как только
почувствует опасность или увидит что-нибудь пугающее. Если же нет - он
будет идти все время вплоть до возвращения в Нью-Йорк. Он может даже
переночевать в Территориях, если сумеет раздобыть что-нибудь более
существенное, чем яблоко. Но пока шоссе было пустынным, и поесть было
негде, да и нечего.

С обеих сторон дороги росла трава. Джек почему-то начал чувствовать,
что его путь ведет к безграничному океану. Небо над Западной Дорогой было
ясным и солнечным, но холодным ("Хотя в конце сентября оно всегда
холодное", - подумалось ему, и вместо слова Сентябрь ему пришло в голову
местное название - _д_е_в_я_т_ы_й _м_е_с_я_ц_). Джеку не встречались ни
пешеходы, ни телеги. Ветер усиливался. По травяному ковру пробегали волны,
рождающие низкий звук, осенний и одинокий.

Если бы кто-нибудь сейчас спросил: "Как ты себя чувствуешь, Джек?",
мальчик мог бы ответить: "Все хорошо, спасибо. Бодро". _Б_о_д_р_о_ было
словом, которое поселилось в его сознании, когда он шел через эту
пустынную страну трав; его внутреннее состояние можно было даже назвать
словом _в_о_с_т_о_р_г_. Он шел и шел, растворяясь в пейзаже, знакомом
очень немногим американским детям его времени - пустая, бесконечная дорога
под голубым небом; всепоглощающая свежесть и чистота. На небе не было ни
облачка.

Все это было внове для мальчика, и он боялся пропустить что-либо. Он
был подростком, склонным к софистике - вполне естественное явление,
поскольку он родился в семье кинематографического агента и актрисы в
Лос-Анджелесе, и никак не мог быть наивным, - но он был еще ребенком,
особенно в данной ситуации. Путешествие в одиночестве через страну трав в
любом взрослом человеке несомненно вызвало бы чувство заброшенности и,
возможно, породило бы галлюцинации. Взрослый, скорее всего, обязательно
воспользовался бы бутылкой Смотрителя, удалившись от торгового городка
всего лишь на пару миль; или какой-нибудь другой бутылкой, так часто
прибавляющей взрослым мужества.

Джек же шел вперед без слез и страха, и думал только: "О, Боже! Я
чувствую себя хорошо... это странно, если учесть, что никого нет рядом, но
это так".

И лишь его тень, постепенно удлиняясь, следовала за ним.

Он уже почти забыл, что меньше двенадцати часов назад был пленником
Апдайка в "Оутлийской пробке" (хотя на руках мальчика все еще были свежие
мозоли); впервые в жизни он шел по широкой, открытой дороге, совершенной
пустынной; здесь не было рекламы "Кока-колы" или пива "Будвайзер", рядом
не проносились машины, не было слышно гула самолетов, - только звук шагов
по дороге и его собственное дыхание.

"Боже, мне хорошо", - подумал Джек, протирая глаза, и еще раз
определил свое состояние словом "бодрое".

Он подходил к башне.

"Парень, ты никогда не заберешься на нее".

Джек догрыз яблоко и не думая, почему так поступает, принялся руками
закапывать огрызок в землю. Казалось, башня сделана из досок, и Джек
прикинул, что ее высота около пятисот футов. Она выглядела полой изнутри.
На верхушке была площадка, и там толпились люди.

Джек присел на обочине, обхватив руками колени. Ветер дул в спину. По
траве бежали волны.

"НИКОГДА мне туда не взобраться", - подумал он, - "даже за миллион
долларов".

И вдруг случилось то, чего он боялся еще тогда, когда в первый раз
увидел на башне людей: один из них стал падать.

Джек вскочил на ноги; лицо его побледнело. Мальчику уже
представлялось неподвижное, распростертое на земле тело... Внезапно глаза
его расширились и из груди вырвался сдавленный крик. Человек отнюдь не
падал с башни и не бросился с нее для самоубийства, он просто спрыгнул
вниз. На полпути к земле что-то хлопнуло за его спиной (Джек решил, что
это парашют, и ужаснулся, что тот не успеет раскрыться)...

Но это был не парашют.

Это были крылья.

Падение замедлилось и, наконец, прекратилось совсем, когда мужчина
оказался в пятидесяти футах над землей. Затем он стал взлетать, все выше и
выше; крылья почти соприкасались во время взмаха; их движения были похожи
на движения рук пловца, финиширующего на дистанции.

"Ой-ой-ой", - подумал Джек, изумленно глядя вверх. - "Ой-ой-ой, что ж
это происходит, ой-ой-ой!"

Второй мужчина проделал то же самое, за ним третий, четвертый...
Через пять минут в воздухе оказалось около пятидесяти человек. Они
спрыгивали с башни, выписывали "восьмерки" и оказывались с другой стороны
башни; вновь "восьмерка" - и возвращение на исходную площадку. И все
повторялось сначала.

Они парили и танцевали в воздухе. Джек восхищенно смеялся. Зрелище
напоминало балет на воде, где все кажется очень простым, если смотреть со
стороны, и очень сложным, если попытаться самому.

Но здесь было другое. Полет людей не выглядел легким делом, не
требующим усилий; они явно затрачивали много энергии для пребывания в
воздухе; и Джек почувствовал страх за них.

Ему вспомнились времена, когда мать брала его с собой к своей подруге
Мирне, которая была _н_а_с_т_о_я_щ_е_й_ балериной, работающей в
профессиональной труппе. Джеку приходилось видеть Мирну и других танцоров
в спектаклях - мать часто ходила с ним на премьеры. Но он никогда не видел
Мирну на репетициях... И вот однажды это случилось. Джека тогда потряс
контраст между впечатлением от балета на сцене, где, казалось, все
делается легко и просто, и репетицией у станка, когда лицо балерины
обливается потом, а хореограф не хвалит, а только ругает. Комнату, где
занимались балерины, заполнял тяжелый запах пота.

На шеях вздувались вены. Кроме замечаний хореографа единственными
звуками были шарканье ног по полу и тяжелое, прерывистое дыхание. Джек
внезапно понял, что танцоры постепенно убивают себя. Больше всего ему
запомнилось выражение их лиц - полное сосредоточение, преодоление боли и
удовольствие от выполняемой работы. Джек не мог понять, в чем тут можно
находить удовольствие. Неужели боль может доставлять удовольствие?

Людям, которые летали перед ним, тоже, наверное, больно. Интересно,
это действительно крылатые люди, как люди-птицы из сериала "Флэш Гордон",
или крылья их подобны крыльям Икара? Впрочем, это не имело значения... во
всяком случае, для Джека.

"Радость.

Они живут среди волшебства, эти люди.

Радость помогает им взлететь".

Вот что имело значение. Их поддерживала радость, и неважно, были ли
крылья прикреплены к плечам или росли из них. Потому что даже отсюда он
видел на их лицах такое же выражение, что у балерин из труппы Мирны. То,
что делали парни в небе, было одновременно ужасно и прекрасно.

"Все это похоже на игру", - подумал Джек, и внезапно почувствовал
истинность этого утверждения. Игра, или нет, - скорее подготовка к игре.
Подготовка к зрелищу, участвовать в котором могут только избранные.

"Радость", - вновь пришло в голову мальчика. Он встал, рассматривая
людей, рассекающих воздух. Его волосы развевал ветер. Он стоял, как юный
рыбак в поэме Элизабет Бишоп; время его невинности прошло, и кругом была
радуга, радуга, радуга...

"Радость - это исключительно бодрящее слово".

Чувствуя себя еще лучше, чем раньше, когда все это только началось -