религиозную эпоху.
искусством христианским, точнее - искусством христианской эпохи. Языческое
искусство - классическое и имманентное. Христианское искусство -
романтическое154 и трансцендентное. В классическом языческом искусстве есть
имманентная завершенность, имманентное совершенство. Классически прекрасное
языческое искусство стремится к завершенности, совершенству форм здесь, на
земле, в этом мире. Небо замкнуто над языческим искусством, и идеал
совершенства всегда в нем посюсторонний, а не потусторонний. Только в
языческом искусстве и есть эта классическая завершенность форм, это
имманентное достижение красоты в этом мире, силами этого мира. Идеальное,
законченное совершенство Пантеона возможно лишь в языческом искусстве.
Законченное совершенство языческого искусства никуда не зовет, оно оставляет
здесь, в этом мире. В этой классически прекрасной завершенности форм мира
языческого нет прорыва в мир иной, эта достигнутая завершенность замыкает в
этом мире. На этой вере в возможность замкнуть красоту в этом мире через
законченное совершенство форм покоится вся античная скульптура и
архитектура. В античном искусстве, классически прекрасном, нет
трансцендентной тоски, трансцендентного прорыва, под ним и над ним не
раскрывается бездна. Даже античный дионисизм был имманентным круговоротом
природных сил. Само небо в языческом мире было завершенным, замкнутым
куполом, за которым дальше ничего уже не было. Совершенство и красота
достижимы не там, за пределами, а здесь, в пределах. Искусство языческого
мира говорит не о тоске по прекрасному миру иному, а о достижении красоты в
мире этом, под замкнутым куполом небес. И эта языческая, дохристианская
устремленность к классической и имманентной завершенности форм создает одну
из вечных традиций в искусстве, перешедшую в мир христианский. Искусство
христианское иного духа. Небо разомкнулось над христианским миром, и
открылось запредельное. В искусстве христианского мира нет уже и быть не
может классической завершенности форм, имманентного совершенства. В
христианском искусстве всегда есть трансцендентная устремленность к миру
иному, к прорыву за пределы имманентного мира, есть романтическая тоска.
Романтическая незавершенность, несовершенство форм характерно для
христианского искусства. Христианское искусство уже не верит в законченное
достижение красоты здесь, в этом мире. Христианское искусство верит, что
законченная, совершенная, вечная красота возможна лишь в мире ином. В этом
же мире возможна лишь устремленность к красоте мира иного, лишь тоска по
ней. Мир христианский не допускает никакого замыкания, завершения в этом
мире. Красота для него всегда есть то, что говорит о мире ином, т.е. символ.
Христианское трансцендентное чувство бытия создает романтическую традицию в
искусстве, противоборствующую традиции классической. Романтическое
христианское искусство видит неземную красоту в самой незавершенности,
незаконченности, в этой устремленности к прорыву за пределы этого мира.
Христианское искусство не оставляет в этом мире, в красоте достигнутой и
завершенной, а уводит в мир иной, к красоте потусторонней и запредельной. В
искусстве языческом было классическое здоровье. В искусстве христианском
есть романтическая болезненность. На идеалах христианского искусства
отпечатлелась жажда искупления грехов этого мира, жажда приобщения к миру
иному. Сравнение средневековой готической архитектуры и античной
классической архитектуры должно сделать ясным наше противоположение двух
типов искусства. В языческом искусстве было устроение мира сего - устроение
в красоте, подобно тому, как есть такое устроение в языческом государстве
или в языческой науке. В классическом языческом искусстве творческий акт
художника приспособляется к условиям мира сего, к жизни в красоте здесь.
Творческий акт в мире классической завершенности не выводит в мир иной, а
укрепляет в мире этом. Эта классическая завершенность языческого мира
создает традицию канонического искусства, создает канон для достижения
совершенных, законченных форм. Романтическое искусство не канонично. Но
классически прекрасное искусство античного мира в мире христианском
меняется. В нем есть вечное и неумирающее, но есть и слишком временное,
задерживающее, в глубочайшем смысле реакционное. Античное искусство - вечный
источник творчества и красоты. Но канон классицизма может стать
задерживающей, консервативной силой, враждебной духу пророческому. Античный
классицизм вырождается в мертвый академизм. И вопрос совсем не в
противоположении формы содержанию, ибо в искусстве сама форма есть
содержание. Но форма-содержание может быть завершенной и замкнутой, а может
быть и прорывающейся, незавершенной. Только в нашу эпоху выявляется
окончательный кризис канонического искусства и начинает осмысливаться
соотношение языческой и христианской традиции в искусстве. Понять природу
искусства, с его классической завершенностью и романтической
устремленностью, лучше всего можно в Италии, в священной стране творчества и
красоты, интуитивным вникновением в Возрождение раннее и позднее155.
думать. В Возрождении был небывалый подъем человеческого творчества,
проблема творчества восстает с небывалой остротой. В Возрождении пытался
человек вернуться к античным истокам творчества, к тому творческому питанию,
которое не иссякает в Греции и в Риме. Но ошибочно было бы думать, что
итальянское Возрождение было языческим, стало под знак возрождения
язычества. Этот упрощенный взгляд оставлен культурными историками. В
творческом подъеме Возрождения совершилось небывалое еще по силе
столкновение языческих и христианских начал человеческой природы. В этом -
мировое и вечное значение Возрождения. Оно раскрыло действие языческой
природы человека в творчестве и действие христианской его природы.
Античность со своими идеалами имманентной завершенности никогда не могла
быть восстановлена, потому что окончательная реставрация какой-нибудь
предшествующей мировой эпохи вообще невозможна. Культурные историки все
более начинают раскрывать христианские начала в Возрождении156. Языческой
античной цельности в Возрождении нельзя найти - это эпоха глубокого
раздвоения человека и необычайной сложности, порожденной столкновением
разных начал. Реставраторы язычества должны признать, что кровь людей эпохи
Возрождения была отравлена христианским сознанием греховности этого мира и
христианской жаждой искупления. Христианское трансцендентное чувство бытия
так глубоко захватило природу человека, что сделало невозможным цельное и
законченное исповедание имманентных идеалов жизни. Люди Возрождения были
раздвоенными христианами, в них бурлили два столкнувшихся потока крови. Эти
христиане-язычники раздирались между двумя разными мирами. Язычески-цельное,
имманентное чувство жизни нельзя найти в эпоху Возрождения, оно выдумано.
После Христа и связанного с Ним космического изменения человеческой природы
нет уже целостного возврата к античности, к языческой имманентности. Явление
Христа магически привило человеческой природе чувство принадлежности к двум
мирам, тоску по миру иному. Даже в жизни Бенвенуто Чиллини, так гениально им
рассказанной, - этого изумительного человека самой языческой эпохи
Возрождения - XVI века, слишком много христианского. Бенвенуто Чиллини был в
такой же мере христианином, как и язычником, он совсем не был цельным
человеком, охваченным исключительно имманентным чувством бытия. Описания его
религиозных прозрений в тюрьме - изумительны, покорность воле Божьей этого
авантюриста и скандалера, убивавшего людей направо и налево, потрясает157.
На всем творчестве Возрождения лежит печать бурного столкновения
противоположных начал, вечной борьбы христианской трансцендентности и
языческой имманентности, романтической незавершенности и классической
завершенности.
напряжением творческих сил человека. Но есть несколько возрождений, и очень
важно их расчленить. Есть раннее Возрождение, треченто, оно окрашено в
христианский цвет. Ему предшествовала святость Франциска Ассизского и
гениальность Данте: Мистическая Италия - исток раннего Возрождения была
высшей точкой всей западной истории158. В мистической Италии у Иохима из
Флориды зародились пророческие упования новой мировой эпохи христианства,
эпохи любви, эпохи Духа. Эти упования вспоили и вскормили творчество раннего
Возрождения, насквозь религиозное по своему стремлению. Джотто и вся ранняя
религиозная живопись Италии, Арнольдо и др. шли за Франциском и Данте. Но
упования мистической Италии опередили времена и сроки. Человек бессилен еще
был осуществить то, к чему разными путями шли Франциск и Данте, о чем
пророчествовал Иохим из Флориды. Церковно-христианского творчества,
культуры, искусства в последнем смысле этого слова еще не было и быть не
могло. Не была еще раскрыта подлинная антропология. Предстояло еще великое
восстание человека в гуманизме. Возрождение XV века, кватроченто, не
осуществило идеалов Франциска и Данте, не продолжало религиозного искусства
Джотто - в нем раскрылось противоборство христианских и языческих стихий в
человеке. Подымался раздвоенный человек, не примиривший своих языческих
истоков со своими истоками христианскими. В XV веке во Флоренции искусство
делает огромные успехи и завоевания, в нем творчество человека
освобождается. Но в кватроченто появляются болезненные художники,
раздвоенные, с тайным недугом, мешающим им до конца осуществить свои великие
задачи, со странной и трагической судьбой. Этот болезненный надлом
чувствуется уже у Донателло, он есть у Палайоллы, у Веррокио, он достигает
особенного напряжения у Боттичелли и завершается у Леонардо. Искусство
кватроченто прекрасное и болезненно-раздвоенное, в нем христианство
встретилось с язычеством, и встреча эта ранила душу человека.
совершенству форм и сделало на этом пути много завоеваний. Но в искусстве
кватроченто можно открыть и черты христианского романтизма - трансцендентную
тоску, не допускающую классической завершенности. Истоки возрождения -
Франциск и Данте не были еще забыты в XV веке. Фра Беато Анжелико был
продолжателем треченто. Трагическая судьба некоторых избранных художников
кватроченто может быть разгадана лишь при более глубоком проникновении в
раздвоенную, не цельную душу кватроченто, душу, раздираемую противоборством
стихий христианской и языческой. Трагическая судьба Боттичелли, величайшего
художника Возрождения, лишь в последние времена ставшего понятным и близким
нам, дает ключ к пониманию все еще не разгаданной тайны Возрождения.