- отказываясь помочь им в нужде, ему бывает потом совестно. Вот настоящее
душевное зерно всего человече ского добра и отличительный признак человека
как существа нравственного.
жалости к обиженному, которое не проявилось в момент самой обиды, и это
доказывает, между прочим, что наша душевная природа может иметь внутренние
движения более глубокие и вместе с т ем более сильные, нежели наличность
материальных мотивов: чисто мысленная рефлексия в состоянии вызвать то
чувство, которое было глухо к внешним впечатлениям, невидимое чужое бедствие
оказалось более действительным, нежели видимое.
предмета) чувству жалости присоединяется здесь новое его (еще более
одухотворенное) видоизменение, так как мы не только жалеем того или тех,
кого прежде не жалели, но еще жалеем о том , что тогда их не пожалели,
жалеем, что были безжалостны, - к сожалению о потерпевшем от обиды
присоединяется здесь сожаление о самом себе как обидчике.
свою душевную остроту и нравственную многозначительность разбираемое чувство
получает от третьего момента, состоящего в том, что мысль о нашем
безжалостном поступке вызывает в нас кр оме естественной реакции
соответствующего чувства - жалости еще более сильную реакцию другого,
по-видимому вовсе сюда не относящегося, чувства - стыда: мы не только жалеем
о своем жестоком поступке, но и стыдимся его, хотя бы ничего
специально-постыдного в нем не было. Этот третий момент настолько здесь
важен, что характеризует собою все душевное состояние, так что вместо "мне
совестно" мы прямо говорим "мне стыдно", J'ai honte, ich schame, mich, I am
ashamed. В древних языках слова, соответствующие "со вести", не были
употребительны в живой речи, заменяясь словами, соответствующими "стыду", -
ясное указание на то, что первичный корень совести заключается именно в
чувстве стыда. Что же это значит?
соответствующего воздействия со стороны пострадавшего нравственного элемента
вызывает еще воздействие стыда, которого требования в его собственной
области (отношении человека к его низшей природе, или плоти) не были,
однако, нарушены данным поступком, не имевшим ничего противного стыдливости
или чувству человеческого превосходства над материальною природою, то,
значит, ясно, что различение в нравственной природе человека трех коре нных
основ не должно переходить в их разделение, что эти три корня на известной
глубине срастаются в один и что нравственный порядок во всей совокупности
своих норм есть по образующей сущности своей только расчленение одного и
того же начала, обращенного в ту или другую сторону. Чувство стыда, будучи
реальнейшим образом связано с фактами половой сферы, перехватывает за
пределы материальной жизни и, как выражение формального неодобрения,
сопровождает всякое нарушение нравственной нормы, к какой бы област и
отношений она ни принадлежала. Во всех языках, насколько мне известно,
слова, соответствующие нашему "стыд", неизменно отличаются двумя
особенностями: 1) связью с предметами половой сферы (("(?z, ((((((, pudor -
pudenda, honte - parties honteuses, Scha m - Schamtheile) и 2) применением
этих слов ко всем случаям неодобряемого нарушения нравственных требований
вообще. Для того, чтобы отрицать особое половое значение стыда (или
специальную постыдность плотских отношений между полами), а равно и для
того,
от человеческого слова, признав его за бессмысленную случайность.
того, что заключается уже в особом первоначальном его проявлении по поводу
фактов половой жизни.
в увековечении чрез воспроизведение в новых единицах той особой формы
органического бытия, которая представляется тем или другим животным. Я
говорю, что это есть сущность жизни для них, а не только в них, ибо
первенствующая и единственная в своем роде важность генитального интереса
внутренно ими переживается и ощущается, хотя, конечно, лишь невольно и
безотчетно. Если посмотреть на собаку, ждущую лакомого куска, то ее поза,
выраже ние глаз и все ее существо как будто свидетельствуют, что главный
нерв ее субъективного существования заключается в желудке. Но самая
прожорливая собака совершенно забывает о пище в пору любовного влечения, а
если это самка, то добровольно отдает щенятам и свой корм, и самую жизнь.
Здесь отдельное животное как бы признает добросовестно, что его единичная
жизнь сама по себе не важна, что дело не в ней, а только в сохранении
данного типа органической жизни, передающегося через бесконечный ряд
исчезающих о собей. Образ бесконечности - единственно доступный для
животного. Но отсюда понятно огромное, основное значение генитальной области
и для жизни человеческой. Если человек есть по существу больше, чем
животное, то его выделение из животного царства, его в нутреннее
самоопределение как человека должно начинаться именно в этой источной
области, в этом средоточии органического бытия. Всякий другой пункт был бы
сравнительно поверхностным. Только здесь животная особь чувствует
бесконечность родовой жизни, пола гает себя (как оно и есть) лишь конечным
явлением, лишь средством, орудием родового процесса и без всякой борьбы и
задержки отдается этой бесконечности рода, всецело поглощающей отдельное
существование; и здесь же, в этом средоточии жизни человек сознает
недостаточность этой родовой бесконечности, в которой животное находит свое
высшее. И на человека его родовая сущность предъявляет свои права, и через
него она хочет увековечиваться; но его внутреннее существо отвечает на такое
требование: "Я не то же,
хочу и могу быть бесконечным и бессмертным не в тебе только, а сам по себе.
Ты влечешь меня в бездну своей дурной, пустой бесконечности, чтобы поглотить
меня и уничтожить, но я ищу себе той истинной и полной бесконечности,
которою мог бы поделиться и с тобою. То, что у меня от тебя, хочет смешаться
с тобою и втянуть меня самого в твою бездну, над которою я поднялся, но мое
собственное существо, которое не от тебя, стыдится этого с мешения и
противится ему, оно хочет, как единственно себя достойного, того истинного
соединения, в котором увековечиваются оба соединяемые".
принципиальное значение как основания не только материальной, но и
формальной нравственности - человек признает для себя постыдным и,
следовательно, дурным, недолжным не какое-нибудь частное и с лучайное
уклонение от какой-нибудь нравственной нормы, а самую сущность того закона
природы, которому подчиняется весь органический мир. Важно здесь не столько
то, что человек вообще стыдится, сколько то, чего он стыдится. Обладая этою
способностью стыда , не замечаемою у других животных, человек мог бы быть
определен как животное стыдящееся. Это определение, лучшее многих других, не
отмечало бы, однако, в человеке носителя особого мира, или нового порядка
бытия. Но тот факт, что человек прежде и больше
проявления природного бытия, прямо показывает его как существо сверхживотное
и сверхприродное. Таким образом в этом стыде человек становится человеком в
полном смысле.
стыдясь этого акта, человек отвергает саму эту бесконечность как недостойную
себя. Недостойно человека быть только средством, или орудием, природного
процесса, в котором слепая сила жиз ни увековечивает себя на счет рождающих
и гибнущих особей, поочередно вымещающих друг друга. Человек, как
нравственное существо, не хочет повиноваться этому природному закону
вымещения поколений, закону вечной смерти, он не хочет быть вымещающим и
вымеща емым, он ощущает, сначала смутно, и потребность и способность
вместить в себе самом всю полноту вечной жизни. Идеально он ее уже вмещает в
себе, в самом этом акте своего человеческого сознания, но этого мало, ему
надо осуществить идеальное в действительн ости, без чего идея есть только
фантазия и высшее самосознание - только самомнение. Сила вечной жизни как
факт существует: природа живет вечно и сияет вечною красою; но это
равнодушная природа - равнодушная к отдельным существам, которые своею
сменою под держивают ее вечность. Но вот между этими существами оказывается
одно, которое не согласно на такую страдательную роль: находя свою невольную
службу природе постыдною для себя и награду за нее в виде личной смерти и
родового бессмертия - недостаточною, э то существо хочет быть не орудием, а
обладателем вечной жизни. Для этого ему не нужно создавать из ничего никакой
новой жизненной силы, а только овладеть тою, которая дана в природе, и
воспользоваться ею для лучшего употребления.
тратится вполне на внешнее дело плотского размножения, но идет еще и на
внутреннее дело духовного творчества в той или другой области. Гениальный
человек есть тот, который помимо жизни род а увековечивает себя самого и
сохраняется в общем потомстве, хотя бы не производил своего. Но такое
увековечение, если на нем остановиться как на окончательном, очевидно
оказывается призрачным, ибо совершается на той же почве сменяющих друг друга
и исчез ающих поколений, так что ни тот, о котором помнят, ни те, которые
помнят, настоящею жизнью не обладают. Значение гениальности в общепринятом
смысле есть только намек на настоящее дело. Присущий нам истинный genius,
говорящий громче всего в половом стыде, не требует от нас высоких
способностей к искусствам и наукам, дающим славное имя в потомстве. Но он
требует гораздо большего: как настоящий genius, т.е. связанный с целым родом
(genus), хотя и выше его стоящий, он обращается не к одним только избранника
м, а ко всем и каждому, всех и каждого остерегая от всего этого процесса
дурной бесконечности, через который земная природа вечно, но напрасно строит
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Браун Дэн
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.