Чтение 39–й страницы книги ~Женщины~

притянул ее жопу поближе, жестко проскальзывая внутрь.

- Уууууухх, - сказала она.

Я заработал. Я вкапывался вс дальше. Ягодицы у нее большие и мягкие.
Вколачивая в нее, я начал потеть. Потом перевернул ее на живот и
погрузился еще глубже. Там становилось Нже. Я ткнулся в конец ее прямой
кишки, и она заорала.

- Заткнись! Черт бы тебя подрал!

Она очень туга. Я скользнул еще дальше внутрь. Хватка у нее там
невероятная. Пока я таранил ее, у меня вдруг закололо в боку, ужасной
жгучей болью, но я продолжал. Я разделывал ее напополам, по самому хребту.
Взревев безумцем, я кончил.

Потом я просто лежал на ней. Боль в боку меня просто убивала.

Мерседес плакала.

- Черт возьми, - спросил я ее, - чего ты ревешь? Я ведь не трогал твою
пизду.

Я скатился с нее.

Утром Меседес говорила очень мало, оделась и поехала на работу.

Ну что ж, подумал я, вот еще одна.

На следующей неделе пьянство мое притормозилось. Я ездил на бега за
свежим воздухом, солнышком и пешей ходьбой. Ночью пил, недоумевая, почему
до сих пор жив, как же этот механизм работает. Я думал о Кэтрин, о Лидии,
о Тэмми.

Мне было не очень хорошо.

Вечером в ту пятницу зазвонил телефон. Мерседес.

- Хэнк, мне бы хотелось заехать. Но просто поговорить, попить пива и
раскумариться. Ничего больше.

- Заезжай, если хочешь.

Мерседес приехала через полчаса. К моему удивлению, мне она показалась
очень хорошенькой. Я никогда не видел таких коротких мини-юбок, и ноги у
нее выглядели прекрасно. Я счастливо ее поцеловал. Она отстранилась.

- Я два дня ходить не могла после того последнего раза. Больше не
раздирай мне попку.

- Ладно, честное индейское, не буду.

Дальше вс было примерно так же. Мы сидели на кушетке со включенным
радио, разговаривали, пили пиво, курили. Я целовал ее снова и снова.

Не мог остановиться. Похоже, ей хотелось, однако, она настаивала, что
не может.

Маленький Джек любил ее, а любовь много значит в нашем мире.

- Конечно, много, - соглашался я.

- Ты меня не любишь.

- Ты - замужняя женщина.

- Я не люблю Маленького Джека, но он мне очень дорог, и он меня любит.

- Прекрасно звучит.

- Ты когда-нибудь был влюблен?

- Четыре раза.

- И что потом? Где они сегодня вечером?

- Одна умерла. Три остальных - с другими мужчинами.

Мы разговаривали долго в ту ночь и выкурили немеряно косяков.

Около 2 часов Мерседес сказала:

- Я слишком вторчала, домой не поеду. Только машину угроблю.

- Снимай одежду и ложись в постель.

- Ладно, но у меня есть идея.

- Типа?

- Я хочу посмотреть, как ты эту штуку отобьешь! Я хочу посмотреть, как
она брызнет!

- Хорошо, это честно. Договорились.

Мерседес разделась и легла. Я тоже разделся и встал рядом.

- Сядь, чтоб лучше видно было.

Мерседес села на край. Я плюнул на ладонь и начал тереть себе хуй.

- Ох, - сказала Мерседес, - он растет!

- У-гу....

- Он становится больше!

- У-гу....

- Ох, он весь лиловый и вены большие! Он бьется!

Какая гадость!

- Ага.

Продолжая дрочить, я приблизил хуй к ее лицу. Она наблюдала.

Когда я уже совсем был готов кончить, то остановился.

- Ох, - сказала она.

- Слушай, у меня есть мысль получше....

- Какая?

- Сама его отбей.

- Ладно.

Она приступила.

- Я правильно делаю?

- Немного жстче. И поплюй на ладонь. И три почти по всей длине, бЛльшую
часть, не только возле головки.

- Хорошо.... Ох, Господи, ты посмотри на него... Я хочу увидеть, как из
него брызнет сок!

- Дальше, Мерседес! ОХ, БОЖЕ МОЙ!

Я уже почти кончал. Я оторвал ее руку от своего хуя.

- Ох, пошел ты! - сказала Мерседес.

Она склонилась и взяла его в рот. Начала сосать и покусывать, проводя
языком по всей длине моего члена, всасываясь в него.

- Ох ты, сука!

Потом она оторвала свой рот.

- Давай! Давай! Прикончи меня!

- Нет!

- Ну так иди в пизду!

Я толкнул ее на спину, на постель, и прыгнул сверху. Яростно ее
поцеловал и вогнал хуй внутрь. Я работал неистово, качая и качая. Потом
застонал и кончил. Я вкачал в нее всю, чувствуя, как она входит, как она
устремляется в нее.

Мне нужно было лететь в Иллинойс, проводить чтения в Университете. Я
ненавидел чтения, но они помогали платить за квартиру и, возможно,
продавать книги. Они вытаскивали меня из восточного Голливуда, они
поднимали меня в воздух вместе с бизнесменами и стюардессами, с ледяными
напитками и маленькими салфеточками, с солеными орешками, чтоб изо рта не
воняло.

Меня должен был встречать поэт Уильям Кизинг, с которым я переписывался
с 1966 года. Впервые я увидел его работу на страницах Быка, который
редактировал Дуг Фаззик.То был один из первых мимеографированных журналов,
если вообще не вожак всей революции самиздата.

Никто из нас не был литературен в должном смысле: Фаззик работал на
резиновой фабрике, Кизинг раньше был морским пехотинцем в Корее, отсидел и
жил на деньги своей жены Сесилии. Я работал по 11 часов в ночь почтовым
служащим. К тому же, в то самое время на сцене возник Марвин со своими
странными стихами о демонах.

Марвин Вудман был самым лучшим чертовым демоническим писателем в
Америке. Может, в Испании и Перу - тоже. В тот период я подрубался по
письмам. Я писал всем 4-х и 5-страничные послания, дико раскрашивал
конверты и листы цветными карандашами.

Вот тогда-то я и начал писать Уильяму Кизингу, бывшему морпеху, бывшему
зэка, наркоману (он торчал, в основном, по кодеину).

Теперь, много лет спустя, Уильям Кизинг обеспечил себе временную работу
- преподавал в Университете. Умудрился заработать себе степень-другую в
перерывах между арестами и обысками. Я предупреждал его, что преподавание
- опасная работа для человека, желающего писать. Но, по крайней мере, он
учил свой класс многому из Чинаски.

Кизинг с женой ждали в аэропорту. У меня весь багаж был с собой,
поэтому мы сразу пошли к машине.

- Боже мой, - сказал Кизинг, - я никогда не видел, чтобы с самолета
сходили в таком виде.

На мне было пальто покойного отца, слишком большое. Штаны чересчур
длинны, отвороты спускались на башмаки до самой земли - и это хорошо,
поскольку носки у меня не совпадали, а каблуки сносились до основания. Я
терпеть не мог парикмахеров, поэтому стригся всегда сам, когда не мог
заставить какую-нибудь тетку. Мне не нравилось бриться, и длинные бороды
мне тоже не нравились, поэтому я подстригался ножницами раз в две-три
недели. Зрение у меня плохое, но я не любил очков, поэтому никогда их не
носил - только для чтения.

Зубы были свои - но не очень много. Лицо и нос покраснели от пьянства,
а свет резал глаза, поэтому я щурился сквозь крохотные щелочки. В любых
трущобах я сошел бы за своего.

Мы отъехали.

- Мы ожидали кого-нибудь не такого, - сказала Сесилия.

- О?

- То есть, голос у тебя такой тихий, и кажется, что ты человек мягкий.
Билл рассчитывал, что ты сойдешь с самолета пьяный, матерясь и приставая к
женщинам....

- Я никогда не бравирую своей вульгарностью. Я жду, пока она не придет
ко мне сама по себе.