Чтение 39–й страницы книги ~Киноповести~

Русский музей напротив, филармония сбоку, "Европа" рядом, иностранцы
шастают! Хоть бы их постеснялись! Ну прямо "за державу обидно", как в том
фильме... Черт бы вас побрал с вашим центром!..

Открывает мне какой-то старик в жутком нищенском виде. На руках
маленький полуголый ребенок. За стариком еще двое - пацан лет шести и
девочка лет девяти. Тоже не приведи господь во что одеты.

- Опять на лестнице света нет? - Приветливо спрашивает старик.

- Нет, - говорю.

- Проходите, доктор. Вы извините, но нам сказали, что вы будете
только во второй половине дня.

- Я не доктор. Мне нужен Зайцев Николай платонович.

- А, так вы из собеса!.. Я и есть Зайцев Николай платонович, -
говорит старик и кричит в глубину своей кошмарной квартиры: - это не
доктор, люсенька! Это ко мне товарищ из собеса пришел!

И протягивает маленького ребенка девочке:

- Ларисочка, возьми стасика. Идите в комнаты, поиграйте. Только тихо,
чтобы мамочку не напугать. А я с тетей на кухне поговорю. Ну-ка,
быстренько...

А я смотрю на них и думаю: "Господи! Это же мой отец!.. Моя сестра...
Мои братья... Какая же нищета, какая чернуха может быть в наше время?!
Кошмар... И почему он такой старый?.. Он же всего на три с половиной года
старше мамы. Ему сейчас должно быть только пятьдесят четыре... Нет! Это
ошибка, ошибка!

- Вы, действительно, Николай платонович Зайцев?

- Вам паспорт?.. Сейчас, сейчас принесу.

Он еле-еле проковылял в комнату, держась руками за стенку.

- Да, нет. Не нужно. Что у вас с ногами?

- Будто не знаете! Полиартрит же. Вы же мне по инвалидности пенсию
платите. Собес же!

- Я не из собеса.

Старик остановился, замер, изумленно повернулся ко мне:

- Вот так клюква... А откуда же?

Потом мы сидели на кухне, и я боялась даже прикоснуться к столу - так
все было нечисто, липко, запущено.

- Чего же ты зубы-то себе не вставишь? - Вглядывалась я в него.

- Все как-то времени нет... - Улыбнулся он, вытирая слезы. - Причем
мне как инвалиду второй группы это бесплатно положено.

- И не бреешься.

- Это я только дома. А когда на работу или в люди, обязательно.

- Работаешь?

- А как же? Вахтером в трамвайном парке. Сутки через трое. Очень
удобно. Это еще счастье, что у меня инвалидность с правом работы. Так что
мы живем неплохо...

- Я вижу.

- Мне главное - люсю поднять. А то она все лежит, лежит... Как
стасика родила, так и не встает. Врачи говорят - мозговые явления. А мама
как?

- Тебе-то что?

- Ну, так...

Из комнаты были слышны приглушенные несмелые детские голоса.

- Ноги сильно мерзнут, - сказал отец. - При артрите очень нарушается
кровообращение и все время мерзнут ноги...

- Слушай, - сказала я ему. - Я тут замуж собралась...

- Ой, доченька! Поздравляю...

- Во-первых, я тебе не "доченька", а во-вторых, мне твои
поздравления, как зайцу - триппер. Я выхожу замуж за иностранца и уезжаю
жить за границу. И мне нужно, чтобы ты подписал бумагу в нотариальной
конторе, что материальных претензий ко мне не имеешь и не возражаешь
против моего отъезда.

- Дела... - Удивился он. - За границу. Вот так да!.. Значит, ты
покидаешь родину? А как же мама? Ты об ней подумала?..

- Ты много о ней думал! - Мне захотелось его убить.

- Ой-ой-ой... Тут без пол-литры не обойтись. Выпьешь рюмочку?

- Я не пью.

- И правильно, детка. Но это моя собственная - чистый сахар, палочка
дрожжей и никакой химии. Когда еще встретимся?

Я посмотрела на него, и мне показалось, что он сейчас снова
расплачется.

- Черт с тобой, - сказала я. - Наливай.

Он проворно достал откуда-то мутноватую захватанную бутылку, две
кошмарные копеечные рюмки и прикрыл дверь кухни. Наполнил рюмки и разрезал
одно яблоко пополам.

- Ну что ж, - сказала я. - Давай выпьем, "папочка". Давай выпьем с
тобой, Николай платонович Зайцев, за то, что ты, сукин сын, старый кобель,
бросил нас двадцать три года тому назад и ни разу у тебя сердце не
защемило - как там поживают твоя бывшая жена Алла Сергеевна и дочь Татьяна
Николаевна. Давай выпьем это твое вонючее пойло за то, что ты еще троих
детей настрогал, а кормить их не научился, чтобы хоть под конец твоей
никчемной жизни они выросли нормальными ребятами, а твоя жена поправилась
бы!

Я выпила, а он снова стал плакать.

- Пей! - Сказала я. - Сам же хотел выпить. Какая тебе разница за что
пить?

Он испугался и выпил. Судорожно вздохнул, поднял на меня полные слез
глаза, проговорил трясущимися губами:

- Что же это вы все такие жестокие?..

- С волками жить... - Сказала я. - Давай, одевайся. Поехали к
нотариусу.

- Зачем?

- То есть как "зачем"?! Чтобы ты там заявил, что против моего выезда
не возражаешь и материальных претензий ко мне не имеешь!

Я увидела, что он снова взялся за бутылку, и прикрыла свою рюмку
ладонью. Он налил только себе и вдруг улыбнулся беззубым ртом:

- А если имею? - И выпил. - Материальные претензии?

- Ты... Ко мне?! - Я смотрела на него во все глаза. - Ты?!. Да я тебя
в порошок сотру, гад ты этакий...

- И никуда не уедешь, - он наглел с каждой секундой. - За все в жизни
надо платить, Татьяна.

На мгновение мне показалось, что это сон, - и стоит только мне
открыть глаза... Он сидел передо мной - грязный, небритый. Пьянехонький с
двух паршивых рюмок, - и смотрел на меня победительно и непреклонно. Я
даже задохнулась от омерзения и ненависти, но взяла себя в руки и почти
спокойно спросила:

- Сколько?

- Это как посмотреть... - Ухмыльнулся он.

- Сколько? - Я понимала, что он взял меня за глотку.

Он показал мне три растопыренных пальца.

- Рубля? Червонца? Сотни?

- Тысячи, - сказал отец и налил себе третью рюмку.

Уже совершенно не соображая, что сейчас произойдет, я потянулась к
бутылке, чтобы засветить ему ею между глаз. Он четко разгадал мое движение
и в ужасе отпрянул к стене, закрываясь руками.

Но в это время дверь приоткрылась, и девятилетняя лариса с маленьким
стасиком на руках сказала:

- Папа, помоги. Там мама по "большому" в туалет хочет. А у меня
стасик. И димка плачет...

Из меня словно воздух выпустили. Я обессиленно плюхнулась на стул.
Кося на меня глазом, отец выскочил из-за стола и, жалко улыбаясь, суетливо
проговорил:

- Одну секундочку... А то, знаете, она под себя ходит... Потом
убирать, белье замачивать. Вы уж извините меня, пожалуйста.

- Ладно, - сказала я и встала из-за стола. - Я привезу вам то, что вы
просите. Мне на это нужно несколько дней.

- Хорошо, хорошо... - Забормотал отец, и мне показалось, что в эту
секунду ему гораздо важнее немедленно бежать к жене, чем получить с меня
деньги. - Пройдемте, пожалуйста.

Уже из коридора он прокричал в комнату:

- Люсенька! Секундочку!.. Я только товарища из собеса провожу!

- Где?! Где я ему достану столько денег?! - Орала я уже в состоянии
истерики Кисуле и Гулливеру.

Десять минут назад я примчалась к ним на "хату", которую они на паях
снимали у уехавшего инженеришки.

Девки ходили по квартире немытые, нечесаные после бурной "рабочей"
ночи и долгого дневного сна. "Хата" была, как и все "хаты",
предназначенные для свиданий проституток с клиентами: отдельная,
однокомнатная, почти без мебели, с большой и низкой тахтой, или, как
говорят, "станком", журнальным столиком и обшарпанным креслом. Зеркало у
тахты, на стене японский календарь с голыми девочками; ванная с
облупившимся кафелем и лучшей косметикой мира, около треснувшего унитаза
рулон американской розовой "пуховой" бумаги. Загаженная пятиметровая кухня
с двухконфорочной плитой вся уставленная бутылками из-под всех возможных и
невозможных напитков. Валяются пустые банки из-под пива "севн-ап",
"швепса" и "джинджер-эля"...

А в изголовье тахты обязательный двухкассетный "Шарп" с набором самых
современных пленок.

- Погоди, не ори, - сказала Кисуля. - Сколько нужно?