вполне может оказаться верхом государственной мудрости. И слава Богу!
Если бы все Народы, эти твердокаменные ядра, всерьез дорожили своей
честью, они бы давно размололи друг друга в пыль.
консульству - авось еврейский дедушка вывезет к покаявшимся фашистам,
как именовались немцы в моем недоступном для покаяний Эдеме. Все на ули-
це просилось в зловещее истолкование - у психиатров это называется "бред
значения": светящиеся жилистой солдатской белизной отколовшиеся от топо-
ля полствола, журнально-кровавая раздавленность коробки "Мальборо", пук
срезанных березовых веток (березовой каши), неряшливо прущих из раскры-
того люка (вымачивают в дерьме)... Каждая мусоровозка норовила предстать
бэтээром. Люди представлялись хмурыми, как мы.
женцев: близ приличной, как бы театральной очереди нам по-быстрому вру-
чили (всучили) стопочку программок "Antrag auf..." с любезным переводом
"Анкета для лиц..." (роковым пятым пунктом шло гражданство) и печатным
же разъяснением к ним: иммиграция лиц еврейской национальности возможна
лишь в особо тяжких случаях; просьба изложить, почему вместо Израиля вы
стремитесь в Германию, почему желаете попасть в гостиницу, вместо того,
чтобы ночевать на тротуаре. Что ж, в мире слишком много рвани...
Единства.
ся, готовые в любое время подтвердить, что доверять можно лишь тем, кому
некуда деваться.
другу слово правды мрачные соотечественники (даже такого дерьма не до-
быть без очереди). "По состоянию здоровья... - злобно хмыкнул какой-то
монголоид. - Наверно, где-нибудь в клетке сидит!". Он все время мелькал
рядом, японский резидент.
го-то властям так необходимы опасности. Лишь у выхода из метро пробился
первый росток протеста - тетрадный листок с каракулями: реакция не прой-
дет или что-то в этом роде. Резидент читал вместе со всеми, часто мор-
гая, - фотографировал. На Исаакиевской площади у меня вдруг растаяла су-
дорога между бровями - безнадежность разом их распустила, - до того мало
людей оказалось с друзьями на Сенатской площади...
бестолковщиной монтировали динамики, чтобы обращаться с призывами к нам,
частичке городского мусора.
митинге, не то в уличном шествии. Запрет на подстрекательские слухи не
помогал - начинали срабатывать законы общения больших масс: девять слу-
хов из десяти были брехней - но какие именно?
было что назвать баррикадой. Хотя какие-то распорядители иногда приказы-
вали разобрать их. Поразительную энергию развивал огромный толстяк в
джинсовой жилетке (каждая рука - пухлая бабья ляжка). К моему удивлению,
от него мало отставал мой сынуля - с той разницей, что толстяк командо-
вал, а Костя кидался всем прислуживать и впутывался во все разговоры с
младенческим простодушием, убежденный, что отныне мы все братья. А мне
было неловко, что он видит меня за таким дурацким, а может быть, и вред-
ным занятием.
тоже дают ихним по мозгам): кто бы ни победил, демобилизация всегда об-
наруживает дебилизацию - люди еще лет тридцать способны интересоваться
только сражениями, обожать только героев и различать на слух только ка-
либры пушек.
но уверены, что наши соотечественники..." - здесь это слово меня не ко-
робило, - только и всего. Ждали мэра Собчака. Передавали, что его задер-
жали, застрелили, посадили - не то в тюрьму, не то на рижский аэродром.
Вы помните, как наш Агамемнон из пленного Парижа к нам примчался. Какой
восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как был прекрасен он,
народов друг, спаситель их свободы - и т.д., и т.д., и т.д. Серьезно, во
мне толкнулось что-то живое, когда своим знаменитым тенором (ария Собча-
ка: "Ах, если бы я был избран...") он перетитуловал всех мятежных ми-
нистров "бывшими министрами": до меня не сразу дошло, что это он их тут
же и разжаловал. Медведя поймал...
Николая Палкина, и мне снова захотелось стать вторым. Отполированные
трамвайные рельсы внезапно вспыхнули алым - как будто маляр-виртуоз про-
порхнул по ним невесомой кровавой кистью. Отразившуюся в них зарю я за-
метил мигом позже. Но на завтрашний митинг я побрел только формы ради
(опять соберется сотня прапорщиков...) и в метро все время с бессозна-
тельной досадой чувствовал, что мне никак не оторваться от какой-то тол-
пы, словно вместе со мной некий турпоезд направляется на экскурсию в Эр-
митаж. Лишь на платформе у Невского я начал замечать что-то необычное:
нет злых локотков, перебранок, не видать детей, старух, алкашей, а самое
поразительное - совсем нет рож, рыл, харь...
сыскать столько ясных, хороших лиц, чтобы заполнить Невский от Лиговки
до Дворцовой. А с Дворцового моста волна за волной спускались все новые
и новые славные люди, и я был равный среди равных. А вот крепкий мужи-
чок, взмахивая крепкими кулачками, ведет колонну Кировского завода - и
опять ни одного мурла - нормальные хорошие мужики. Любое дело, на кото-
рое плюют работяги, всегда представляется мне каким-то еврейским, а по-
тому - бесплодным. А тут еще курсанты за Зимней канавкой выбросили пла-
кат "Авиация с вами!" И я понял, - только не смейтесь, пожалуйста! - что
я действительно готов отдать жизнь. Ну, то есть не прямо взять и отдать,
а пойти на такое дело, где этот вопрос будут решать без меня.
конторы, выгороженной из пустыря вульгарным бетонным забором с претензи-
ей на государственную тайну. У заключительного автобуса к нам встрево-
женной походкой подошел уже успевший сформироваться тип озабоченного и
осведомленного молодого человека. Примерно в километре отсюда требова-
лось задержать хоть на полчаса четыре бэтээра, покуда знающие люди не
разольют на подъеме мазут - пускай буксуют, реакционеры чертовы. Я даже
не поинтересовался, где они возьмут мазут, а тем более - подъем: знающим
людям видней.
поразило - не равнодушие лопухов и всяческого бурьяна, если бы, - нет,
поражала их торжествующая пышность, почти величие. Но еще более дико бы-
ло, что и я сам взаправдашний, тот же, что и всегда. Но рев моторов рос
и крепнул с каждым задыхающимся шагом.
Молотова" - мне совершенно не хотелось кого-то рвать или жарить, мне
нужно было только сделать что-то такое, после чего им пришлось бы или
остановиться, или застрелить меня (чтобы меня давили - с этим я еще
как-то не освоился). Но я знал, что не отступлю до тех пор, пока не ока-
жется, что отступать уже поздно.
рался почти уже благостным - только голову поламывало: сердце наколотило
в виски и в макушку, будто в пустую железную бочку. В вестибюле экспрес-
сионистски (то есть мочалой) размалеванный ватман (еврейская фамилия)
призывал нас в конференц-зал, чтобы уж окончательно друг друга призвать
к Единству.
щих, всячески стараясь подчеркнуть, что умеет уважать чужие убеждения.
Он выражался только так: Мы хотим того, Америка сего, Англия пятого, а
Китай десятого, история представлялась ему безбрежным заседанием партко-
ма, посредством которого каждый отдел беспрерывно интригует против всех
остальных, - за это я и называю его мыслящим, ибо другим тут вообще ни-
чего не представляется. - Что ж, вам, евреям, сейчас действительно есть
за что бороться, - он всячески старался подчеркнуть, что умеет уважать
чужие интересы.
чей паутиной: на застойных бархатах конференц-зала в историко-революци-
онных позах расположились одни евреи. В основном, конечно, не по анкете,
а по социальной функции - умники, из века в век принимающие средства за
цели, частное и преходящее за вечное и универсальное: Рынок как мерило
красоты, истины и добра (открытые только одиночкам, перед которыми ос-
тальные обезьянничают), Выборы из двух кандидатов, Разделение Властей
(их должно быть ровно три, а четвертой не бывать)...
последнего кретина, а потому они никогда не могут иметь отношения к ис-
тине и даже к пользе. Бросавшаяся в глаза пятерка анкетных евреев жалась
к индивидуалистическим ценностям тоже абсолютно бескорыстно: ни в какое
другое Единство их не пускали. Но вы же сами знаете: пять умело расса-
женных евреев способны создать полное впечатление, что в зале одни ев-
реи.
"Братья Карамазовы". Я был холоден, как лед, и ясен, как зеркало, прило-
женное к губам третьеводнишнего покойника. Заклокотал желчью я только
дома, когда увидел, что Костя снова собирается в ночное на площадь: он
кивер чистил, весь избитый, кусая длинный ус. Полностью отдаться пафосу
мне мешал только передразнивавший меня жирно клокочущий гуляш на плите.
взглядом мореплавателя и стрелка.
Контровский Владимир
Куликов Роман
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Смоленский Вадим