Чтение 39–й страницы книги ~Триумфальная арка~

он, безразличный ко всему этому, медленно бредет сквозь сумерки, пахнущие
теплым хлебом, к женщине.

- Хочешь еще кальвадоса?

Жоан кивнула.

- Разве что чуть-чуть.

Равик сделал знак кельнеру.

- Есть у вас кальвадос постарше?

- Разве этот нехорош?

- Хорош. Но, может быть, у вас в погребе найдется другой?

- Сейчас посмотрю.

Кельнер прошел мимо кассы, около которой дремала хозяйка с кошкой на
коленях, и скрылся за матовой стеклянной дверью в конторке, где хозяин
возился со счетами. Через минуту он вышел оттуда, важный и чинный, и, даже
не взглянув в сторону Равика, направился к лестнице, ведущей в подвал.

- Кажется, все в порядке, - заметил Равик.

Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца.
Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально
посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая
много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес
две большие рюмки.

- Вот, мсье, - сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.

Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся
на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил
обе рюмки на треть.

- Попробуй-ка, - сказал Равик Жоан.

Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней.
Жоан удивленно

посмотрела на Равика.

- Такого кальвадоса я никогда не пила, - сказала она и сделала второй
глоток. - Его не пьешь, а словно вдыхаешь.

- Вот видите, мадам, - с удовлетворением заявил кельнер. - Это вы очень
тонко заметили.

- Равик, - сказала Жоан. - Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я
уже не смогу пить другой.

- Ничего, сможешь.

- Но всегда буду мечтать об этом.

- Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.

- Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.

- Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос
и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.

Жоан рассмеялась.

- Какой вздор! И ты сам это отлично понимаешь.

- Еще бы не вздор. Но ведь человек и жив-то вздором, а не черствым хлебом
фактов. Иначе что же сталось бы с любовью?

- А при чем тут любовь?

- Очень даже при чем. Ведь тут сказывается преемственность. В противном
случае мы могли бы любить только раз в жизни, а потом отвергали бы
решительно все. Однако тоска по оставленному или покинувшему нас человеку
как бы украшает ореолом того, кто приходит потом. И после утраты новое
предстает в своеобразном романтическом свете. Старый, искренний самообман.

- Когда ты так рассуждаешь, мне просто противно слушать.

- Мне и самому противно.

- Не смей так говорить. Даже в шутку. Чудо ты превращаешь в какой-то
трюк.

Равик ничего не ответил.

- И кажется, будто тебе все надоело и ты подумываешь о том, чтобы бросить
меня.

Равик взглянул на нее с затаенной нежностью.

- Пусть это тебя не тревожит, Жоан. Никогда. Придет время, и ты первая
бросишь меня. Это бесспорно.

она резким движением поставила рюмку на столик.

- Что за ерунда! Я никогда тебя не брошу. Что ты мне пытаешься внушить?

Глаза, подумал Равик. В них словно молнии сверкают. Нежные красноватые
молнии, рожденные из хаоса пылающих свечей.

- Жоан, - сказал он. - Я тебе ничего не хочу внушать. Лучше расскажу тебе
сказку про волну и утес. Старая история. Старше нас с тобой. Слушай.
Жила-была волна и любила утес, где-то в море, скажем, в бухте Капри. Она
обдавала его пеной и брызгами, день и ночь целовала его, обвивала своими
белыми руками. Она вздыхала, и плакала, и молила: "Приди ко мне, утес!" Она
любила его, обдавала пеной и медленно подтачивала. И вот в один прекрасный
день, совсем уже подточенный, утес качнулся и рухнул в ее объятия.

Равик сделал глоток.

- Ну и что же? - спросила Жоан.

- И вдруг утеса не стало. Не с кем играть, некого любить, не о ком
скорбеть. Утес затонул в волне. Теперь это был лишь каменный обломок на дне
морском. Волна же была разочарована, ей казалось, что ее обманули, и вскоре
она нашла себе новый утес.

- Ну и что же? - Жоан недоверчиво глядела на него. - Что из этого? Утес
должен оставаться утесом.

- Волны всегда так говорят. Но все подвижное сильнее неподвижного. Вода
сильнее скалы. Она сделала нетерпеливый жест.

- При чем тут мы с тобой? Это же только сказка, выдумка. Или ты снова
смеешься надо мной? Уж если на то пошло, бросишь меня ты! Безусловно.

- Это будут твои последние слова перед тем, как ты меня оставишь, -
сказал Равик и рассмеялся. - Ты скажешь, что именно я бросил тебя. И
приведешь немало доводов... И сама поверишь в них... И будешь права перед
древнейшим судом мира - природой.

Он подозвал кельнера.

- Можно купить эту бутылку кальвадоса?

- Вы хотите взять ее с собой?

- Если позволите.

- Мсье, у нас это не положено. Мы навынос не торгуем...

- Спросите хозяина.

Кельнер вернулся с газетой. Это была "Пари суар".

- Хозяин согласен сделать для вас исключение, - объявил он, воткнул
пробку и завернул бутылку в "Пари су ар", предварительно сунув спортивное
приложение в карман. - Вот, мсье, пожалуйста! Лучше держать в темном
прохладном месте. Это кальвадос с фермы деда нашего хозяина.

- Отлично.

Равик расплатился. Он взял бутылку и принялся ее рассматривать.

- Побудь с нами, солнечное тепло. Долгим жарким летом и голубой осенью ты
согревало яблони в старом, запущенном нормандском саду. А сейчас мы в тебе
так нуждаемся...

Они вышли на улицу. Начался дождь. Жоан остановилась.

- Равик! Ты любишь меня?

- Да, Жоан. Больше, чем ты думаешь.

Она прижалась к нему.

- Иной раз в это трудно поверить...

- Почему же? Разве я стал бы тогда рассказывать тебе такие сказки?

- Я охотнее послушала бы другие.

Он смотрел сквозь завесу дождя и улыбался.

- Жоан, любовь - не зеркальный пруд, в который можно вечно глядеться. У
нее есть приливы и отливы. И обломки кораблей, потерпевших крушение, и
затонувшие города, и осьминоги, и бури, и ящики с золотом, и жемчужины... Но
жемчужины - те лежат совсем глубоко.

- Об этом я ничего не знаю. Любовь - это когда люди принадлежат друг
другу. Навсегда.

Навсегда, подумал он. Старая детская сказка. Ведь даже минуту и ту не
удержишь!

Жоан застегнула пальто.

- Хочу, чтобы наступило лето, - сказала она. - Никогда еще я так не ждала
его, как в этом году.

Она достала из шкафа черное вечернее платье и бросила на кровать.

- Как я его иной раз ненавижу, это вечное черное платье! Вечная
"Шехерезада"! Всегда одно и то же!.. Одно и то же!

Равик взглянул на нее, но ничего не сказал.

- Неужели ты не понимаешь? - спросила она.

- Очень даже понимаю...

- Почему же ты не заберешь меня оттуда, дорогой?

- Куда?

- Да хоть куда-нибудь! Куда угодно!

Равик взял со стола принесенную бутылку кальвадоса и вытащил пробку.
Потом достал рюмку и налил ее дополна.

- Возьми, - сказал он. - Выпей.

Жоан отказалась.

- Не поможет. Иной раз пьешь, и не помогает. Часто вообще ничего не
помогает. Сегодня вечером мне не хочется идти туда, к этим идиотам.

- Тогда оставайся.

- А потом?

- Позвонишь и скажешь, что больна.

- Но ведь завтра-то придется пойти. Так ведь еще хуже.

- Ты можешь проболеть несколько дней.

- Ничего от этого не изменится. - Она посмотрела на него. - Что со мной?
Что со мной, любимый?.. Может быть, дождь? Или эта промозглая мгла? Иной раз