пожилых неказистых туземцев, жаривших огромные куски мяса на костре около
тропы, которая вела через маисовое поле к ручью. Мы благополучно
переправились через ручей -- вода в нем спала, а берега подсохли; я
оглянулся на хижины, на ограду, за которой был наш лагерь, на холмы,
синевшие под пасмурным небом, и снова пожалел, что приходится уезжать, не
простившись с Римлянином и ничего не объяснив ему.
выбраться на открытое место. Дважды мы застревали в болоте, и Гаррик с
азартом начинал командовать, пока остальные рубили кусты и копали землю, так
что в конце концов мне ужасно захотелось задать ему трепку. Ему необходимо
было телесное наказание, как шлепки расшалившемуся ребенку. Камау и М'Кола
посмеивались над ним, а он разыгрывал вождя, который возвращается с удачной
охоты. Не хватало только страусовых перьев!
увлечения, распоряжаясь и подавая советы, нагнулся, а я как бы нечаянно
ткнул его черенком лопаты в живот, так что он даже присел. Я и глазом не
моргнул, и мы все трое -- М'Кола, Камау и я -- боялись взглянуть друг на
друга, чтобы не расхохотаться.
по-английски. -- Это опасно.
снова сели в машину, мне стало жаль этого бедного смешного позера и
бездельника. Я спросил у М'Кола пива. Он достал бутылку из-под багажа,
откупорил ее, и я стал медленно пить. Мы проезжали теперь по местности,
похожей на олений заповедник. Я обернулся и увидел, что Гаррик уже оправился
и снова болтает без умолку. Он потирал живот и, видимо, рассказывал, какой
он молодец -- даже не почувствовал боли. Я поймал взгляд Деда -- он следил
сверху, как я пью.
пива и пена.
та весна, когда мы дошли по горной тропе до Бэн-де-Альес, и как мы
состязались, кто больше выпьет пива, и как теленок, который был призом,
никому из нас не достался, а домой мы возвращались ночью, в обход горы, и
луга, поросшие нарциссами, заливал лунный свет, и мы были пьяны и рассуждали
о том, как описать эту лунную бледность и коричневое пиво, усевшись за
деревянные столы под зелеными побегами глицинии в Эгле, после того как
пересекли долину, где ловили рыбу, и конские каштаны стояли в цвету, и мы с
Чинком снова говорили о литературе и о том, можно ли сравнить их с восковыми
канделябрами. Черт возьми, вот это была литературная болтовня; в те времена,
сразу после войны, мы только и думали о литературе, а потом мы пили
превосходное пиво у Липпа в полночь после споров в "Маскар-Леду" возле
цирка, и в "Рути-Леду", и после всякой большой словесной драки, охрипшие и
все еще слишком взволнованные, чтобы лечь спать; но больше всего пива тогда,
сразу после войны, мы выпили с Чинком в горах. Флаги для стрелков, скалы для
альпинистов, а для английских поэтов -- пиво, причем для меня самое крепкое.
Помню, как Чинк цитировал Роберта Грейвса. Мы исчерпали одни страны и
отправились в другие, но пиво везде оставалось настоящим чудом. И Дед тоже
знал это. Я понял это по его глазам еще в первый раз, когда он следил, как я
пью.
похожие на заповедник, и чувствовал жар нагретого мотора у себя под ногами,
и вандеробо-масай, как всегда, пыжился у меня за спиной, а Камау вглядывался
в следы колес на зеленом дерне, и я высунул ноги в сапогах наружу, чтобы они
немного остыли, выпил пиво и пожалел, что со мной нет старины Чинка,
капитана Эрика Эдварда Дормана Смита, кавалера Военного креста из пятого
стрелкового полка его величества. Будь он здесь, мы бы с ним поговорили о
том, как описать эти места, похожие на олений заповедник, и достаточно ли
просто назвать их оленьим заповедником. Старик и Чинк очень похожи. Старик
старше и терпимей для своих лет, а компания у нас почти такая же. У Старика
я учусь, с Чинком же мы вместе открыли для себя немалую часть мира, а потом
дороги наши разошлись.
бежал, когда я выстрелил. Тут впору было попасть хоть куда-нибудь, ведь
вьцелить его как следует я не мог. Ну ладно, черт тебя побери, а как же
тогда самка, в которую ты промазал дважды, стреляя лежа, хотя она стояла к
тебе боком? Она тоже бежала? Нет. Если б я накануне выспался, то не
промахнулся бы. А если б протер замасленный ствол ружья, первый выстрел не
пришелся бы слишком высоко. Тогда я не взял бы ниже во второй раз и пуля не
пролетела бы у нее под брюхом. Нет, сукин ты сын, если ты чего-то стоишь,
стало быть, сам во всем виноват. Я воображал, что великолепно стреляю из
дробовика, хотя это совсем не так, выбросил на ветер кучу денег, чтобы
поддержать в себе это мнение, и все же, оценивая себя холодно и
беспристрастно, я знал, что умею стрелять из винтовки крупную дичь не хуже
всякого другого. Провалиться мне, если это не так. И что же? Я прострелил
брюхо черному самцу и упустил его. Такой ли уж я хороший стрелок, каким себя
считаю? Конечно. Тогда почему я промазал по той самке? А, черт, со всяким
может случиться. Но тут не было никаких причин. Да кто ты такой, дьявол тебя
возьми? Голос моей совести? Слушай, у меня совесть чиста. Провалиться мне, я
знаю, чего стою, и знаю, на что я способен. Если б мне не пришлось тащиться
в такую даль, у меня был бы самец черной антилопы. Я же знаю, что Римлянин
настоящий охотник. И там было еще одно стадо. Почему я пробыл там всего один
вечер? Разве так охотятся? Нет, к дьяволу. Вот когда-нибудь я разживусь
деньгами, и мы вернемся сюда, доедем на грузовиках до деревни Деда, наймем
носильщиков, так что не надо будет беспокоиться об этой вонючей машине,
потом носильщиков отошлем назад, станем лагерем в лесу у ручья выше деревни
Римлянина и будем жить и охотиться в этих местах не спеша, каждый день
ходить на охоту, а иногда я буду устраивать передышку и писать неделю, или
полдня, или через день и изучу то место, как изучил места вокруг озера, куда
нас привели. Я увижу, как живут и пасутся буйволы, а когда слоны пойдут
через холмы, мы станем смотреть, как они ломают ветки, и мне не нужно будет
стрелять, я буду просто лежать на палых листьях и глядеть, как щиплют траву
куду, и не выстрелю, разве только если увижу рога лучше тех, что мы сейчас
везем, и вместо того, чтобы целый день выслеживать черную антилопу с
простреленным брюхом, стану себе лежать за камнем и смотреть, как они
пасутся на склоне холма, и у меня будет довольно времени, чтобы навсегда
запечатлеть их в своей памяти. Конечно, Гаррик может привезти туда своего
Бвану Симба, и они распугают все зверье. Но если они это сделают, я уйду
дальше, вон за те холмы, там есть другие места, где можно жить и охотиться,
если только есть время жить и охотиться. Они проберутся всюду, где пройдет
машина. Но там везде должны быть долины вроде этой, о которых никто не
знает, и машины проходят по дороге мимо. Все охотятся на тех же местах.
пожирает посевы, и муссон не приходит вовремя, и дождей нет как нет, и все
засыхает и выгорает. А тут еще клещи и мухи, от которых гибнет скот, и
москиты приносят малярию и лихорадку, Скот падает, и за кофе не взять
настоящей цены. Нужно быть индийцем, чтобы ухитряться выжимать прибыль из
сизаля, и на побережье каждая плантация кокосовых пальм означает, что кто-то
разорился, надеясь заработать на копре. Белый охотник работает три месяца в
году и пьянствует круглый год, а правительство разоряет страну к выгоде
туземцев и индийцев. Вот что здесь рассказывают. Все это так. Но я не
стремился ничего заработать. Я хотел только жить здесь и охотиться без
спешки. Я уже переболел одной болезнью и узнал, что значит промывать
трехдюймовый кусочек моих длиннющих кишок мыльной водой трижды в день, а
потом вправлять их на место. Есть средства, которые излечивают от этой
напасти, и вполне стоит потерпеть ради всего того, что я видел и где
побывал. К тому же я подхватил эту болезнь на грязном пароходишке, когда
плыл сюда из Марселя. А моя жена не болела ни разу. И Карл тоже. Я любил
Африку и чувствовал себя здесь как дома, а если человеку хорошо в
какой-нибудь стране за пределами родины, туда ему и нужно ехать. Во времена
моего деда штат Мичиган был очагом малярии. Ее называли лихорадкой и
трясучкой. А на острове Тортугас, где я провел не один месяц, вспышка желтой
лихорадки однажды скосила тысячу человек. Новые континенты и острова
пытаются отпугнуть вас болезнями, как змея -- шипением. Ведь змеи тоже
бывают ядовитые.
меня в прежние времена, когда еще не научились бороться с этим. Может, убило
бы, а может, я бы и поправился. И все же гораздо лучше жить в хорошей
стране, охраняя себя от болезней самыми простыми профилактическими мерами,
чем притворяться, что страна, дело которой кончено, все еще хороша.
ладу с ними. А чужеземцы разрушают все вокруг, рубят деревья, истощают
водные источники, так что уменьшается приток воды, и в скором времени почва
-- поскольку травяной покров запахивают -- начинает сохнуть, потом
выветривается, как это произошло во всех странах и как начала она
выветриваться в Канаде у меня на глазах. Земля устает от культивации. Страна
быстро изнашивается, если человек вместе со всей его живностью не отдает ей
свои экскременты. Стоит только человеку заменить животное машиной -- и земля
быстро побеждает его. Машина не в состоянии ни воспроизводить себе подобных,
ни удобрять землю, а на корм ей идет то, что человек не может выращивать.
Стране надлежит оставаться такой, какой она впервые предстает перед нами. Мы
-- чужие, и после нашей смерти страна, может быть, останется загубленной, но
все же останется, и никто из нас не знает, какие перемены ее ждут. Не
Лукьяненко Сергей
Земляной Андрей
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Шилова Юлия