Чтение 39–й страницы книги ~По тонкому льду~

- Не будем кустарничать, дабы потом не каяться и не кусать локти, -
снова пояснил я, но уже твердо.

- Ну ладно, - нехотя согласился Дим-Димыч. - Не возражаю.

И тут Дима остался верен себе. Не возражает - каково!

- Кстати, Константин Федорович, - обратился я к Плавскому, - завтра вы
сможете возвратиться в Москву.

Я встретился с недоуменным и разочарованным взглядом больших и мягких,
точно бархат, глаз.

- Вы сделали все, что могли, и даже намного больше. Все ваши расходы я
оплачу.

- Да разве дело в этом! - махнул рукой Плавский. - Но вы уверены, что я
вам не понадоблюсь?

- Дело не в том, понадобитесь вы или нет, - объяснил я мягко. - Дальше
рискованно и опасно пользоваться вашими услугами.

- Вы полагаете... - начал он.

Я угадал его мысли:

- Полагаю. Суздальский мог вас заметить?

- Да, пожалуй, - признался Плавский. - Он в конспирации имеет больше
опыта и сноровки.

- То-то и оно, - заметил я. - Если даже не заметил, то может заметить.
Зачем же рисковать?

- Я понимаю... Вы правы, - согласился Плавский. - Все надо предвидеть.

- А теперь посидите здесь, - предупредил я друзей. - Вернусь скоро.

Моя беседа с местными чекистами несколько затянулась, но через час я,
Плавский и Дим-Димыч были уже на Медниковской улице и осматривали дом, в
котором жил Суздальский. Он оказался удобным, стоял один во дворе.

Потом мы бродили по набережной вдвоем с Димой: Плавский отправился на
разведку в ресторан "Волга".

Сигнал от него поступил довольно скоро.

- Ужинает! - сообщил Плавский. - Сидит за столом в компании двух
моряков в форме.

- Места свободные есть? - осведомился Дим-Димыч.

- Ни одного.

У входа в ресторан, прямо у дверей, околачивались три типа под
приличным хмельком. Они выворачивали свои карманы и что-то подсчитывали.
Видимо, определяли финансовые возможности. Я легонько раздвинул их плечом, и
мы вошли внутрь.

У стойки мне и Дим-Димычу подали по кружке пива и по паре раков.

Да, это был он, пропадавший и ускользавший. Он старательно прожевывал
пищу и разглядывал своих со седей по столику. Мы пили пиво, закусывали
раками и разглядывали Суздальского-Кравцова.

Времени оказалось достаточно не только для того, чтобы расправиться с
раками и пивом, но еще и для того, чтобы накрепко зафиксировать в зрительной
памяти облик человека с небольшой родинкой на левой щеке.

Расплатившись, мы вышли и встретили на Радищевском бульваре терпеливо
поджидавшего нас Плавского.

По дороге я сказал:

- Предсказывать дальнейший ход событий я не берусь, но сдается мне, что
карьера Суздальского подходит к своему финалу.

- Пора, - кивнул головой Дим-Димыч.

В полночь мы проводили Плавского на московский поезд.

28 сентября 1939 г.

(четверг)

Погода резко переменилась. Похолодало. С Волги задул напористый,
по-осеннему неприятный ветер. Он налетал порывами, озоровал, выметая остатки
ушедшего лета.

У меня побаливала голова. Всю ночь в комнате между обоями и стеной
надоедливо шуршала мышь. Поначалу я запустил наугад, по слуху, ботинок и,
кажется, угодил в Диму. Потом я спустил с кровати ноги и затопал ими по
полу. Мышь на несколько секунд умолкла, а потом вновь начала возню. Лишь под
утро я немного уснул.

А Дим-Димыч выспался преотлично.

Утром мы опять наслаждались топленым молоком я заедали его хрустящим
хлебом. Затем отправились в город.

Сейчас мы стояли на набережной у моста, на самом ветру, в некотором
отдалении друг от друга и исподволь наблюдали, как наш подопечный совершает
свою предобеденную прогулку. Наблюдали за ним не одни мы. Суздальский
возбуждал во мне еще больший интерес, чем прежде. И для этого были причины.

Вчера я разговаривал по телефону с Тулой. Вернее, продолжил начатый
разговор. Никак не удавалось узнать о содержимом оставленного Суздальским
чемоданчика. Дежурный железнодорожной милиции оказался не в курсе дела и
попросил позвонить на другой день самому начальнику отделения. То, что
сообщил начальник, огорошило нас с Димой.

Оказывается, чемодан в течение трех суток преспокойно лежал на полке.
Сообразительный (теперь это очевидно) начальник отделения не разрешил до
поры до времени интересоваться его содержимым. Считал, что оснований для
этого не было. Какой-то инженер Плавский подозревает кого-то в убийстве
своей жены, сам преследует этого "кого-то", путает сюда органы безопасности.
Вообще - дело темное. Подождать надо. И он распорядился ждать.

На четвертые сутки в полдень явился гражданин, предъявил квитанцию и
паспорт на имя Суздальского Вадима Сергеевича и потребовал "свой" чемодан.
Фотокарточка на паспорте была копией с оригинала, то есть владельца
паспорта. Но внешне новый Суздальский нисколько не походил на прежнего - ни
по лицу, ни по росту, ни по возрасту. Помимо всего прочего, он оказался
горбатым.

С чемоданом новый Суздальский отправился на службу, в проектную
контору, где он занимал должность чертежника, и, поскольку обеденный перерыв
закончился, приступил к работе.

Вечером Суздальский доехал трамваем домой, прошел в свою комнату и
закрылся.

Жил он одиноко в коммунальной квартире.

Через полчаса сильный взрыв потряс дом. Потух свет, посыпалась
штукатурка, вылетели стекла. Взрыв произошел в комнате Суздальского. Его
нашли разорванным на части. От чемодана осталась четвертушка ручки. Обыском,
произведенным в комнате, удалось обнаружить телеграмму из Москвы, спрятанную
в кармане летнего пальто. Она гласила: "Все переслал. Можешь получить.
Валентин".

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - заметил Дима, когда мы шли опять к
ресторану, где оставили подопечного. У нас он спровадил на тот свет
Брусенцову, в Благовещенске кокнул Рождественского, а в Туле подорвал
Суздальского. Смотри, и тут еще сделает покойника!

- Все возможно. Все возможно, - ответил я.

Начальник милиции из Тулы сообщил мне еще одну любопытную подробность.
Оказывается, Суздальский появился в Туле всего полтора месяца назад. До
этого он жил в Москве и работал, как я понял, в тресте канализации. И
Брусенцова прежде работала в Москве И Рождественский.

- Кто поручил этому подлецу приводить в исполнение приговоры? - спросил
Дима.

- Очевидно, тот, кто их выносил.

- А быть может, он сам и судья и палач?

- Тоже возможно.

Мы прошли мимо ресторана. В окно был виден Кравцов (фамилия Суздальский
уже отпадает), рассчитывавшийся с официантом. Он, должно быть, дал ему на
чай, потому что официант поклонился и изобразил на лице улыбку.

Через минуту Кравцов вышел, огляделся и уже хотел перейти улицу, когда
к нему привязались трое подвыпивших мужчин, кажется, те самые, что толкались
у входа в день нашего приезда. Они или просили у него закурить, или
навязывались в компанию - издали понять было трудно. Один взял Кравцова под
руку, но тот резко оттолкнул его. Поднялся шум. Выскочил швейцар, раздался
свисток, стали сбегаться прохожие.

Инцидент закончился появлением милиционера и проверкой документов.
Целый и невредимый, Кравцов поспешно покинул шумное место и зашагал на свою
Медниковскую улицу.

От милиционера мы узнали вечером, что Кравцов значится как Вадим
Данилович Филин.

Ночью я разговаривал по телефону с Кочергиным. Доложил итоги и свои
соображения. Он их одобрил. Попросил его затребовать из Тулы телеграмму от
Валентина на имя Суздальского.

Остаток ночи мы спали. Мышь меня не беспокоила. Дим-Димыч высказал
предположение, что у мыши, возможно, выходной день.

Утром, следуя примеру Филина, мы посетили калининскую баню и чудно
попарились. Посвежевшие и помолодевшие, отправились с визитом к хозяину дома
на Медниковской.

О хозяине мы успели узнать все, что следовало. Ни его прошлое, ни
настоящее, ни его род занятий, ни поведение - ровным счетом ничто не
вызывало сомнений или подозрений. Приводам не подвергался, не арестовывался,
под судом не был, в белой армии не служил, в бандах не участвовал, права
голоса не лишался, женат один раз, алиментов не платит.

- Более чистого человека трудно себе представить, - сказал Дим-Димыч.

Собственно, это и позволило нам пойти на известный риск и заглянуть к
нему.

Но идеального, в полном значении этого слова, человека найти трудно. У
хозяина дома по Медниковской был порок. Он пил. Пил запоем. Запой длился
дней десять - двенадцать. Наступала депрессия. Месяц, другой, иногда и
третий бедняга крепился, но стоило споткнуться на одну ногу - и следовал
рецидив.

Вот мы и у дома на Медниковской.