Чтение 39–й страницы книги ~Убийственное лето~

иным, чем тогда, в "Бинг-Банге", меньше трех месяцев назад. Но теперь все
было иным, чем тогда. Трудно объяснить. В ней опять появилось что-то
детское. Дети всегда смотрят открыто, без подозрительности, словно зная,
что ты их любишь. Хотя им на это и наплевать. А может, в ее глазах я снова
стал тем человеком, с которым она впервые танцевала в то майское
воскресенье. Не знаю. Просто я теперь лучше понимаю некоторые вещи. Но не
все.
После полудня мы опять влезли в толпу на площади Освобождения, чтобы
посмотреть проезд гонщиков на очередном промежуточном финише. После
восьмого или девятого круга наш Микки выигрывал все заезды. Он каждый раз
выскакивал справа или слева от Тарраци, догоняя лидеров на последних
метрах, как кот мышку. По радио извещали: "Первый - Мишель Монтечари.
Приморские Альпы, номер пятьдесят один", и название премии одного из
магазинов города. А то объявляли, что он якобы сошел с дистанции на холме
или не догнал основную группу внизу - в общем, несли всякую чушь, чтобы
подогреть болельщиков. Но мы были спокойны: всякий раз, когда гонщики
выкатывались на бульвар, красно-белая майка Микки виднелась за зеленой
Тарраци, и все кругом начинали орать, что мой брат проходимец: "Вот
увидите, он опять выкинет свою штуку". Именно в тот самый момент, когда
мы, не обращая, понятно, внимания на Эну, спорили по поводу одного такого
финиша и когда Тарраци пытался схватить моего брата за майку, я и потерял
ее.
Я немного поискал Эну, и Бу-Бу тоже. Жоржетта пошла покупать своему
братишке еще мороженого, и мне пришлось следить, чтоб и мальчика не
потерять. А когда Жоржетта вернулась, гонщики уже в пятнадцатый раз были
на середине бульвара. На мой вопрос она сказала: "Наверное, пошла в
туалет, ей же не три годика".
Мы видели, как Микки, строя рожи, опять обогнал всех и затем,
выпрямившись и немного расслабясь, поехал вровень с остальными...
Я двинулся по бульвару, заглядывая во все кафе. Эны нигде не было.
Уломав полицейского, бегом пересек дорогу и двинулся по другой стороне до
площади Освобождения. Было не до гонки, я даже не прислушивался к
репродукторам.
Вернувшись к Жоржетте, узнал, что гонщики пошли восемнадцатый круг и
Микки в головной группе. Выиграв шестнадцатый, он решил передохнуть, что
ли, и этим воспользовались три гонщика, в том числе победитель в Пюже -
Арабедян, и поднажали. Я и так беспокоился об Эне, а это еще больше меня
огорчило. Бу-Бу не было рядом. Наверно, тоже ищет ее. Я сказал Жоржетте:
"Они скоро вернутся", но толком не знал, говорю о Микки и всех гонщиках,
об Эне или о Бу-Бу. Жоржетта ответила: "Никто не захотел возглавить гонку,
так что Микки пришлось все взять на себя".
Арабедян и двое других прошли первыми восемнадцатый этап, а Микки вел
за собой всех остальных, отставая от лидеров секунд на сорок. У него
как-то идиотски дергалось лицо - так с ним бывает, когда он уже совсем без
сил, - и майка насквозь промокла. Я побежал вдоль улицы и закричал ему. Он
слышал меня, как потом признался, но не откликнулся. Для тех, кто его не
знает, могло показаться, что он смеется и ему на все наплевать, он ведь
хитер, как черт.
В какую-то минуту я заметил рядом с нами Бу-Бу. Он выглядел
расстроенным. Я спросил: "Ты нашел ее?" - но он только мотнул головой,
даже не поглядев на меня. Я тогда решил, что он огорчен из-за Микки.
Теперь-то я знаю, как все было Но рассказываю по порядку и не пытаюсь
строить: из себя умника. Я тогда сказал своему брату Бу-Бу: "Я могу
получить восемьсот франков за призовой велосипед. Но если Микки не
поднажмет, он уже не догонит". Бу-Бу кивнул, но явно не слушал. Чуть позже
объявили, что Микки и гонщик из Марселя Сполетто оторвались от основной
группы и погнались за Арабедяном. Все кругом опять заорали, а Жоржетта
стала целовать меня. И вот тогда-то я увидел Эну.
Она стояла на другой стороне площади, на краю тротуара, словно
лунатичка - вот именно, я сразу так подумал. То шла вперед, то
останавливалась и снова двигалась, расталкивая людей. И смотрела в землю.
Я кожей чуял, она не знает, на каком свете находится и что делает.
Клянусь, я это понял, хотя она была за сто метров, маленькая одинокая
фигурка в белом платье. Распихивая людей, не обращая внимания на свистки
полицейского, я бросился к ней.
Когда я поймал ее за руку и повернул к себе, то полные слез глаза были
у нее еще больше и светлее, чем когда-либо. Я спросил: "Что с тобой?" Она
ответила не своим голосом: "Болит затылок, болит". И покорно пошла за мной
подальше от толпы. Мы уселись на ступеньке у какого-то дома в боковой
улочке, и я сказал: "Сиди спокойно, не двигайся". Она повторила: "Болит
затылок". Две незнакомые морщинки проступили от носа к губам, а
расширенные глаза были как пустые Казалось, она чем-то потрясена.
Я прижал ее к себе, обнял за плечи, и так мы посидели некоторое время.
До меня доносились крики с площади, голос по радио, но я ничего не
разбирал. Не смел пошевелиться. Обычно, волнуясь, она дышала ртом. Но
теперь не так: казалась безучастной, смотрела прямо перед собой, ничего не
видя. Хотя и дышала через рот, но ровно.
Поежившись, она наконец отодвинулась от меня и прошептала: "Теперь мне
лучше. Лучше". Я решил ничего не выспрашивать, просто помог подняться.
Отряхнув ей платье, спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Она
покачала головой. Глянула на меня, и я снова увидел слезы на глазах. Потом
взяла за руку, и мы вернулись на площадь.
Гонка кончилась. Микки выиграл. Жоржетта с братишкой прыгали и кричали
от радости. Им было не до нас. Бу-Бу облегченно улыбнулся, увидев Эну, и
сказал: "Микки велел передать, что Сполетто - человек слова". Я отправился
на поиски торговца велосипедами, который должен был подарить победителю
гоночную машину. Тот повел меня в кафе и дал восемьсот франков. Потом я
долго искал Сполетто, чтобы отдать ему половину. Эна и Бу-Бу ходили за
мной, как тени. Я видел, что она временами вздрагивает, но явно рада за
Микки и улыбается, слыша из репродукторов фамилию Монтечари. Теперь уж
Бу-Бу держал ее за руку, старался выглядеть довольным, но я хорошо знаю
своих братьев и видел, что он приглядывает за ней беспокойно и грустно.
Мы ехали домой на "ДС" без Микки - организаторы гонки позвали его на
банкет - и, значит, без Жоржетты. По дороге говорили только о гонке.
Высадив братишку Жоржетты около их дома, остались втроем. На перевале она
попросила остановиться, ее тошнило. Я было пошел за ней, но она рукой
велела мне остаться, я вернулся к машине, объяснил Бу-Бу: "Это от солнца.
Уверен". Тот кивнул, но ничего не ответил. Затем она снова села в машину,
попросила ехать, ей хотелось поскорее домой.
Когда же мы подъехали к нашему дому, она прошептала: "Нет, к матери".
Мы с Бу-Бу поняли - она без сил, ее снова стошнит или она, чего доброго,
упадет в обморок. Поехали деревней. На террасе у Брошара еще сидели люди.
Я зарулил во двор Евы Браун и остановился перед крыльцом. Помог ей
вылезти. Увидев дочку, Ева Браун ничего не сказала, только сильно
побледнела.
На кухне, смирно сидя на коленях у матери и обняв ее за шею, она
молчала. Старик наверху орал как бешеный, и я крикнул в потолок, чтобы он
унялся. Бу-Бу тронул меня за руку и сказал: "Пошли". Я отстранил его и
наклонился к ней: "Элиана, - проговорил я, - скажи мне. Прошу тебя.
Скажи". Она ничего не ответила и не пошевелилась. Я не видел ее лица -
волосы закрывали. Своим мягким голосом с немецким выговором Ева Браун
сказала: "Ваш брат прав. Пусть она останется сегодня здесь".
Вот как оно обстояло. В целом. Я не глядел ни на Бу-Бу, ни на ее мать.
Мне казалось, они против меня - ведь несколько дней назад я побил ее. Я
сказал: "Поговорим завтра". И вышел оттуда.
Дома я просидел до темноты в ожидании Микки. Того подвезли на машине. Я
окликнул его во дворе, он присел рядом. Я рассказал ему все. Он заметил:
"Она сама не своя, и с отцом полаялась, и ты с ней поссорился. И солнце
весь день. Даже асфальт плавился - уж это мне лучше других известно". Я
спросил, как прошел банкет. "Неплохо", - ответил он. Многие советовали ему
переходить в профессионалы. Он отвечал: "У меня целое лето на
размышления". На самом же деле ему просто не хотелось говорить о себе.
Сидя рядом, мы еще помолчали, затем он принес из кухни бутылку вина.
Пока мы пили, заметил: "Не знаю, чем она так озабочена, но уверен, рано
или поздно сама все тебе скажет. Одно я знаю наверняка: на ней нет никакой
вины с тех пор, как она с тобой". Я притворился, что не понял его. Он
пояснил - так, как я сам думал: "Допустим, она кого-то знала до тебя, и
тот не хочет оставить ее в покое, грозится или еще что. Бывает же, почитай
газеты" Я спросил: "Если ей угрожают, почему она молчит?" Он ответил:
"Может, грозятся сделать что-то как раз тебе". Сказал, словно такое само
собой разумеется. Мне и в голову не приходило. Я все больше подозревал,
что она виделась - или была вынуждена увидеться - с кем-то, кто знал ее до
меня. Но считал - поступила она так ради прошлого, чтобы того утешить.
Я встал и походил по двору. Потом сказал Микки: "Значит, она виделась
сегодня в Дине с этим типом. И в прошлый вторник, когда будто ездила
походить по магазинам. Он живет в Дине". - "Одни догадки, - ответил Микки.
- Если ты перестанешь психовать, она станет откровеннее. А ты ее еще и
колотишь". Ну и ну, слышать все это от Микки, от этого балбеса. А ведь он
прав. И мне уже хотелось, чтобы скорей настало завтра, когда я смогу
обнять ее и сказать, что она может довериться мне и я не стану больше
психовать. Еще я сказал: "Эх, Микки, мы даже не отпраздновали как следует
твою победу. Вместо того чтобы плясать вокруг тебя, вон что получается".
Вам никогда не угадать, что он мне ответил: "Видишь, у меня вино в
стакане. А гонки я выиграю еще не раз".

КАЗНЬ (6)

Я снова мало и плохо спал в ту ночь. Если бы просто из-за жары... Утром