Чтение 39–й страницы книги ~Дойти до горизонта~

правого борта, с его стороны обзор был наилучшим. - Погоди, погоди, -
забормотал он, заставляя себя успокоиться. Нервно перебирая пальцами,
протер задранной рубахой линзы очков. Вскочил на плот, вытянул руку вперед.
- Вон, справа, проход?

"Ошибается", - решил я.

Слишком часто мы видели то, что хотели видеть. Сергей уже, срываясь ногами,
карабкался на мачту. В ровной линии суши, соединяющей правый и левый
острова, наметилось углубление, чуть заметная впадинка, сулящая избавление.
В голове, торопясь, спотыкаясь друг о друга, побежали мысли. Ни одну из них
я не довел до конца.

"Пролив? Слава богу! Тогда... А может, узкий кинжальный залив? Новое
разочарование? Или обман зрения? Надо остановиться и проверить... Нет,
лучше идти. Все равно нам надо в ту сторону..."

- Вижу море прямо по курсу! Ясно вижу! Живем, мальчики! - буйствовал на
мачте Сергей.

Плот, лишенный нашего внимания, стало сносить носом, закрутило на руле. Я
взобрался на мачту. Ничего определенного не увидел. Нет, море
просматривалось ясно, что уже неплохо. Но проход? Не самообман ли это?

Вспышка радости угасла. Сергей тоже начал сомневаться в своих наблюдениях.
Остров научил нас не делать поспешных выводов. Сделал нас осторожными в
суждениях и прогнозах По-настоящему я смогу поверить в избавление, лишь
когда сяду в поезд с билетами до станции Челябинск на руках.

После непродолжительного оперативного совещания решили двигаться до
"победного конца". До победного ли только? Тут середины быть не может -
либо выйдем в море, либо упремся в глухой берег. Ясно - это будет сегодня,
в ближайшие часы. Хотелось немедленной определенности. Пусть будет хуже, но
сейчас. Самый благополучный исход, если он придет через пять-шесть дней,
будет равен по последствиям самому печальному.

Вырабатываем последние резервы сил. Выдаем их на-гора из глубочайших недр
своих организмов. Даже умудрились взвинтить темп. Теперь идем на двести
метров в час быстрее - достижение! Взгляды вцепились в берег, жадно
обшаривают каждую его неровность.

Справа, неожиданно оттого, что мы не смотрим по сторонам, с шумом поднялись
в воздух птицы. Стелясь над морем, вытянулись вереницей, вышли наперерез
нам, пролетели над самой водой, взбивая крыльями рябь, зацепляясь за волны
подогнутыми лапами. Неуклюже и грациозно. Пеликаны. Огромные клювы были
оттянуты, словно в них лежали чугунные гантели. Крылья не справлялись с
такой непомерной тяжестью, они только уравновешивали силы земного
притяжения, не позволяли птицам упасть. Так взлетает перегруженный самолет:
подпрыгнет на бетонной полосе, оторвется и уже вроде полетит, но снова
тяжело шлепнется на резиновые покрышки шасси, покатится, набирая скорость,
вновь подпрыгнет, зависнет в нескольких метрах над землей. И гадай - улетит
наконец или сядет окончательно.

Только далеко, под самым берегом, пеликаны набрали высоту, описали над
нашими головами круг и пропали, как растворились, в синеве неба. Как не
позавидовать им. Весь наш многотрудный, многодневный путь укладывается в
два часа упоительного полета. Для нас невероятно трудная задача -
"перескочить" узкий песчаный перешеек, отделяющий от моря. Для них пустяк -
полет до материка. Почему у нас нет крыльев, хоть самых завалящих,
малосимпатичных, как у летучих мышей. Не красота важна - эффективность.

Мы уже идем на восток, невольно повторяя повороты береговой линии. Если
сейчас не встретится пролив, мы неминуемо по широкой, плавной дуге
развернемся в противоположную сторону. Потащим плот туда, откуда пришли. Я
постоянно слежу за компасом. Когда курсовой угол станет зашкаливать за
девяносто градусов, придется втыкаться в берег. Выхода нет. А дальше...
Даже прогнозировать не хочется.

Медленно плывет перед глазами панорама берегов. Вот холм у самой кромки
воды, но за ним не пролив, а лишь глубокий мелководный залив. Коса, далеко
вклинившаяся в море, и вновь берег. Низина, напоминающая овраг, может, ее
мы приняли за пролив? Целик компаса подбирается к цифре восемьдесят пять.
Восемьдесят пять градусов!

"Уже восемьдесят пять! Мы идем назад! Еще немного, - тяну я с принятием
решения, - за тем мысом причалим к берегу".

Татьяна с Сергеем не видят компаса и еще не знают, что все кончено. Они еще
стараются, налегают на трубы каркаса, хотя это лишено смысла. За мысом
ничего не меняется. Берег. Берег. Берег.

Мне хочется сорваться - зарыдать в голос, не стесняясь слез. Или заорать,
напрягая глотку, зажмурив глаза, грозя сжатыми кулаками небу. Не выбирать
выражения, все равно меня некому осудить. Татьяна с Сергеем не в счет. Их,
как и меня, можно считать, уже нет. Мы - мертвецы, а мертвецам вежливость
не пристала.

Почему судьба так жестока? Если суждено было погибнуть здесь, на Аральском
море, к чему такие измывательства? Может быть, кончить проще, например,
утопить в море, не заставляя проходить через семисуточную пытку волока. Так
было бы честнее. Подлая баба-фортуна! Почему она так несправедливо
распределяет стороны своей фигуры? Почему я должен загнуться здесь, в
неполные двадцать три года, а кто-то дожить до глубокой старости, ублажая
свое дряхлое тело всеми доступными удовольствиями. Не хочу так! Не хочу!

Кажется, это уже истерика - вовремя понял я. Не дело! Такие резкие перепады
настроения! От безразличия - к надежде, от надежды - к отчаянию. Надо взять
себя в руки. Распущенность. Эмоции еще никому пользы не приносили. Думал,
что смирился в последние дни с возможностью рокового конца, и вдруг такая
вспышка.

Все, встаем! Сколько можно мучить себя глупыми иллюзиями, а тело
изматывающей работой. Разом опускаю корму. Плот тормозится. Сергей
вопросительно оборачивается. Объясняю.

- Дальше двигаться бессмысленно, мы завершили полукруг и возвращаемся
обратно.

В подтверждение показываю компас. Градусная шкала красноречивее слов.

Бросаем плот, как есть, - не якорим его, не подтаскиваем к земле.
Заплетаясь ногами, не столько от усталости, сколько от отчаяния, бредем к
берегу. Теперь нам все равно - унесет плот или нет. Неделю мы тащили груду
железа, выматывая силы. Для чего?

Наверное, больше часа лежим на песке, отвернувшись друг от друга, ничего не
предпринимая, ни о чем не говоря. Готовились к худшему, были почти уверены
в таком исходе, а на поверку оказались слабы. Ручки подняли. Мы же еще
дышим! Существуем! Нельзя продавать свою жизнь по дешевке, как траченную
молью шубу.

- Врешь! - озлобленно шепчу, обращаясь то ли к острову, то ли к
злобствующей судьбе, то ли к самой старухе с косой. - Ты нас на блюдечке в
расфасованном виде не получишь. Мы клиенты беспокойные!

Ловлю на себе странный взгляд Салифанова. Что он хочет, удивляюсь я. Может,
ему плохо? Уголки рта Салифанова медленно, как две стрелки, ползут по щекам
в стороны и чуть вверх. Он смеется? Почти физически ощущаю, как от этой
улыбки больно трескаются его пересохшие губы. Он смеется!!

- Ты чего? - не на шутку пугаюсь я.

Зная, что потребление морской воды первым делом бьет по психике, давно
ожидал признаков начавшихся нервных расстройств в ком-нибудь из нас.

- Если бы мы ушли с Барсака чуть позже, если бы выбрали курс на сотую долю
градуса больше или меньше, или в первый день на острове пошли в другую
сторону, всего этого бы, - Сергей обвел головой вокруг, - не случилось.
Калейдоскоп нелепостей! Какой-то проклятый рок! - Он с силой ударил в песок
ладонью. - Глупо до смешного!

Салифанов вновь затрясся в беззвучном смехе. Его тоже мучил вопрос - почему
все происходило так, а не иначе? Кто ответствен за миллионы случайностей,
планомерно вовлекших нас в безвыходную ситуацию? Одно цеплялось за другое,
напоминая цепную реакцию. Не вовремя отплыли, неверно рассчитали курс, во
время какой-то ночной вахты, может, на несколько минут упустили руль, пошли
не в ту сторону... Случайно, случайно, случайно... Из тысячи причин
достаточно было устранить любую одну - и трагическая цепочка распалась бы.

- Что будем делать, кеп? - перестал смеяться Сергей.

- Искать самое узкое место на острове, демонтировать плот, готовить
сигнальные костры, - повторял я старую программу.

Сейчас я почти не верил в ее исполнение. Но мы были обязаны что-то
предпринять. Бездействие губит раньше самой изматывающей работы.

Для начала необходимо было запастись дровами. Дистилляторы - а мы
планировали запустить в работу сразу три-четыре, - сигнальные костры
требовали огромного количества топлива. Как обычно, разбрелись в разные
стороны. Пустыня не тайга - на каждом шагу сушина не валяется. Иногда
полкилометра можно пройти и не наткнуться даже на веточку, годную для
костра. Кое-где насобирав хворост, обвязал его веревкой и волоком по песку
тащу за собой. Придется сделать не меньше десяти ходок. Через каждые
пятьдесят-шестьдесят метров успокаиваю бешено колотящееся в груди сердце.
Совершенно неожиданно откуда-то сбоку выскочил Сергей.

- Брось дрова! - издалека заорал он, выписывая руками немыслимые фигуры.

Я в недоумении остановился.

- Есть проход! Я же говорил! - он с силой выдернул из моих рук конец
веревки, отшвырнул ее в сторону.

У меня наступила непонятная заторможенность. Я не мог перенастроиться, не
мог понять, о чем он толкует. Снова потянулся к дровам.

- Да оставь ты эти палки! - раздраженно закричал Салифанов. - Проход там!
Понимаешь! - Он затряс меня за плечо.

- Проход? - неуверенно переспросил я.

- Пошли, пошли, - торопил меня Сергей. Он заметно ожил, даже в движениях
появилась какая-то порывистость. Длинными шагами, часто оглядываясь,
подгоняя меня, он шел впереди. Мне все еще не верилось в избавление.
Переход от безысходности к радости был слишком резок.

- Двести метров не дотащились, - на ходу делился Сергей, - пролив узкий, но
нам хватит. Полчаса, максимум час - и выйдем в море. Все, Андрюха,
отмаялись! - от избытка чувств он, остановившись, ткнул меня кулаком под