основой Государственного музея Татарии. Такого обилия полотен Шишкина,
Коровина, Репина, Поленова, Крамского, Кустодиева, Маковского, Перова --
мало в российских музеях, разве что в московских. Обрадовался он, встретив
тут работы Кандинского, Родченко, раннего Сарьяна, Филонова, Лентулова,
Фалька, Грабаря, Кончаловского. Да и западноевропейская живопись была
представлена серьезно, хотя тут системы не чувствовалось -- выставляли, что
имели, а точнее, то, что осталось после чисток в пользу Москвы и Ленинграда.
что успеется, когда-нибудь заглянут, а приезжие, за редким исключением,
убеждены, что все ценное и интересное представлено только в Москве и
Ленинграде, оттого и упускают возможность увидеть действительно редчайшие
работы.
посмотреть выставку старейших художников Татарии, как было объявлено на
входе. Но на выставку не попал, потому что надолго задержался в первом же
зале второго этажа. Все показы в музеях организованы по круговому принципу,
и двигаться следует по часовой стрелке, но он ошибся и пошел в
противоположном направлении. Наверное, на безлюдной выставке это не имело
особого значения, но только не для Константина Николаевича.
носил его имя, и большой автопортрет его висел сразу у входа, но Тоглар
вошел в другую дверь, с конца экспозиции, и ничего этого видеть не мог.
приковали его внимание, и главным ощущением он назвал бы редкостное, никогда
до сих пор неизведанное чувство: картины казались ему написанными
одновременно очень давно и... сегодня. Такого парадокса он не испытывал
никогда, даже не мог представить, что можно достигнуть подобного эффекта.
рассматривая ее с разных точек, пытаясь постичь волшебный секрет палитры
Мастера, поэтому на него обратила внимание старушка, хранительница зала,
дремавшая в высоком кресле у дальнего входа. Видимо влюбленная в экспозицию,
она без подготовки начала:
полвека. Слава Богу, прозрели, нашелся смелый человек, рискнул, полгода как
открыли этот зал. Знатоки со всей страны ездят посмотреть, полюбоваться.
Сегодня народу нет -- будни, конец дня, а в субботу, воскресенье в нашем
зале всегда посетители.
крамолы. В них жизнь, свет, а не политика, -- поддержал разговор посетитель.
Николай Иванович Фешин -- эмигрант, как уехал в Америку в 1922 году, так
больше никогда и не возвращался. Там и умер в один день со Сталиным. А
времена, вы сами знаете, какие были: два мира -- две системы. Кто же
эмигранта выставлять станет? Сами же художники, из-за ревности, и затопчут.
Идеология... Две культуры... Вы молоды, а мы навидались от пуза
пролетарского искусства и идеологической борьбы, а Николай Иванович --
барин, еще в той, царской России, академиком живописи был...
дверь вошли, зал называется фешинским, и автопортрет его у входа висит.
Посмотрите, какая внешность благородная...
входу, к портрету человека с редкой для России фамилией Фешин.
сиренево-розовой гамме, на жемчужно-снежном фоне, на взволнованного Тоглара
смотрел... отец! Да, его отец, Николай Николаевич Фешин, как говорят, один к
одному, ни отнять, ни прибавить. Разве что однорукий сельский художник,
кистью зарабатывавший на хлеб и учивший деревенскую ребятню высокому
искусству, никогда не обряжался в подобный элегантный костюм с парчовым
жилетом и не носил изящный бант-бабочку. В остальном же это был живой отец
-- так же вихром, над высоким лбом, у него топорщились волосы, такой же
разлет бровей, такие же добродушно-насмешливые голубые глаза, твердый
волевой подбородок, означавший характер, упрямство. Именно таким он видел
отца в последний раз, перед уходом на службу во флот со второго курса
мединститута, за два года до его смерти. Вот и автопортрет был написан дедом
тридцати восьми лет от роду -- словно специально для него совпали возрастом
два близких ему по крови человека.
важное, и отнеся это за счет излишней эмоциональности, экзальтированности от
встречи с высоким искусством, молча вышла в соседний зал, ибо увидела на
глазах странного молодого человека неожиданные слезы. Конечно, было отчего и
разрыдаться, если в тридцать три года, в возрасте Христа, вдруг впервые
узнаешь, кто ты есть, каковы твои корни, кто были твои предки.
деда. Нашел он и картину, только размером поболее, похожую на ту, что
случайно попала ему в руки. Наверное, та, подаренная почти полвека назад его
бабушке, была написана на пленэре, а эта, музейная, сделана в мастерской, в
ней имелось незначительное дополнение: едва обозначенная фигурка вдали, но
обе работы оказались подписаны одним, 1920 годом.
крайнем возбуждении, радовался и печалился одновременно. Он подумал о
фатальности судьбы, ведь появись он в Казани раньше, даже семь месяцев
назад, он бы разлучился со своим дедом, со своими корнями навсегда. Значит,
наперекор всем препонам и рогаткам жизни ему была суждена эта встреча.
Теперь он понимал и другое -- о каких важных бумагах для отца говорила
бабушка, Елизавета Матвеевна. Наверное, уходя из жизни, она все же решила
открыть сыну тайну его отца, его фамилии. Почему так долго таилась? Сейчас
он знал ответ и на этот жгучий вопрос. Небезопасно было слыть сыном
эмигранта, носить фамилию Фешин, она хотела, как могла, оградить свое
единственное дитя от безжалостного времени. Есть и еще один ответ, он тоже
имеет право на жизнь. Другое время, другие люди, другая мораль... Она свой
грех несла сама. Хотя в нынешнее время родить ребенка от любимого человека
-- какой уж тут грех? Но не нам судить времена, тем более предков...
будете.
все обстоятельнее. Он помнил, что обещал Наталье пригласить ее в гости, но
как бы ни торопил строителей, работы на Кутузовском обещали закончить только
к середине ноября. Как шутил Аргентинец: к моему дню рождения.
мастерской и квартиры, но взвалил на себя и оформление ее сантехникой,
освещением, предметами изысканного интерьера и установкой каких-то
невиданных доселе в Москве шотландских каминов в жилой части дома и студии,
подбирал все: от мебели до кухонной посуды и сервизов для столовой. Виленкин
оговорил для себя несколько условий: что по окончании ремонта он заснимет
видеофильм, сделает фотоальбом и, при необходимости, по согласованию с
хозяином, будет иметь возможность показывать свою работу особо важным
заказчикам -- натурой, живьем. Тоглар принял все условия дизайнера, понимая,
что не всегда мастеру выпадает шанс реализовать творческие замыслы сполна, а
тут такой простор, никаких ограничений ни в фантазии, ни в смете,
возможность решать все от и до, вплоть до вешалки в прихожей или
хрустального плафона в туалетной.
после поездки в "Ягуар-стиль" он старался быть поближе к Тоглару, и
Константину Николаевичу нравилось его желание быть под рукой, выглядеть
преданным, незаменимым. Кроме вкуса к одежде и жизни вообще, Георгий обладал
врожденным тактом, мане-рами культурного, образованного человека. Видимо,
эти качества ученика Аргентинца и привлекали Тоглара. Если прежде Фешин был
убежден, что лучше Аргентинца никто не знает расклад тайной и явной жизни
Москвы, то после знакомства с Эйнштейном понял, что ученик в некоторых
областях превзошел мэтра. Молодость, энергия, желание выделиться, неуемное
тщеславие, наверное, и со-ставляли главные причины успеха Эйнштейна. Это
именно он откуда-то разузнал (и примчался в "Метрополь" с вестью), что в
Переделкино срочно продает двухэтажную каменную дачу за трехметровым
забором, с гектаром земли, какой-то писатель, некогда прославившийся пухлыми
томами о колхозах и совхозах, заводах и фабриках, об умных и добрых
секретарях райкомов и обкомов. Цена дачи, в сравнении с тем, что он уплатил
за квартиры на Кутузовском проспекте, была просто смешная, и Тоглар решил не
упустить такую возможность и приобрести загородный дом. Уж очень место было
престижное, экологически чистое и недалеко от его квартиры -- ровно двадцать
минут езды на машине, такая удача выпадает раз в жизни. Дело о покупке
решилось в полчаса, но Георгий с писателем бегали оформлять бумаги еще с
неделю. Новые чиновники не признавали старых заслуг и авторитетов, не
смотрели на лауреатские звания и даже золотую Гертруду не замечали в упор. И
если бы Георгий, за спиной писателя, не раздавал щедро взятки в каждом
кабинете, побегали бы они, наверное, еще с месяц.
играется на свежем воздухе, на природе, где табачный дым не стоит колом над
картежным столом, и трехметровый забор его очень устраивал. Хотя в
малолюдном Переделкино вряд ли любят заглядывать за чужую ограду, тут живут
господа, давно познавшие, что такое частная собственность.
Живя в Переделкино, он был бы рядом с природой, ему хотелось пешком ходить
на этюды в лес, делать зарисовки с натуры в разное время года, особенно
зимой. Его удивляло, как его дед, Николай Иванович, мог передать свежесть
Корнев Павел
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия
Корнев Павел
Смит Кордвейнер