Суд над ним был скор, приговор — беспощаден. Исчадье преступного мира, он хладнокровно уничтожил свидетелей обвинения, которые вполне заслуженно упрятали его за решетку. Это ли не открытый вызов обществу! Раз в кои-то веки столпы этого общества, публика, пресса, даже мягкосердечные и недалекие ревнители гуманности были едины в своем желании видеть Феликса Боккикьо на электрическом стуле. Рассчитывать, что губернатор штата проявит к нему снисхождение, было бы, по словам человека из ближайшего окружения губернатора, все равно что ждать от пастуха жалости к бешеной овчарке. Клан Боккикьо, разумеется, не пожалел бы никаких денег, чтобы обжаловать приговор в высших инстанциях — теперь родные гордились им, — однако исход дела был предрешен. После пустопорожних формальностей, предусмотренных законом, которые могли, впрочем, затянуться на приличное время, Феликса Боккикьо ждала смерть на электрическом стуле.
Внимание дона обратил на этот случай Хейген по просьбе одного из Боккикьо, который надеялся, что, может быть, существует средство помочь молодому человеку. Дон Корлеоне ответил коротким, сухим отказом. Он не чародей. Люди требуют от него невозможного. Но назавтра дон вызвал Хейгена к себе в кабинет и велел обстоятельно, в мельчайших подробностях изложить ему суть этого дела. Когда Хейген закончил рассказ, дон Корлеоне приказал пригласить в Лонг-Бич для переговоров главаря клана Боккикьо.
То, что последовало за этим, было просто, как все гениальное. Дон Корлеоне обязывался обеспечить жену и детей Феликса Боккикьо, уплатив им солидное денежное пособие. Деньги главарю клана вручат незамедлительно. Взамен Феликс должен объявить себя убийцей Солоццо и капитана полиции Макклоски.
Предстоит основательно подготовиться. Признание Феликса Боккикьо должно звучать убедительно, а значит, ему придется выучить назубок кой-какие из обстоятельств случившегося и для правдоподобия вставить их в свои показания. И все время ссылаться на то, что полицейский капитан был в данном случае причастен к торговле наркотиками. Далее предстоит заручиться согласием официанта из ресторана «Голубая луна» опознать Феликса Боккикьо как убийцу. От него тут потребуется известный кураж, поскольку первоначальное описание внешности надо будет резко изменить, — Феликс Боккикьо и гораздо ниже ростом, и плотнее. Впрочем, это дон Корлеоне берет на себя. И еще: осужденный, как ярый поборник высшего образования и выпускник колледжа, наверняка желал бы видеть и своих детей образованными людьми. А потому дон Корлеоне также выделит определенную сумму денег на обучение детей в колледже. Кроме того, он должен предъявить клану Боккикьо неопровержимые доказательства, что нет никакой надежды добиться для их родича смягчения приговора по действительно совершенным им убийствам. Потому что это новое признание — хоть он и без того явно обречен — уже окончательно решит его судьбу.
Итак, все было оговорено, главарь получил деньги, с осужденным наладили связь, чтобы поставить его в известность и дать надлежащие указания. Задуманное осуществилось — признание в еще одном убийстве произвело сенсацию. Все сошло как нельзя лучше. Тем не менее дон Корлеоне, с присущей ему осмотрительностью, ждал еще четыре месяца, покуда приговор не привели в исполнение, — и лишь тогда наконец дал команду Майклу Корлеоне возвращаться домой.
ГЛАВА 22
Целый год после гибели Санни Люси Манчини была безутешна, тосковала и горевала отчаянно, хотя, вероятно, не так, как это делала бы героиня романа. И видения, посещавшие ее, были не худосочные видения школьницы, тоска ее не походила на тоску преданной жены. Не утрату «спутника жизни» оплакивала она, не поддержки верного друга ей не хватало. Душа ее не хранила чувствительных воспоминаний о заветных подарках, о девическом обожании героя, его улыбке, об огоньке в его глазах, когда он слышал ее ласковое или смешное слово.
Нет. Она томилась без него по той, куда более важной причине, что с ним, единственным из всех мужчин, ей удавалось достичь вершины телесной любви. И по наивности, по молодости казалось, что он единственный на свете, с кем это для нее возможно. Теперь, год спустя, она нежилась, загорая на благодатном невадском солнце. Пристроясь у ее ног, стройный молодой блондин донимал ее, щекоча ей пятки. Воскресный день клонился к вечеру, вокруг бассейна, принадлежащего роскошному отелю, было полно народу, что не мешало его руке мало-помалу забираться все выше, к ее обнаженному бедру.
— Не приставай, Джул, — сказала Люси. — Я думала, хоть врачи не такие!
Джул задрал голову вверх, весело скаля зубы.
— В Лас-Вегасе — такие. — Он погладил ее бедро с внутренней стороны и поразился, увидев, как сильно на нее подействовало это, в сущности, безобидное прикосновение. Она переменилась в лице, хотя и старалась это скрыть. Поистине безыскусное, невинное создание. Но почему тогда она его до себя не допускает? Надо бы раскумекать, в чем причина. Неизбывная скорбь об утраченной любви? Чепуха. Вот она у него под рукой, живая плоть, а живое тянется к живому. Доктор Джул Сегал решил, что сегодня вечером у себя на квартире предпримет решительное наступление. Хорошо бы она сдалась добровольно, но если потребуется военная хитрость — что ж, значит, применим хитрость. Исключительно с научной целью, конечно. И потом, она же, бедняжка, сама буквально умирает.
— Да перестань же, в самом деле! — У Люси сорвался голос.
Джул немедленно покорился:
— Все, моя птичка. Перестал.
Он положил ей голову на колени и незаметно погрузился в полудрему на этой мягкой подушке.
Не без внутренней усмешки он ощущал ее смятение, ощущал жар, исходящий от ее чресел, и, когда она потянулась взъерошить ему волосы, как бы дурачась, перехватил ее запястье и любовно задержал в руке с тайной целью пощупать пульс. Пульс оказался бешеный. Сегодня он припрет ее к стенке, и загадка, в чем бы она там ни состояла, разрешится. Совершенно в этом уверенный, доктор Джул Сегал отошел ко сну.
Люси сидела, не меняя положения, и наблюдала за возней купальщиков. Могла ли она предположить, что меньше чем за два года жизнь ее так круто переменится?.. Она ни разу не пожалела о «сумасбродстве», которое совершила на свадьбе Конни Корлеоне. Ничего более упоительного с ней не случалось никогда, и она снова и снова мысленно переживала это приключение. А после — снова и снова переживала его наяву…
Санни посещал ее по крайней мере раз в неделю, случалось, что и чаще. В те дни, когда он отсутствовал, плоть ее изнывала. К их страсти не примешивалась духовная общность, ее не облагораживала поэзия — то была телесная любовь самого грубого, яростного, примитивного свойства, взаимное влечение на клеточном уровне, если можно так выразиться.
Когда Санни звонил, что приедет, она проверяла, есть ли в доме выпивка, хватит ли еды на ужин и на завтрак, потому что он не расставался с нею до позднего утра. Он не уступал ей в желании насытиться сполна их близостью. У него был свой ключ от двери, и Люси, завидев его на пороге, стрелой летела в его могучие объятья. Они шли к цели прямо, без обиняков, без предварительных разговоров. Не размыкая губ, соединенных в первом поцелуе, уже нашаривали друг друга сквозь одежду, уже он приподнимал ее с пола, и она обхватывала ногами его массивные бедра. Они соединялись, стоя в прихожей ее квартиры, словно бы ощущая потребность всякий раз вновь повторять свое первое свиданье, — и потом уже он нес ее в спальню.
Они лежали в постели и предавались любви. Шестнадцать часов жили вместе в чем мать родила, не выходя из квартиры, почти не отрываясь друг от друга. Она готовила ему еду, горы еды. Ему иногда звонили, явно по делу, но Люси даже и не пыталась слушать. Она была всецело поглощена другим, забавляясь его телом, лаская его, целуя, зарываясь в него лицом. Случалось, когда он вставал и шел мимо нее взять себе выпить, она, не совладав с собою, тянулась еще разок дотронуться до обнаженного запретного места, подержать его в руках, затеять с ним любовную игру, как с хитроумным, ловко сработанным приспособлением для невинных развлечений с предсказуемым, но всякий раз восхитительно новым ответным действием. Первое время она стеснялась этих проявлений своей несдержанности, но быстро убедилась, что ее возлюбленному они нравятся, что ее чувственная одержимость его телом льстит ему. Присутствовала во всем этом некая первозданная безгрешность. Они были счастливы вдвоем.
Когда отца Санни подстрелили на улице, Люси впервые поняла, что ее любовнику, возможно, угрожает смертельная опасность. В стенах своей квартиры, одна, она не плакала — выла, протяжно и надрывно, по-звериному. Почти три недели Санни к ней не показывался, и она жила на снотворных таблетках, а днем пила, заглушая свои терзания. Боль ощущалась физически — ее всю ломало. Когда он наконец приехал, она держалась за него руками, боясь отпустить хоть на минуту. После этого он больше не пропускал ни одного свиданья, пока его не убили.
О его гибели она узнала из газет и в тот же вечер приняла огромную дозу снотворного. Но, непонятно почему, не умерла, а отравилась — так сильно, что, выбравшись из квартиры, еле дотащилась до дверей лифта и рухнула. Там, на площадке, ее нашли и отправили в больницу. Мало кто догадывался о ее отношениях с Санни, и потому бульварные газеты уделили происшествию лишь несколько коротких строк.
Туда, в больницу, и пришел навестить и утешить ее Том Хейген. Это он предложил ей работу в лас-вегасском отеле, которым управлял брат Санни, Фредди Корлеоне. Это он сообщил ей, что она будет получать ежегодно определенную сумму от семейства Корлеоне, что Санни позаботился о ее будущем. Том Хейген спросил, не беременна ли она, будто в этом была причина того, что она наглоталась таблеток, — она отвечала, что нет. Еще спросил, не собирался ли к ней Санни в тот роковой вечер, не звонил ли, что собирается приехать, — она сказала, нет, не звонил. Она и так всегда после работы сидела и ждала его дома. Она не стала скрывать от Хейгена правду:
— Он для меня был и останется единственным из всех мужчин. Другого я никогда не полюблю. — И заметила, что он принял это не только с легкой усмешкой, но и с удивлением. — Тебе что, это странно? А не он ли тебя, уличного мальчишку, привел в свой дом?
— Тогда он был не такой, — сказал Хейген, — он сделался другим человеком, когда вырос.
— Для меня — нет. Для всех других — возможно, но не для меня. — От слабости ей было трудно вдаваться в объяснения, что с нею Санни был неизменно мягок и нежен. Ни разу не рассердился, не вспылил, не проявил хотя бы нетерпения.
Все заботы, связанные с ее переездом в Лас-Вегас, тоже принял на себя Хейген. Договорился, что на месте ее будет ждать заранее снятая квартира. Сам отвез в аэропорт и по дороге взял с нее слово, что, если ей будет одиноко или что-нибудь пойдет не так, она позвонит — и он все сделает, чтобы ей помочь.
Перед тем как объявили посадку, она, помявшись в нерешительности, спросила:
— А отец Санни знает? Ты все это делаешь с его ведома?
Хейген улыбнулся:
— Действую, скажем так, по своей воле, но и в соответствии с его указаниями. Он на эти вещи смотрит как человек старых правил и никогда не пойдет против законной жены своего сына. Но, с другой стороны, считает, что с тебя какой спрос — ты девчонка, это Санни обязан был соображать, что делает. Ну и, конечно, когда ты наглоталась таблеток, это всех потрясло.
Он не прибавил, сколь непостижима для такого человека, как дон, мысль, что кому-то может прийти в голову покончить жизнь самоубийством.
Теперь, пробыв в Лас-Вегасе неполных полтора года, Люси с удивлением признавалась себе, что почти счастлива. Время от времени ей снилось, что они с Санни снова вместе, и, просыпаясь до рассвета, она довершала сновиденье, лаская себя сама, покамест вновь не засыпала. С мужчиной она с тех пор не была ни разу. Но, в общем, ей здесь хорошо жилось. Плескалась в бассейне, каталась на парусной лодке по озеру Мид, гоняла в свободные дни по пустыне. Похудела, и это ей шло. Фигура, так и не утратив пышность форм, приблизилась к американским мерилам красоты, отдалясь от исконно итальянских. Работала она в бюро обслуживания, регистратором, и не соприкасалась по работе с Фредди, хотя, встречаясь с нею, он был не прочь остановиться и поболтать. Она всякий раз поражалась, глядя на перемену, совершившуюся с Фредди. Кто бы узнал его в этом завзятом волоките, этом щеголе, который, казалось, был от рожденья предназначен управлять игорным курортом? В его ведении находились дела, связанные с гостиничной сферой, какие обычно не входят в круг обязанностей владельца казино. Долгие знойные месяцы летних сезонов плюс, быть может, избыток сексуальной озабоченности способствовали и его похуданию, а голливудский стиль одежды — приобретению внешнего лоска, хотя и довольно-таки вымученного.
Через полгода Том Хейген приехал посмотреть, как у нее идут дела. Каждый месяц сверх положенного жалованья она получала чек на шестьсот долларов. Хейген объяснил, что ей понадобится дать отчет налоговой инспекции, откуда поступают эти деньги, и сказал, чтобы она написала на его имя доверенность, и он оформит ей законный источник дохода. Формально она будет числиться владелицей пяти «пунктов» в игорном бизнесе того отеля, где служит. Обсуждать эту меру ни с кем из посторонних не следует. Ей необходимо пройти через все формальности, предписываемые законами штата Невада, но от нее лично это потребует минимальных усилий, все будет улажено за нее. Не нужно только никому об этом рассказывать без его ведома. Все будет строго по закону, и деньги ей будут поступать каждый месяц, как часы. Если из налогового ведомства придут проверять, ей достаточно будет отослать инспектора к своему адвокату, и ее оставят в покое.
Люси согласилась. Она понимала, что за этим кроется, но не смущалась тем, что ее используют как подставную фигуру. Резонно — услуга за услугу. Но когда Хейген попросил, чтобы она приглядывалась к тому, что происходит в отеле, понаблюдала за Фредди и его хозяином, владельцем отеля и держателем контрольного пакета, у нее вырвалось:
— Шпионить за Фредди? Ой, Том, неужели это обязательно?
Хейген усмехнулся:
— Отец за него тревожится. Очень уж тесную дружбу он свел с Моу Грином, хотим последить, как бы не допрыгался до беды. — Ни к чему было рассказывать ей, что дон не только затем вкладывал деньги в строительство этой гостиницы посреди лас-вегасской пустыни, чтобы обеспечить сыну пристанище, но главным образом, чтобы создать себе плацдарм для захвата новых территорий.
Вскоре после этого разговора в гостиницу поступил работать новый врач — доктор Джул Сегал. Тонкий, как хлыст, очень красивый, обаятельный, он показался Люси чересчур молодым, зеленым для врача. Она пришла к нему показать опухоль, которая выросла у нее на руке, повыше кисти. Три дня она раздумывала, борясь со страхом, а на четвертый пошла с утра в то крыло, где помещался врачебный кабинет. В приемной сидели и щебетали о своем две девицы из мюзик-холла. На зависть Люси — блондиночки с персиковым румянцем. Хорошенькие, как ангелочки. Только слова, сказанные одной из них, противоречили этой видимости:
— Если меня и в этот раз запустили на Венеру, я — все, завязываю с кордебалетом.
Когда дверь кабинета открылась и доктор Джул Сегал пригласил девицу войти, Люси едва было не сбежала — и сбежала бы, будь поводом ее визита что-нибудь более интимное или серьезное. Доктор Сегал стоял в рубашке с открытым воротом, в легких летних брюках. Роговые очки и серьезная, спокойная манера держаться несколько обнадеживали, но все равно он производил несолидное впечатление, а Люси таила в глубине души старомодную уверенность, что несолидное с медициной несовместимо.
Когда она наконец зашла к нему, что-то в его поведении — нечто надежное, основательное — рассеяло ее сомнения, как дым. Он был немногословен, но без резкости, действовал обстоятельно, без спешки. Осмотрев шишку на руке, терпеливо объяснил, что это заурядная фиброма, род доброкачественной опухоли, и волноваться нет никаких причин. Потом взял со стола увесистый медицинский справочник.
— Протяните-ка руку вперед.
Люси с опаской вытянула обе руки. Тогда он первый раз улыбнулся.
— Сейчас я сам себя лишу гонорара. Вот этой книгой стукну вас по руке, и опухоль пройдет. Не обещаю, правда, что не вырастет когда-нибудь снова, но если резать, то вы по миру пойдете — и притом с забинтованной рукой, да еще перевязки и так далее. Ну что, согласны?
Люси с облегчением перевела дух. Почему-то после этих слов она прониклась к нему полным доверием.
— Давайте. — И в тот же миг испустила вопль: он со всего размаха хлопнул по руке тяжелой книгой. От шишки почти не осталось следа.
— Неужели так больно? — спросил он.
— Да нет… — Она смотрела, как он заполняет карточку с историей болезни. — Можно идти, это все?
Он кивнул, не глядя на нее больше, продолжая писать. Люси вышла из кабинета.
Через неделю они встретились в буфете, и он подсел к ней у стойки.
— Ну, как рука?
Люси широко улыбнулась:
— Отлично! Вы применяете недозволенные методы, но результаты — потрясающие!
Он хмыкнул.
— Еще как применяю — вы и понятия не имеете… А я понятия не имел, что вы богачка. Местная «Сан» только что поместила список держателей «пунктов» в нашем отеле, и за Люси Манчини их значится целый десяток. Недурно! Мне бы такую кормушку.
Люси ничего не ответила, вспомнив внезапно о предостережении Хейгена. Ее собеседник снова хмыкнул:
— Да вы не пугайтесь, я знаю, что почем. Ширмой служите, всего-то и делов, в Вегасе такое на каждом шагу… А не хотите ли составить мне вечерком компанию — заглянем в кабаре, поужинаем, я даже для вас на фишки разорюсь.
Она заколебалась. Он настаивал. В конце концов она сказала:
— Я бы с удовольствием, только боюсь обмануть ваши надежды. Я не по этой части, как говорится, а в Вегасе девушки — сами знаете…
— Я вас потому и приглашаю, — бодро отозвался Джул. — Я прописал себе сегодня отдых до утра.
Люси печально усмехнулась.
— Значит, это так очевидно? — Джул энергично замотал головой. — Ладно, поужинаем, но чур на фишки я разоряюсь сама.
За ужином в кабаре Джул, пользуясь наглядной демонстрацией обнаженных грудей и бедер, насмешливо, но добродушно развлекал ее ученым трактатом о различных типах упомянутых грудей и бедер. После ужина они на пару играли в рулетку — и выиграли больше сотни долларов. Потом поехали на озеро и целовались при луне, на плотине Боулдер-Дэм. Он попробовал было пойти дальше, но, когда она решительно оттолкнула его, принял свое поражение беззлобно.
— Я же тебя предупреждала, — полуукоризненно-полувиновато сказала Люси.
— Но я не мог хотя бы не попытаться, — отвечал он, — ты бы жутко обиделась. — И она невольно прыснула, потому что он сказал правду.
За несколько месяцев они по-настоящему подружились. Романа не было: Люси по-прежнему ничего ему не позволяла. Она видела, что он озадачен ее упорством, но он не дулся, не злился, как сделал бы на его месте другой, и от этого ее доверие к нему только возрастало. Она узнала, что за профессиональным обликом врача скрывается отчаянно веселый человек, азартный любитель острых ощущений. Что на субботу и воскресенье он уезжает в Калифорнию, где на «Эмджи» с мощным мотором участвует в автогонках. А в отпуск забирается вглубь Мексики, в нетронутые дикие места, где, по его словам, чужого могут свободно прирезать за пару башмаков, а уклад жизни примитивен, как тысячу лет назад. Ей стало по простой случайности известно, что он хирург и в свое время работал в прославленной нью-йоркской больнице.
От всего этого, вместе взятого, все непонятней становилось, что заставило его пойти сюда, на такую работу при отеле. Когда она спросила его об этом, он уронил:
— Давай так, ты мне — свою роковую тайну, а я тебе — свою.
Люси побагровела и заговорила о другом. Джул тоже более не касался этой темы, и их отношения продолжались — хорошая дружба, на которую Люси, сама того не замечая, полагалась все больше.
Сейчас, сидя у бассейна и покоя на коленях белокурую голову Джула, она испытывала к нему всепоглощающую нежность. По телу неодолимо разливалась истома, пальцы, безотчетно ища соприкосновения с кожей молодого человека, поглаживали ему шею. Он, кажется, безмятежно спал, и одно уже ощущение его тяжести волновало ее. Внезапно он поднял голову с ее колен и встал. Взял ее за руку и повел по траве к асфальтовой дорожке. Она не противилась, даже когда он привел ее к коттеджу, в котором находилась его квартира. Они вошли; Джул смешал себе и ей коктейли в высоких стаканах. Люси, разомлевшей от жаркого солнца и жарких грез, спиртное сразу ударило в голову. Она оглянуться не успела, как Джул уже обнимал ее, и только ткань купальников разделяла их обнаженные тела.
— Не надо, — бормотала она, но в ее голосе отсутствовала убедительность, и Джул не обращал внимания.
Он быстро освободил ее тяжелую грудь от лифчика, мешающего ласкам, и, покрывая поцелуями ее грудь, округлый живот, укромную сторону бедер, снял с нее купальные трусики. Затем выпрямился, стянул и с себя трусы, обнял ее опять, и, обнаженные, в объятьях друг друга, они опустились на его кровать; она почувствовала, как он проникает в нее, и даже этого только — этого легкого касанья — оказалось довольно, чтобы вознести ее к высшей точке наслаждения, — и в следующий же миг она прочла растерянность в его телодвиженьях. Нахлынул снова нестерпимый стыд, дважды изведанный ею до встречи с Санни, но Джул уже прилаживал ее в определенном положении на краю кровати, передвинул ее ноги — она покорно предоставила ему распоряжаться ее телом — и, не переставая целовать, соединился с ней снова, на этот раз ощутимо, плотно, а главное — даруя ей уверенность, что и он получает искомое и движется к завершенью.
Когда он перекатился на простыни, Люси забилась в дальний угол кровати и разревелась. Она сгорала от стыда. И не поверила своим ушам, когда услышала, что Джул смеется — негромко, но от души.
— Бедная ты моя итальяночка — так вот почему ты отказывала мне столько месяцев? Ах ты, дурочка. — Это «дурочка» прозвучало так любовно, дружески, что Люси невольно подалась к нему, и он привлек ее, нагую, ближе. — Ну ты, брат, темнота — просто дремучее средневековье. — От его доброго, жалостливого голоса она заплакала еще горше.
Адамов Григорий
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Шилова Юлия