Чтение 39–й страницы книги ~Противостояние~

Костенко. - Я их скоро спать уложу, они у меня спят при открытых окнах,
сразу угомонятся. Садитесь, располагайтесь, чай сейчас будет готов...

"Будь я проклят, - подумал Костенко. - Если бы она была одна, я бы
спокойно выполнял свой долг, а мой долг сейчас состоит в том, чтобы быть
змеею, хамелеоном, а здесь бегают эти люди, прекрасные, лобастые люди. У
всех младенцев лбы Сократов - как интересно, а?! Мужчина начинает понимать
красоту младенца только в моем возрасте, дожить бы до дедовства - вот
счастье, а?! Как бы по дереву незаметно постучать?"

Галина Ивановна унесла детей, уместив их всех - каким-то
невообразимым, стремительным движением - в одной руке. Они обвили ее шею,
грудь, голову толстыми ручонками, начав кричать Костенко: "Даданьи,
даданьи!"

- До свиданья, люди, - сказал Костенко, прокашлявшись, - спите на
здоровье.

Женщина вернулась быстро, в комнате, где стояли кровати, была уже
тишина, засыпали дети действительно мгновенно, а может, и не заснули еще,
но мать сумела приучить их к тишине в спальной комнате.

- Сейчас, - сказала она, - теперь я пущу других детей, они чумятся, я
боюсь, мои архаровцы их затискают.

Она открыла дверь на веранду, и оттуда влетели четыре щенка,
южнокрымские бело-желтые овчарки, ринулись кругами по комнате, скулили,
целовали ноги хозяйки, прыгали, сшибая друг друга, только б первому
тронуть носом руку б о ж е с т в а.

- Сейчас, - сказала Галина Ивановна, - они тоже быстро устанут,
только-только оправляются, уколы-то я им вкатила свои, от души...

Щенки действительно устроились около ее ног, когда она села напротив
Костенко.

- А теперь давайте говорить, - открыто и добро улыбнулась женщина. -
Мне сказали, что вы из газеты...

- Меня просили написать о самом интересном в крае... А самое
интересное - судьбы людские, вот почему я начал с визита к вам.

- Как доктор говорите: "Начал с визита". Так старые доктора
выражались...

- Расскажите о себе, Галина Ивановна, о своей жизни...

- А что рассказывать-то? Счастлива я - и все тут. Дети, муж, собаки,
живность... Соседи хорошие...

- Сначала сказали об живности, а потом уж соседи?

- Конечно, - удивилась женщина, - а как же иначе? Животные хоть и
лишены слова, но они ж наши "Меньшие братья"... В чем-то нас лучше, я в
это верю... У них чрезвычайно развито чувство благодарности; посмотрите в
коровьи глаза - вам страшно станет, если вы еще до конца не
заурбанизировались...

- "Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду", -
прочитал Костенко.

- Именно... Вы замечали, как собаки и кошки кладут свои р у к и вам
на колени? - спросила женщина, ненавязчиво поправив Есенина. - Возьмите
собаку за р у к у, поговорите с ней, вы почувствуете, как живет ее
л а д о н ь; пожалуй, их руки более жизненны, более чувствительны, чем
наши...

- Когда вы ощутили в себе такую любовь к животным?

- Когда впервые столкнулась с людской несправедливостью.

- Когда это случилось?

- Когда отец ударил маму...

- Простите... Это вы о родном отце?

- Родного я не видела. Я считала, что Кротов и есть мой отец...

- А отчего он ударил маму?

- Она гладила ему пиджак, черный у него был, английский, он его за
всю жизнь только раз пять и надевал, а я котенка принесла, а оп мяукал, и
мама стала его кормить кефиром с пальца, тот сосал палец, успокоился, не
плакал, а потом запахло дымом - про утюг мама забыла... Прибежал он... Ну
и ударил... С тех пор я перестала его воспринимать - какое-то черное пятно
перед глазами.

- Но мама умерла, не пережив смерти Кротова - разве нет?

- Привычка это... Не инстинкты, как у животных, не внутренний,
врожденный разум, а именно привычка...

- После этого случая вы и уехали от них?

- Не сразу. Я ведь еще училась, да и маму было жаль...

- Они очень страдали по Коле?

- Свыклись. Сначала надеялись, что вернется, очень ждали в пятьдесят
шестом, думали, сидит, не пишет, не хочет отца подводить, знаете, как
тогда на родственников репрессированных смотрели... А он еще давал уроки
на дому, а за это сразу б погнали из школы!

- "Он" - это... Кротов?

- Да. Мне невозможно называть его "отцом"...

- Культа сына в доме не было? Борца за Родину? Погибшего солдата?

- Он не любил громких слов... Держал фото у себя над кроватью, и все.

- А сам воевал?

- Нет.

- Значит, считаете, зло, свершенное ближними, неминуемо порождает
какое-то особое чувство противостояния, обнаженную доброту, что ли?

- Ну это вам, пишущим, лучше определять, - ответила Галина Ивановна и
вдруг вскочила со стула: - Бог мой, чайник!

С кухни она весело прокричала:

- Ничего, на заварку хватит. Вам покрепче?

- Если можно.

- Можно. Мне дядя присылает из Адлера, он там на фабрике работает,
развешивает чай...

- Чей дядя? - спросил Костенко, чувствуя постоянное неудобство из-за
того, что не может говорить женщине правду. Но он понимал, что делать
этого нельзя - а вдруг Милинко... Какой там, к черту, Милинко?! При чем
здесь несчастный Григорий Милинко?! Пусть вечная память будет солдату
морской пехоты Милинко, мы ему воздадим память, вот только найдем Кротова,
мы его найдем обязательно, а сейчас надо молчать, потому как может
статься, что Николай Кротов решит навестить "сестру", спросит про
родителей - не полная же он беспамятная скотина? Злодей подчас
сентиментальное нормальных людей. Вдруг ему папину фотографию захочется
получить, того папы, который мог маму из-за черного английского пиджака
хлобыстнуть по лицу... Тут много чего-то такого, что может пролить свет на
характер Кротова... Поэтому ненавидь себя, Костенко, но сиди, тяни резину,
играй, змействуй, однако сумей набрать столько информации, сколько можно.
Деталь решает успех книги или картины; так же и у тебя. Деталь - и
операция готова, только деталь точная, бесспорная.

...На всякий случай поинтересовался:

- Из детского дома в последние месяцы вас никто не разыскивал?

- Ну как же, разыскал воспитатель...

- Любили воспитателей?

- Очень. На всю жизнь...

- А как звали того, кто вас разыскал?

- Ой... Я даже не запомнила, он так невнятно сказал, на поезд
торопился, сказал - скоро нас всех соберет на встречу...

- Интересно своих питомцев найти, я его понимаю...

"Надо срочно дать ориентировку на Осташков, - понял Костенко, -
впрочем, видимо, поздно. Он наверняка должен был поехать к матери Милинко.
Или уже был там. Он должен там быть, он наверняка там был - когда только?
Почему сейчас? Он должен был навестить "родные" места сразу же после
войны. Нет. Тогда побоялся бы - вдруг шальная проверка документов, а там
одна старуха Милинко на весь район, однофамильцем не скажешься..."

- Вы что задумались? - спросила женщина.

- Да так, лезет в голову разное... Покажите ваш семейный альбом, а?

- А. чего ж не показать, покажу.

Костенко долго перелистывал альбом, потом удивленно спросил:

- А где ж Коля?

- Как где? Там. И в осовиахимовской парашютной школе, и на аэродроме
в Адлере...

Костенко подвинул женщине альбом, она начала медленно перелистывать
страницы.

- Поглядите, это отец наших людей, - она кивнула на спящих щенков. -
Красив, а?

- Очень.

- Только глаза желтые, это плохо; желтоглазые - дурни, очень
доверчивы, но одновременно злые. Странный симбиоз, да?

- Да, - ответил Костенко, наблюдая за ее пальцами, переворачивавшими
страницы, - очень странный.

- А это мой муж. Вы его дождетесь?

- Зависит от того, когда он возвращается...

- По-разному. Иногда за полночь, он делом живет.

- А это кто? - спросил Костенко, указав на пожилого бородатого
человека.

- Дядя Авессалом, я ж говорила, который чайник, - она засмеялась
своей шутке. - Из Адлера, брат мамы...

Женщина пролистала альбом до конца, удивилась, начала листать снова:

- Как же так, здесь были три фотографии: Коля в осоавиахиме, на
аэродроме и перед уходом в армию...

- Он там бритый был?

- Коля? Нет, с чубом, красивый парень, косая сажень в плечах, копия
отца, словно вылитый.

- Галина Ивановна, а отец... Кротов... был жадным человеком?

- А что такое жадность? - задумчиво спросила женщина и снова начала
перелистывать альбом; на лице ее было недоумение.

- По-моему, жадность не нуждается в определении...