сильного человека, открыл объятия сыну и судорожно привлек к себе.
добрые полчаса.
вторично.
избавить от слез обоих этих людей; глядя на них, он ощущал, как сердце
его наполняется жалостью. С отцовской нежностью, с силой Портоса он ув-
лек за собою Рауля и посадил его в шлюпку, на которой, по его знаку,
гребцы тотчас же взялись за весла. И, нарушая церемониал, он подбежал к
борту шлюпки и оттолкнулся от причала.
был почтительный поцелуй Гримо, последнее прощание преданного слуги.
в ялик, который взяла на буксир двенадцативесельная шаланда.
вение стирало одну из дорогих ему черт, какую-нибудь из красок на блед-
ном лице его сына. Море унесло понемногу и лодки и лица на такое расс-
тояние, когда люди становятся только точками, а любовь - воспоминанием.
как он оперся а борт, став таким образом, чтобы быть заметным отцу. И
хотя прогремел пушечный выстрел и на кораблях прокатился продолжительный
гул, на который ответили бесчисленными восклицаниями на берегу, и хотя
грохот пушек должен был оглушить уши отца, а дым выстрелов - застлать
дорогой образ, привлекавший к себе все его помыслы, он все же явственно
видел Рауля до последней минуты, и нечто постепенно теряющее свои очер-
тания, сначала черное, потом блеклое, потом белее и, наконец, уж вовсе
неразличимое, исчезло в глазах Атоса много позднее, чем исчезли для глаз
всех остальных могучие корабли и их вздувшиеся белые паруса.
и верхушки мачт едва возвышались над горизонтом, Атос увидел нежную,
воздушную, мгновенно расплывшуюся в воздухе тень: то был дым от пушечно-
го салюта, которым герцог в последний раз прощался с берегом Франции.
битым, вернулся к себе в гостиницу"
сделать это в той мере, в какой хотел. Стоический солдат, бесстрастный
воин, одолеваемый страхами и предчувствиями, он отдал минутную дань че-
ловеческой слабости... Но, заставив замолчать свое сердце и поборов
дрожь своих мышц, он повернулся к своему молчаливому и исполнительному
слуге и сказал:
лье в день.
ящий кентавр, ДаАртаньян не занимал больше своих мыслей ничем, то есть,
иначе говоря, думал обо всем понемногу.
также вопрос, почему Железная. Маска бросил блюдо к ногам Рауля.
рительным образом ДаАртаньян оказался не в состоянии. Он достаточно хо-
рошо знал, что король, вызывая его, делает это потому, что нуждается в
нем; он знал, что Людовик XIV испытывает крайнюю необходимость в беседе
с глазу на глаз с тем, кого знание столь важной государственной тайны
поставило в один ряд с наиболее могущественными вельможами королевства.
Но установить в точности, что именно побудило короля к этому шагу, он
все же не мог.
частного Филиппа открыть, кто он такой и что он королевского рода. Фи-
липп, навсегда погребенный под своею железною маской, удаленный в края,
где люди, казалось, были рабами стихий; Филипп, лишенный даже общества
даАртаньяна, относившегося к нему предупредительно и с почтительностью;
понимая, что в этом мире на его долю остаются лишь призрачные мечты и
страдания, да еще отчаянье, начинавшее жестоко мучить его, - излился в
жалобах и стенаниях, рассчитывая, что если он откроет свою ужасную тай-
ну, то, быть может, явится мститель, который вступится за него.
судьбе, столь причудливым образом столкнувшей Атоса с государственной
тайной, о прощании с бедным Раулем, о смутном будущем, которое его ожи-
дает и которое поведет его к ужасной и неминуемой гибели, ДаАртаньян ма-
ло-помалу возвратился к своим печальным предчувствиям, и даже быстрая
скачка не могла отвлечь его, как бывало, от этих грустных мыслей.
закона. Он видел их беглецами, которых травят, словно дичь, окончательно
разоренными, их, упорно созидавших себе состояние, а теперь вынужденных
потерять все до гроша. И поскольку король вызывал его, исполнителя своей
воли, еще не остыв от гнева и пылая жаждой мщения, ДаАртаньян содрогался
при мысли о том, что его, быть может, ждет поручение, которое заставит
кровоточить его сердце.
и подбирая бока, переходила на шаг, ДаАртаньян, располагая большей воз-
можностью сосредоточиться, принимался думать о поразительном гении Ара-
миса, гении хитрости и интриги, - воспитанном Фрондой и гражданской вой-
ной. Солдат, священник и дипломат, любезный, жадный и хитрый, Арамис ни-
когда в своей жизни не творил ничего хорошего без того, чтобы не смот-
реть на это хорошее как на ступеньку, которая поможет ему подняться еще
выше. Благородный ум, благородное, хотя, быть может, и не безупречное
сердце, Арамис творил зло лишь затем, чтобы добавить себе еще чуточку
блеска. В конце своего жизненного пути, в момент, когда он достиг, каза-
лось, поставленной цели, он сделал так же, как - знаменитый Фиаско, свой
ложный шаг на палубе корабля и погиб в морской пучине.
деть Мушкетона без золотых галунов, быть может, запертым в тюрьму; ви-
деть, как Пьерфон, Брасье будут сровнены с землей, как будут осквернены
их чудесные мачтовые леса, и это также причиняло терзания даАртаньяну, и
всякий раз, как его поражала какая-нибудь тягостная мысль этого рода, он
вздрагивал, как вздрагивал его конь, когда ощущал укус слепня, двигаясь
под сводами густого леса.
лость; здоровый человек никогда не находит жизнь тяжелой, если ум его
чем-нибудь занят. Так даАртаньян, все время в седле, все время предава-
ясь своим размышлениям, добрался до Парижа свежий и бодрый, точно атлет,
подготовивший себя к состязанию.
Meдону. ДаАртаньян, вместо того чтобы пуститься вдогонку, как он посту-
пил бы в прежние времена, велел стащить с себя сапоги, разделся и вымыл-
ся, отложив свидание с королем до приезда его величества, усталого и за-
пыленного. В течение пяти часов ожидания он, как говорится, принюхивался
к дворцовому воздуху и запасался надежной броней против всех неожидан-
ностей неприятного свойства.
лева-мать больна и крайне подавлена, что принц, брат короля, стал набож-
ным, что принцесса Генриетта очень расстроена и что де Гиш отправился в
одно из своих поместий.
ем здоровье с новым врачом, но болезнь его, однако, не из числа тех, ко-
торые исцеляют врачи, и она может уступить лишь политическому врачу, ес-
ли можно так выразиться.
на шаг не отпускал его от себя; но суперинтендант, пораженный в самое
сердце, подобно дереву, в котором завелся червь, погибал, несмотря на
королевские милости, это животворное солнце придворных деревьев.
без Лавальер и что если он не берет ее с собой на охоту, то по несколько
раз в день сочиняет для нее письма, и уже не в стихах, но, что гораздо
хуже, чистейшею прозой, и притом на многих страницах.
ты, его современники, сходил "с несравненным пылом" с коня и, положив
лист бумаги на шляпу, исписывал его нежными фразами, которые де
Сент-Эньян, его несменяемый адъютант, отвозил Лавальер, рискуя загнать
лошадей.
лись и разбегались в разные стороны, и искусство охоты при королевском
дворе Франции рисковало совсем захиреть.
письме, которое он написал женщине, жившей в вечных надеждах. Так как
капитан любил философствовать, он решил воспользоваться отсутствием ко-
роля, чтобы побеседовать несколько минут с Лавальер.
прогуливалась в обществе нескольких дам по одной из галерей Пале-Рояля,
как раз там, где капитану мушкетеров нужно было проверить охрану. ДаАр-
таньян был убежден, что, если ему удастся завести с Луизой разговор о
Рауле, у него будет повод написать бедному изгнаннику что-нибудь прият-
Суворов Виктор
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Василенко Иван
Смит Кордвейнер