но это был хороший немецкий язык.
махнул рукой и повернулся к Секуловскому, который все еще стоял за
шкафчиком, у самой стены.
[Господин офицер, я не болен. Я совсем здоров (нем.)]
могу... я буду... (нем.)]
вроде бы даже улыбался - громадный, плечистый, в плаще, скрипящем при
каждом его движении. Он манил Секуловского указательным пальцем, как
ребенка.
пожалуйста... я хочу жить. Я здоров (нем.)].
verruckten Bruder hast du ausgeliefert [Довольно! Ты предатель! Ты бросил
своих добрых безумных братьев (нем.)].
металлическим позвякиванием отозвались инструменты.
стороны. В руке поэт еще сжимал резиновый молоточек.
поэт, хотя и был толст и высок, подскочил с колеи, словно тряпичная кукла.
визжал он фальцетом, пока его выволакивали из аптеки. Он успел уцепиться
за дверь и рвался обратно, судорожно извивался, не решаясь, однако,
защищаться от ударов. Франке стал деловито постукивать прикладом автомата
по пальцам, впившимся в дверной косяк.
его щекам.
Секуловский вцепился теперь в дверную ручку. Немец обхватил его обеими
руками, присел, напрягся и изо всех сил дернул поэта на себя. Они вылетели
в коридор. Там Секуловский с грохотом повалился на каменные плитки, а
немец, прикрывая за собой дверь, повернул к врачам вспотевшее и побуревшее
от напряжения лицо.
дверь.
поодаль, за деревьями, вздымалась глухая стена. Вопли больных и хриплые
крики немцев долетали сюда приглушенными, но все равно слышно их было
отлично. Чуткий, обостренный слух врачей уловил звуки винтовочных
выстрелов. Поначалу частые, они прерывались только шумом падающих мягких
мешков. Затем установилась тишина. Кто-то пронзительно закричал:
сообщал о полете заблудившейся пули. А то вдруг опять раздавался короткий
стрекот пулемета. Но чаще подавали голос автоматы. Затем тишина нарушалась
топотом множества ног, монотонным криком:
пробка вылетала из бутылки.
будто со второго этажа, донеслись рыдания, похожие на хохот. И долго не
смолкали.
отупел. Поначалу он еще пытался о чем-нибудь думать: что Гутка, которому
все это явно не по зубам, тем не менее как-то с этим управляется... что
даже у смерти есть своя жизнь... но эту, последнюю мысль пронзил резкий
немецкий окрик. Кто-то убегал. Трещали ломающиеся ветки, красные листья
повалили на землю, совсем рядом послышалось прерывистое дыхание и щелкание
камушков, вылетавших из-под ног беглеца.
оборвался.
видимый краешек неба. После десяти выстрелы стихли. Что-то вроде перерыва.
Но через четверть часа застрекотали автоматы. И вновь все вокруг
огласилось воплями больных и хриплыми криками немцев.
корпуса, собачий лай и сдавленный женский писк. Неожиданно дверь, на
которую они уже перестали обращать внимание, распахнулась. Вошел вахмистр
украинцев.
показалась каска немца.
голос.
бегающие.
только в углу валялась куча смятых простыней. Длинные, размазанные черные
полосы тянулись к лестнице. За поворотом, впритык к батарее, лежало что-то
большое: сложившийся пополам труп с разбитой головой; из нее сочилось
что-то черное. Сморщенная желтая ступня вылезла из-под вишневого халата и
протянулась до середины коридора. Все старались обойти ее стороной, только
немец, замыкавший процессию, пнул сапогом эту окоченевшую ногу. Фигуры
идущих впереди людей, показалось Стефану, качнулись в разные стороны. Он
схватил Носилевскую за руку. Так они и добрались до библиотеки.
валялись на полу. Когда врачи проходили мимо, страницы огромных томов,
раскрывшихся при падении, зашелестели. Двое немцев поджидали их у дверей и
вошли последними. Немедля заняли самое удобное место - обтянутый красным
плюшем диванчик.
серым, краски будто выцвели, а предметы сморщились, словно проколотый
пузырь. Первый раз в жизни с ним случился обморок.
Носилевская положила его голову себе на колени, а Пайпак держал его
задранные вверх ноги.
соображал.
больше сознания не потеряет. Шаги за стеной; все ближе; вошел солдат.
(нем.)]
выпрямился. Его глаза, огромные, тяжелые, ничего не выражавшие,
переползали с одного лица на другое. Он вцепился в подлокотники и, с
некоторым трудом поднявшись, потянулся к верхнему карману пиджака. Пошарил
ладонью, что-то там ощупывая. Ксендз - черный, в развевающейся сутане -
пошел было к нему, однако профессор сделал едва заметный, но решительный
знак рукой и направился к двери.
и учтиво пропустил его вперед.
грома в замкнутом пространстве. Стало страшно. Даже немцы, болтавшие на
диванчике, притихли. Каутерс, весь в поту, скривился так, что его
египетский профиль превратился чуть ли не в ломаную линию, и с таким
ожесточением сжал руки, что, казалось, заскрипели сухожилия. Ригер
по-ребячьи надул губы и покусывал их. Только Носилевская - она
ссутулилась, подперла голову руками, поставив локти на колени, -
оставалась внешне невозмутимой.
раздувается и покрывается осклизлым потом; его начала бить омерзительная
мелкая дрожь, он подумал, что Носилевская и умирая останется красивой, - и
мысль эта доставила ему какое-то странное удовлетворение.
темном углу, между двумя шкафами. Стефан бросился к нему.
(лат.)], - шептал ксендз.
ничего! Я это понял, когда упал в обморок. Эта комната, и мы, и это все;
это - только наша кровь. Когда она перестает кружить, все начинает
пульсировать слабее и слабее, даже небо, даже небо умирает! Вы слышите,